Ну, и что во всем этом не так? Наверное, то, что он не должен был бы быть здесь. Совершенный абсурд, как будто это происходит не с ним. Он смотрел на них сверху: они пришли увидеть шоу – и глупо было колоть копьем: испорчен праздник. И не было ничего сакрального во всем, что случилось. Он просто умер. И толпа разошлась, злясь не на устроителей, а на того, кто умер так быстро: столько шума и никакого удовольствия. Какой смысл в мучении, которое принесло смерть так быстро? Просто умер еще один артист. Кому было дело до того, что будет потом. Никто не думает о том, что случится позже, когда зайдет солнце и ночью станет тоскливо от непонятно откуда взявшейся пустоты.

И ты, который стоишь рядом: что чувствуешь ты, видя, как свершается преступление? И Он не виновен, и они не виновны. Виноваты те, кто создал это представление. Те, кто сидели в ложе и смотрели, как веселится и страдает толпа и еще эти двое, что остались в соседней комнате.

История, которая была талантливо написана, разыгрывается опять. Спектакль по старому сценарию: есть режиссеры, набраны актеры и публика ждет, когда погасят свет и начнется представление. Старая история, конец которой всем известен – в чем смысл? Все знают, что все кончится так, как написано давно. Но, вдруг? Вдруг все пойдет не так, и актеры перестанут слушать режиссера, и случится чудо. Не будет смерти, не будет лжи. Очнется дряхлеющий духом и встанет из золотого кресла, и скажет: хватит! Вы победили. Но, возмутится публика. Обязательно возмутится! У этой пьесы есть финал, за который заплачены деньги, большие деньги. И если финал будет другим – придется их возвращать: что может быть хуже? Хуже? Хуже может быть только никому не нужная правда. Лучше вернуть деньги – в деньги верят все. В правду никто не поверит – верят лжи. Ложь, написанная на бумаге, обязательно становится правдой через некоторое время, а все, что мы говорим, становится ложью в ту же секунду. И какой смысл их менять местами? Ты бредишь, Люсьен! Ты опять бредишь. Что ты пил с этими двумя странными людьми? Что за вино? Какой арамейский язык? Какие рыцари? Какой Иуда?

- Я брежу?

- Конечно. Разве можно говорить, как говоришь ты? Ты видел Его на кресте и слышал то, о чем Он думал. Ты был рядом с ним…. В это можно поверить? А тот, который сидел один у оливкового дерева? Он кто?

- Я не знаю. Наверное, в этот момент это был я.

- Ты болен, милый Люсьен. Правда только в том, что ты болен.

- Это хорошо, потому, что есть надежда, что я смогу выздороветь. Хотя бы, потому что больной не может заболеть. Это, конечно, шутка.

- Нет. Такой надежды у тебя быть не может – ты уже поверил во все это и назад дороги нет. Ты теперь тот, кем ты себя считаешь.

- А ты кто?

- Неважно. Важно, кто ты. Меня нет. И, может быть, и не было никогда. А вот рыцарь есть. И тот, другой, он тоже есть. И они ждут, пока ты проснешься. Но, только помни: когда ты откроешь глаза, все, что ты видел, кончится, и начнется то, новое, что уже нельзя будет изменить.

- Ты уйдешь навсегда?

- Конечно. Хотя, какое это может иметь значение, если ты все равно проснешься. Того, с кем ты говоришь, никогда не было. Главное, что ты был по-настоящему.

- Это похоже на бред.

- Это не бред, Люсьен. Это и есть сама жизнь. Она начинается тогда, когда ты перестаешь сочинять ее.

- Моя жизнь заканчивается?

- Жизнь, скорее всего, нет, а вот твоя история - да.

- Разве это не одно и то же? Так в чем же был смысл всего произошедшего?

- Ни в чем. Ничего еще не произошло и , может быть, не произойдет. Просто умер еще один артист. Хотя, еще не время: у тебя будет еще один эпизод, но он настолько незначителен, что и не имеет значения – ты его сыграешь или кто-то другой за тебя. Главное, что ты сыграл роль в чьей-то пьесе, сам того не подозревая.

Подозревая? Ты чудак, мой внутренний голос. Ты настолько уверен, что знаешь меня лучше меня самого, и ты заблуждаешься. Ты называешь меня Люсьен – называй. Ты думаешь, что я и есть тот смешной и беспокойный юноша, который запутался в своей короткой жизни? Подожди, мой внутренний голос, скоро ты все поймешь. Готов спорить, что финал истории тебя удивит, и вот тогда мы поговорим.

Гл. 32

Италия! Страна чудес и помидоров. Узкие улочки и дивный запах кофе за каждым углом. Страна, где пицца стоит ровно столько, какой обзор открывается вашему взору: на Сикстинскую Капеллу – сорок евро, на стенку соседнего дома – двенадцать с половиной. Страна, которая имеет собственный голос: так как разговаривают в Италии, больше не разговаривают нигде. Даже если просто разговаривают. Отсюда и опера, и дивные, по сумасшедшему красивые, итальянские жены, которых можно пожелать только врагу. Страна, в которой нельзя жить, если приехал сюда в здравом рассудке, родившегося в нормальном месте. Страна, которая сводит с ума своей невероятной красотой и индивидуальностью, которая восхищает своей открытостью и музыкальностью, которая доводит до бешенства своей безалаберностью, безответственностью, враньем и невероятно низкими ценами бутиков Милана. Словом, можно еще много добрых слов сказать об Италии: о великих открытиях, о шедеврах гениев, об искусстве создания самых лучших ядов и, конечно, об искусстве убивать. Страна-молотилка, в которую хочется вернуться навсегда: уж поверьте, только здесь живут очаровательные люди, некоторые из которых с удовольствием выполнят вашу мечту – остаться в ней навсегда.

…Если идти от здания администрации Радио Ватикан по Via Centrale di Bosco, то второй поворот направо в Старые Сады через метров двадцать-двадцать пять приведет вас к скамейке, которую трудно не заметить, потому что на ней сидит человек. Там одна скамейка, спросите вы? Или больше никого на скамейках в таком месте, как Старые Сады Ватикана, тем более в такое время, как два часа дня, когда солнце не щадит черные и пурпурные одеяния служителей Церкви Христовой нет, спросите вы? Нет, отвечу я. Не поэтому. Просто трудно не обратить внимание на человека, перед которым каждый проходящий замедляет шаг и склоняет голову. Никто к нему не подходит, потому что кардинал никого об этом не просит. А раз не просит, значит, такого человека и в такой час беспокоить не стоит. Значит, ему надо здесь находиться и это так. Кардинал не только ждал человека, который просил аудиенцию (до назначенного кардиналом времени еще было минут тридцать), он готовился, возможно, к самой сложной встрече в его жизни. От нее будет зависеть дальнейшее. Кто просит о встрече человека такого положения в католической церкви не важно – важно, что встреча назначается. Следовательно, просящий важное лицо или важный порученец. Встреча назначается в неурочное время, в неофициальном месте, но на территории Ватикана. А значит, встреча важна не для кардинала – она важна для Ватикана.

Человек, который появился в аллее, с виду вовсе непригоден для разговора: кто одевает коричневые ботинки на толстой подошве, широкие бежевые штаны, синюю майку и непонятного цвета льняной пиджак, прикрыв все это шляпой на встречу с кардиналом? Только тот, кто делает вид, что совершенно не имеет отношения к тому, что обязан выполнить. И, тем не менее…. Хотя, шляпа уж точно совершенно напрасно была одета. Надевая шляпу на такую встречу, надо быть уверенным, что ты готов ее снять перед другим человеком. Но, все эти рассуждения не стоят выеденного яйца, потому что все было не так, как выглядело со стороны: и одет был человек именно так, как хотелось ему, и кардинал мог ждать столько, сколько надо было этому человеку, чтобы кардинал его ждал. Человек мог гулять по Вечному городу сколько хотел: мог пить эспрессо часами, сидеть в траттории пока не занемеет задница, мог полить соусом свою шляпу в маленькой спагеттерии и подождать пока по-итальянски расторопный хозяин ее почистит, а этого можно ждать вечность – ведь это же Вечный город. Все потому, что человек знал, что кардинал будет его ждать на скамеечке столько, сколько надо – кардиналу про вечность известно практически все, впрочем, как и Вечности про практичность кардинала. Словом, кардинал ждал, потому что эта встреча была важна для Ватикана.