- Что это? - брезгливо спросил царь. - Он принёс это с собой?

   Стражник коротко спросил, палач сжал клещи. Над двориком заметались испуганные птицы.

   - Это просто старое корыто! - Толстопуп натужно откашлялся. Отдышался, хрипя и всхлипывая. - Просто корыто...

   Рэм пригляделся. Это было то самое, многострадальное корыто, которое Ромка тащил с собой от самой реки, где они едва не утонули. Старое, треснувшее, в точках медных гвоздей и с обрывком металлической ленты по краю.

   - Разве у моих рабынь не хватает своих? - скептически отозвался царь. Его тёмное лицо, заросшее курчавой бородой, скривилось в ухмылке. - Зачем им ещё одно?

   Дядька не ответил, и царь кивнул палачу. Рэм заткнул уши. Ему было уже всё равно, смотрят на него или нет. Ястреб рядом с ним стоял неподвижно, складки плаща в багровом свете заходящего солнца казались выточенными из красного дерева. Руки советника были сложены на груди, на пальце поблескивал золотой перстень.

   - Я принёс показать его! - голос несчастного пастуха поднялся до визга и сорвался в хрипение.

   Царь подался вперёд, курчавая его борода в винных потёках тряслась, на жилистой шее билась крупная жилка. Край белого плаща с пурпурной каймой соскользнул с края фонтана, и мягко упал в пыль.

   - Кому ты принёс его?

   Какое-то время были слышны только всхлипывания, да потрескивание углей в жаровне палача. Потом дядька прошептал:

   - Моей госпоже. Госпоже. Она хотела взглянуть на него. Просто посмотреть...

   - Что за чушь! - рявкнул царь. Его налитые кровью глаза не отрывались от искажённого, покрытого потом и пылью лица Толстопупа. - Зачем госпоже смотреть на старую рухлядь?

   Стражник эхом повторил вопрос.

   - Она не верит, что её дети... - дядька задохнулся, хватая ртом воздух. - Не хочет верить, что её дети утонули. Она хотела потрогать корыто, в котором их унесли...

   Царь подскочил со своего места. Быстро, скрипя золотой кожей сандалий, подошёл к распростёртому на земле человеку. Плащ взметнулся за ним белоснежными крыльями и упал складками на засыпанный песком клочок земли, когда господин склонился над пастухом.

   - Что ты сказал? Её дети не утонули?

   - Нет, я не говорил...

   - Они живы? - страшным шёпотом выговорил господин, не отрывая глаз от корчащегося пастуха. - Дети Фиалки живы?

   Рэм услышал, как рядом вздохнул Ястреб. Сейчас Толстопуп всё расскажет, и ему, Рэму, придёт конец. Он посмотрел на оструганные колья, все в потёках засохшей крови, на которых торчали отрубленные головы. Может статься, что скоро на одном из кольев окажется ещё одна голова. Или две.

   Он оглядел двор. Пустая, без единого человека, галерея окружала квадрат выметенной до гладкости земли. У выхода стояли медными статуями стражники. Металл начищенных до блеска доспехов и наконечников копий отбрасывал солнечные зайчики. Ловушка, вот что это такое. И он, Рэм, сам сунулся сюда, как последний дурак. Лучше бы он остался там, в подвале, со старым жрецом. У того хотя бы нет громил-стражников под рукой.

   - Говори! - потребовал царь. - Где дети?

   Пастух издал придушенный вопль, извиваясь на земле. Глаза его выкатились и приобрели совершенно безумное выражение. Пахло горелым мясом. Зверовидный палач отёр пот со лба похожей на окорок рукой, и снова склонился над жаровней.

   - Они живы, живы!

   - Где они? Отвечай!

   - Пасут овец в долине! Там, за лесом. Они ничего не знают! Я просто хотел успокоить их мать... сказать, что они не утонули...

   Царь медленно выпрямился. Тихо сказал, глядя на что-то, видное лишь ему одному:

   - Они выжили. Маленькие ублюдки. Надо было сразу утопить их в корыте.

   Рэм почувствовал, как по спине скатилась струйка пота. Если этому царьку тогда не было жалко младенцев, то уж двоих взрослых, здоровых парней он точно не пощадит. Ему казнить человека всё равно что прихлопнуть комара.

   - Мой господин, - сказал Ястреб. - Этот раб безумен. Он не понимает, что говорит.

   - Нет, нет, мой Ястреб, разве ты не помнишь слова старой пифии? Те, что она сказала, когда упала со своего треножника? Перед тем, как испустить дух, надышавшись паров из чрева земли? Она сказала: твоя кровь погубит тебя! Голова твоя покатится в пыль, и глаза твои узрят невыразимое!

   - Это не совсем ваша кровь, господин. Дети неизвестного отца...

   Царь обернулся к советнику, и Рэм невольно взглянул ему в глаза. Покрасневшие, в припухших складках век, они сейчас были так же безумны, как у несчастного Толстопупа.

   - Ты не знаешь правды, советник. Всей правды не знает никто. Только я и она. Дочь моего брата.

   Теперь царь говорил тихо, свистящим шёпотом, так что Рэм с трудом понимал его.

   - Тогда, много лет назад, мне было видение. Я видел сон, в котором мой трон развалился на две половины. Это был знак. Я проснулся, и понял, что мне надо сделать. У народа не может быть два повелителя. Мой брат слаб, но кровь его - кровь царей. Я сильнее его, и власть моя по праву сильного.

   Царь усмехнулся, показав острые белые зубы. Борода его, в пятнах подсохшего вина, дрожала.

   - Я приказал тайно привести Фиалку ко мне в дом. Если бы она родила мне сына, наша кровь слилась в одну, а наш род стал единым целым. Трон, доставшийся нам от предков, стоял бы незыблемо! Но эта глупая девчонка сопротивлялась. Она не захотела стать женой своего царя. Мне пришлось отправить её обратно к отцу. А потом мы ушли в поход...

   Глаза господина совсем утонули под морщинистыми веками. Он запрокинул голову к небу, и медленно произнёс, вспоминая:

   - Ты помнишь, Ястреб, как мы перешли горы? Мы гнали этих болотных крыс до самых пещер, откуда они выползли в начале времён. Мы разорили их дома и взяли добычу. Много добычи. Золото, серебро и драгоценные камни. Рабы, молодые и красивые. Женщины и дети... А потом мы пошли к оракулу, и спросили: что с нами будет?

   Царь хрипло рассмеялся, покачиваясь и комкая в кулаке край белоснежного плаща. Ястреб молча слушал. По каменному лицу его скользили тени мечущихся над двором птиц.

   - Помнишь старуху пифию? Она была так слаба, что у неё тряслись руки. Она упала со своего треножника на камни, и сказала: твоя кровь погубит тебя! Это были её последние слова перед смертью. А потом мы вернулись домой, и я узнал, что Фиалка беременна. Она понесла от меня! Вот что имела в виду старуха. Я должен был избавиться от детей. Моя кровь, соединённая с кровью племянницы - вот опасность! Я запер Фиалку так крепко, как только мог. Она никогда не выйдет из тюрьмы, никогда не увидит света. Не родит мне новых врагов...

   - Я этого не знал, - тихо произнёс Ястреб.

   - Конечно. Я отправил тебя покорять племя на далёком побережье, и ты просидел в гарнизоне целую вечность, - хмыкнул царь. - Мне не хотелось огорчать тебя, мой друг. Ведь ты так щепетилен с женщинами. Там стараешься уберечь мою честь.

   Советник не ответил. Тихо потрескивали угли в жаровне, хрипло дышал прижатый крепкими руками помощников палача несчастный пастух. В небе плыла, описывая широкие круги, хищная птица.

   - Этот юноша, - вдруг сказал царь, и Рэм увидел, что тот смотрит прямо на него. - Я его помню. Он должен был умереть на алтаре. Почему он здесь, с тобой, советник?

   Ну, вот и всё. Сейчас твоя голова окажется на том колышке, Рэм. И ходить далеко не надо. Вон, и палач под боком, смотрит звериным глазом. И меч у стражника наготове.

   Рэм краем глаза покосился на Ястреба. Тот стоял рядом, и меч его в ножнах висел на поясе, как всегда. Конечно, ведь он близкий советник и друг царя. Ему можно здесь быть при оружии. Надо отнять у него клинок, и продать свою жизнь как можно дороже. Всё лучше, чем ползать в пыли на коленках перед пьяным царём-детоубийцей.

   - Этот юноша пришёл сюда сам. Боги отвергли жертву, - ровно ответил Ястреб.

   - Что в нём такое, что даже бог не принял его? - господин оглядел несостоявшуюся жертву с головы до ног. - Или мой брат не смог перерезать ему горло?