— Теперь еще и ты начинаешь? — Витус нахмурился.
— Спокойно, спокойно! Я всего лишь хотел сказать, что можно найти более приятное занятие, чем ночевать вблизи когда-то одержимого, а ныне абсолютно мертвого флагелланта. Не говоря уж о скрипичном мастере, который обращался с инструментом, как с любовницей.
Друзья между тем вернулись к костру, где Витус тотчас принялся драить котел, чтобы Фабио смог незамедлительно приступить к приготовлению еды. Неожиданно над их головами послышалось хлопанье крыльев и нежное воркование. Буссола вернулась! Какая радость в этот пасмурный день! Фабио тоже услышал, что прилетела его любимица, и уже мчался к ним со всех ног.
— Кирургик! — закричал он еще издалека. — Хоть у меня и вахта, можно я быстренько поздороваюсь со своей ненаглядной голубкой?
Разумеется, ему было разрешено (да и кто бы посмел встать у него на пути?). Торговец спешно освободился от своего мушкета, просто положив его на землю, и нежно принял Буссолу в свои лапищи.
— Ну наконец-то! — завопил он так громко, словно она еще была за версту. — Как спутешествовала, моя красавица, моя несравненная? Ну-ка покажи мне свою симпатичную красную лапку. Да-да. Ну, что у нас тут? Вести из Падуи от Миабеллы, моей любимой женушки?
Повозившись с посланием, он наконец открепил его и с жадностью углубился в письмо, как всегда, шевеля губами и беззвучно повторяя некоторые слова. Потом взглянул поверх листка, с глазами, влажными от слез радости и печали.
— Моя Миабелла безутешна, что я не смогу на Рождество быть дома. Вы только представьте себе: Виоп Natale[52], а меня нет дома! Но она пишет: главное, чтобы я был здоров. В рождественский сочельник она будет молиться за меня вместе с детьми. И если я сделаю то же, как и она, в восемь вечера мы будем почти так же близки друг другу, как если бы я был дома. Ну разве не трогательно?
— Очень трогательно, — подтвердил Магистр. — А профессор Джироламо не послал сообщения для кирургика или ты его опять утаил?
— Что?! Я что-то утаил?! Эй, послушай!
— Это была всего лишь шутка.
— Шутка? Ах, вот оно что. Да, есть письмецо. Разве не восхитительно, что моя красавица все время таскает на себе такую тяжелую бумагу?
Витус взял протянутое письмо.
— Да, — кивнул он, — восхитительно. Особенно, если и содержание весомое.
— Что? Что ты имеешь в виду?
Магистр опять ухмыльнулся:
— Это была всего лишь шутка.
— Опять ты за свое?
А Витус тем временем читал письмо профессора:
Дорогой кирургик, уважаемый коллега и друг!
Сперва прошу простить меня, что не смог в прошлый раз поприветствовать вас и ваших друзей. Самое главное: издание «De causis pestis» продвигается успешно. Трактат уже начали печатать. А теперь позвольте мне без обиняков перейти, несомненно, к более важному делу. Речь идет о письме, адресованном вам, которое в погоне за вами объехало полмира. Его автор — мистер Кэтфилд из Гринвейлского замка, который присовокупил к своему письму другое послание. Последнее от отца Томаса, приора монастыря Камподиос. Оба послания первоначально прибыли в Танжер, потом извилистыми путями проследовали через Фес в берберские государства, после чего попали в Кьоджу и Венецию и наконец очутились в Падуе, в нашем университете.
Учитывая ограниченный вес нашей переписки, пишу коротко: мне пришлось выбирать — либо хранить почтовую тайну, либо сообщить вам содержание письма. Простите, но я решился распечатать послание, ибо простое уведомление, что за вами странствуют два послания, не имело бы смысла. А так я могу вам сообщить, что, похоже, ваше дворянское происхождение доказано. Одна старая ткачиха, проживающая неподалеку от монастыря Камподиос, сообщила, что она готова подтвердить перед Господом и всем миром, что ваша мать леди Джейн подкинула вас к стенам монастыря. Так что поспешите в Камподиос, amico mio, как только позволят обстоятельства.
Не знаю, как ваши дела, но до Падуи дошла весть, что чума уже выдохлась. Поторопитесь, потому что старая ткачиха больна раком груди и дни ее сочтены.
Берегите себя и своих друзей. Как всегда, остаюсь преданный вам,
М. Джироламо
Витус опустил письмо. Его растерянное лицо обеспокоило Магистра:
— Ну что? Что он пишет?
— Даже не могу поверить.
— Во что ты не можешь поверить? Не испытывай мое терпение, старый сорняк!
— Прочти сам. — Витус протянул другу письмо.
Магистр начал читать, щурясь все больше и больше, пока в конце концов не воскликнул:
— Великолепно! Это же великолепно! Разве я не говорил тебе всегда то же самое? Рано или поздно доказательство будет найдено. Теперь доказано почти официально: ты лорд. Лорд Коллинкорт! А все завистники и охотники за наследством, и прежде всего прожженный адвокатишка Хорнстейпл, пусть заткнутся! Когда мы отправляемся в Испанию?
Витус отмахнулся:
— Не знаю. Ведь два месяца карантина еще не…
— Ерунда! Ты же сам читал, что в Падуе считают, что чума выдохлась.
— Падуя далеко.
— Поставь наконец точку. — Магистр демонстративно встал перед другом, уперев руки в бока. — Я не узнаю тебя! Куда подевалась твоя жажда деятельности?
— Я чувствую себя в ответе за всех вас. Слишком много людей умерли, вспомни хотя бы об Антонелле. Это только моя вина…
— Чушь! Перестань сострадать самому себе! Ты сделал все, что мог, и этого было более чем достаточно. Кстати, я тоже считаю, что чума выдохлась. Помнишь эту распевающую процессию, прошедшую мимо нас несколько дней тому назад? Это были верующие, державшие путь в церковь; они хотели восславить Господа в дни адвента. Между прочим, все они были нарядно одеты. Скажи на милость, разве так выглядят больные чумой?
Магистр перевел дух. Поток его красноречия был подобен водопаду:
— Теперь этот ослепленный своим безумием Арнульф. Когда он появился здесь, он был уже в полном одиночестве. У него не осталось никого из его благочестивых адептов. Почему? Не потому, что всех их унесла черная смерть, просто нет больше необходимости бичевать себя в борьбе с заразой. Люди разбрелись по домам, вернулись к женам и детям, которые заждались их. Все, никакой чумы больше нет. Она мертва, а мы живы. Ура!
Он вскинул руки и обнял Витуса:
— Ура! Ну порадуйся же наконец!
Этим же вечером они отпраздновали Рождество Спасителя. Декорации праздника были почти такими же простыми, как те исконные, что окружали Младенца почти тысячу шестьсот лет назад в Вифлееме. Правда, сидели друзья не в хлеву, а в палатке, и их новорожденный был не мальчиком, а девочкой. У них не было быка и осла, зато были коза и голубь.
— Не уверен, что коза должна быть непременным атрибутом застолья, — буркнул Магистр.
— Чудаки! — пискнул Коротышка. — Это ж Рождество, и Бородащ как раз на месте. Правда, Бородащ? — Он почесал козе подбородок и тут же снова занялся Неллой, неожиданно прочитав стишок:
Моя овещка!
Бьется твое сердещко!
Тихо сопишь,
Знащит, крепко спишь!
Он взял малютку на руки и покачал ее:
— Твой папа с тобой, да, моя рыбонька? Ща попьем молощка, утю-тю-тю!
В палатку размашисто вошел Фабио, неся в руках большую миску, распространявшую неземные ароматы. С тех пор как торговец узнал, что завтра утром можно отправляться домой, он опять пребывал в хорошем настроении.
— Овощной суп с мясными фрикадельками! — торжественно объявил он. — Bellissimo! Я превзошел самого себя.
При свете двух фонарей они принялись уписывать еду, Коротышка, правда, приступил к трапезе только после того, как накормил из клистира Неллу. Коза тоже получила угощение из мешка с кормом, и Буссола клевала отборные подсолнечные семечки.
