— На церковном кладбище, в освященной земле. Некто преподобный Паунд по моему распоряжению прочел над ним последние молитвы.

— Вы дали такое распоряжение? Но почему?

Уолсингем опять начал, по своему обыкновению, постукивать пальцами друг о друга.

— Предположим, я верю, что Троут действительно был вашим отцом.

— Так был или нет?

— Почему бы и нет? — Уолсингем счел, что молодой Коллинкорт задал ему достаточно вопросов. — Во всяком случае, я решил, что несколько слов утешения и назидания из уст священника будут уместны; опять же, это в духе нашей королевы.

В конце концов, в ваших жилах течет благородная кровь.

Витус встрепенулся:

— Значит ли это, сэр Фрэнсис, что все сомнения по поводу моего происхождения окончательно отметены?

— На этот вопрос я вам не отвечу, поскольку не желаю опережать ее величество. Она ожидает вас сразу после нашего разговора.

— Сейчас?

— Прямо сейчас, сэр.

Камердинер, обходительность и надежность которого высоко ценил еще Генрих VIII, звался Джонатаном, и ему был семьдесят один год. В неизменной шитой золотом красной ливрее он изо дня в день нес свою службу, важно вышагивая и выполняя одни и те же движения, делавшие его похожим на марабу.

Джонатана уважали все, и он пользовался особым расположением королевы. Вероятно, именно поэтому ему всегда поручали обучать неискушенных подданных правилам этикета.

— Сэр, — обратился он к Витусу, высоко подняв брови, — мое имя Джонатан. Прежде чем вы переступите порог зала для аудиенций, позвольте дать вам несколько советов.

— Давайте побыстрее. — Витус пытался скрыть свое волнение.

Однако Джонатан спешки не любил. Как и во всем, что он делал, старый слуга и тут был обстоятелен и нетороплив. Немного шамкая — старик успел потерять почти все зубы, — он наконец приступил к делу:

— Королева, сэр, отличная наездница. Поэтому она не в последнюю очередь ценит безукоризненную осанку. Ведите себя все время так, словно вы аршин проглотили, и двигайтесь с достоинством.

Развеселившийся Витус поинтересовался:

— С достоинством? Как вы это понимаете?

— Не надо совершать слишком резких движений, сэр, не шаркайте ногами, не трясите головой.

— Мне это будет не сложно.

Не обращая внимания на насмешливый тон молодого человека, Джонатан продолжал напутствовать:

— Не надо недооценивать того, что предстоит вам в первый раз, сэр. Иной вдруг замечает, что у него есть руки, и не знает, куда их деть. Я вовсе не хочу лишить вас уверенности. Не сомневаюсь, что вы произведете должное впечатление на ее величество, если будете следовать моим советам.

— Спасибо, Джонатан.

— Прежде всего держитесь спокойно и естественно. Войдя в помещение, избегайте смотреть королеве прямо в глаза.

— Охотно. Но почему?

— Почему? — Вопрос застал старого слугу врасплох. Раньше никто не докапывался до причин появления того или иного правила придворного церемониала. — Ну, просто так принято. Вы имеете право взглянуть в лицо государыни только после того, как она заговорила с вами.

— Ах вот как? Ну, хорошо.

— Итак, вы входите в зал после того, как я открою вам дверь, избегая, как я уже сказал, встречаться глазами с королевой, и делаете три шага вперед. Потом низко преклоняете колено. Вот так, как я вам показываю. — С видимым усилием и треском в суставах Джонатан продемонстрировал движение. Витус несколько раз повторил упражнение, пока старик не остался доволен.

— Преклоняя колено, сэр, вы обязаны снять с головы берет, который можете потом снова надеть. Затем вы делаете еще три шага и вновь преклоняете колено. После следующих трех шагов вы проделываете это в последний раз и замираете в этой позе, пока королева не заговорит с вами. Это не всегда происходит незамедлительно, потому что ее величество предпочитает подвергнуть посетителя внимательному осмотру, прежде чем начать аудиенцию.

— Все это звучит довольно… замысловато.

— Вы находите это замысловатым? — Джонатан искренне удивился. Церемониал настолько вошел в его плоть и в кровь, что он никогда не задумывался о его сложности. — Вот что значит, вы не застали ритуал, который был обязан соблюдать каждый во время правления предшественницы ее величества!

— Вы имеете в виду покойную сводную сестру королевы, Марию… э-э… Католичку? — У Витуса едва не сорвалось с языка «Марию Кровавую», ибо в народе ее называли только так.

Жизнь Марии была полна жестокости и зависимости. Жестокости — потому что она отправила на костер не менее трехсот протестантов, а зависимости — потому что беззаветно любила своего супруга Филиппа II, почти так же сильно, как Господа Бога, которому неустанно молилась. Впрочем, это ей нисколько не помогло: она так и осталась бездетной, и уже через несколько лет Филипп развелся с ней и остался в Испании, а на английский трон после ее смерти взошла Елизавета.

— Именно ее я и имею в виду, сэр. — Старый камердинер вдруг разговорился. — Когда она и король давали аудиенцию во дворце Хэмптон-корт, процедура каждый раз длилась целую вечность.

— Ах вот как?

— Дело происходило так: посетители должны были дожидаться в зале для аудиенций. Чем более низкого происхождения они были, тем дольше. По меньшей мере трое лакеев приводили их в этот зал, а потом удалялись. Напротив двух тронов под балдахинами стояло несколько стульев, но посетители не имели права садиться на них, причем ожидание иногда длилось час или больше. Когда в конце концов в сопровождении герольда и личной охраны появлялись Мария с Филиппом, посетители обнажали головы и преклоняли колена. Потом королевская чета обычно садилась, и это служило знаком, что можно выпрямиться. Филипп произносил только: «Cubrios», ему никогда и в голову не приходило сказать «Покройте головы» по-английски. За это изъявление милости гости выражали благодарность, вновь преклоняя колено, потом поднимались и снова надевали головные уборы. И только потом их приглашали сесть. Правда, чтобы принять приглашение, они были обязаны в третий раз преклонить колено.

— Ох ты, Господи! — не удержался Витус.

— В завершение церемониала вперед выходил герольд, снимал свой берет и зачитывал имена посетителей. Если король кивал, они должны были снова встать, снять головной убор, опуститься на колени, подняться и опять покрыть голову. И только тогда могла начаться беседа, которая часто оказывалась весьма непродолжительной, поскольку Марию и Филиппа мало трогали чаяния подданных.

Джонатан замолк.

— Быть может, вас удивляет, сэр, что я так откровенно рассказываю о таких вещах. Просто я знаю, что наша любимая virgin queen[69] так же ненавидела этот ритуал, как и все при дворе. Ну и чтобы закончить рассказ: когда аудиенция была окончена, вся процедура повторялась, только в обратном порядке.

— Большое спасибо, Джонатан. — Витус криво усмехнулся. — Надеюсь, что после вашего рассказа об этих бесконечных вставаниях и опусканиях я не забуду собственный урок.

— Уверен, что не забудете, сэр. Вы хорошо сделаете свое дело. Надеюсь, я вас не обидел? Вы готовы?

— Да.

— Тогда я открываю вам дверь.

Елизавета I, королева Англии, долго раздумывала, какое платье ей надеть для аудиенции. При этом повод не представлял собой ничего особенного. Она ежедневно принимала людей из разных слоев общества — аристократов и простолюдинов. В чем же причина?

Может, дело в том, говорила она себе, что этот Витус много путешествовал, подобно старым воякам Фрэнсису Дрейку, Джону Хоукинсу или Ипполиту Таггарту? Все как один они были искатели приключений, пропахшие солью и морем, истрепанные штормами, настоящие мужчины, побывавшие не в одной переделке и в прошлом неплохо пополнившие ее личную казну. К таким мужчинам она всегда питала слабость…

В конце концов ее выбор пал на платье из серебряной парчи, дивный наряд, украшенный изумрудами и рубинами и расшитый сотнями жемчужин. Само собой, платье было сделано по последней французской моде и безумно дорогое, как и все ее туалеты. Оно состояло из удлиненного корсета с низкой талией, переходившего в роскошный кринолин. Вырез закрывало высокое жабо из тончайших белых кружев. В разрезах, которыми были отделаны рукава, виднелась подкладка из красной тафты; пояс был сделан из того же материала и охватывал тонкую талию. В него были вплетены ленты из белого шелка, ниспадавшие до самого пола. Волосы Елизавета украсила жемчужной диадемой, вплетя жемчужины в свои длинные локоны.