– Ты что из самой Германии за мной приехал? – грубовато спрашиваю я, когда молчание затягивается удавкой на шее.
– Нет, я уже был в России. По делам, – нехотя отвечает Виталий.
– По незаконным?
– В какой-то степени, – усмехается он, на мгновение напоминая себя прежнего. – Ты же понимаешь, что у людей моей профессии только два пути. Либо защищать интересы государства, либо… интересы тех, с кем у этого государства возникли некоторые разногласия. А поскольку защищать интересы Германии я не собираюсь, то… Я уже провернул почти половину задания, когда наткнулся на эту статью в интернете.
– Значит, ты подвел своего клиента? И лишишься гонорара? И все из-за меня… – скривилась я, – Не жалеешь?
– Я бы мог сказать, что ни о чем не жалею, потому что ты бесценна, – у Немова слегка дернулось правое веко. – Но я скажу как есть. В этом деле и гонорар не бог весть какой, и время терпит. Так что я успею обустроить тебя в Германии, а потом вернусь и закончу начатое.
– Ну, ты нахал! – возмутилось во мне что-то глубинное женское. – Мало того, что меня за безответную куклу держишь, так еще и бесценной не считаешь!
– У всего есть цена. И у тебя тоже. Только не спрашивай меня о ней, – покачал головой Немов и, резко придвинувшись, схватил меня за плечи. – Конечно, я не Павел Челноков. У меня нет папаши-миллионера, который не моргнув глазом, обеспечил лучшему другу, то есть мне, пятнадцать лет строгого режима.
От возмущения я взвилась так, что едва не пробила головой верхнюю полку.
– Блин! – вырвалось у меня закономерное российское.
– Тихо, тихо, – он крепко обнял меня и начал бережно гладить место удара. – Я пошутил, Ника. Ты, наверное, действительно своего Пашеньку того… Либе. Хотя мне трудно в это поверить. Я скорее предположил бы, что ты на самого миллионера запала. Тебе же всегда мужики в возрасте нравились. Такие, как он. Как я…
– Когда следующая станция? – вместо ответа спросила я, выворачиваясь из объятий и с удивлением замечая, что мне почему-то не хочется этого делать.
– Сойдешь?
– А как же! Если только ты мне опять эту дрянь не вколешь. У меня от нее, между прочим, голова до сих пор болит.
– Выпьем, – подвел Немов черту, и потянулся за рюмками. Потом подумал и, взяв стоящие рядом стаканы в извечных металлических подстаканниках, наполнил их до середины. – Должно помочь.
Мы молча выпили. Он не стал закусывать. А я мрачно ковырялась в ланч-боксе, вылавливая кусочки жареной курицы под доносящуюся из динамиков на удивление знакомую мелодию. А… «Вечная любовь». Можно подумать, что такая бывает! Но почему тогда так ноет сердце, состязаясь в садизме с раскалывающейся от боли головой?
– Станция через полчаса, – Виталий уже не смотрел на меня. Больше всего его интересовал проносящийся за окном рассветный пейзаж. – Вот твоя сумочка. Документы. Денег на обратный билет я тебе добавлю.
Он так и не повернул головы. Мимо проносились розовые стволы сосен, запятнанные зеленью хвои лишь у самых верхушек.
– Прости меня, – это не он, это я сказала. Будь проклята эта бабская жалость! Ведь это он должен у меня в ногах валяться, вымаливая прощение за мою едва не погубленную жизнь. Что я, зря из-за него топиться ходила?
– Я Челнокова и правда люблю, – продолжала я нести несусветную чушь. – Так же как тебя. Тогда. Сильно. Наверное. Он мне жизнь спас. Три раза. Он меня любит.
Сухой смешок, сорвавшись с чужих губ, заметался по купе. И это меня взбесило.
– А на что ты надеялся?!
– На то, что ты меня еще любишь, – просто ответил Немов, отрываясь наконец от окна.
– Ложь, вздор и провокация! – заявила я недрогнувшим голосом, но глаза все-таки отвела. И напрасно. Потому как не сразу заметила, что нас с Виталием уже не разделяет маленький столик. И восемь прошедших лет тоже не разделяют. Это позавчера он сделал мне предложение. Это вчера мы ездили на шашлыки, и он обжегся, наступив босой ногой на уголек, далеко отлетевший от предоставленного самому себе костра. Это сегодня я призналась, что жить без него не могу. Это сейчас я, счастливо зажмурившись, погладила жесткий ежик коротко остриженных волос и, плавясь под ласками его сухих горячих губ, едва сдержала готовый вырваться стон, – вдруг услышат в соседнем купе. Купе?!!
«Что я наделала? Мама дорогая, что же я наделала?! – паниковал во мне внутренний голос, пока я безуспешно пыталась собрать остатки разума и одежду с пола. – Что же теперь будет?!» А ничего не будет! Я это теперь знала точно. И, вглядываясь в спокойное лицо сморенного сном Виталия, в сотый раз повторяла: «Ничего не будет».
Прости меня, настоящий полковник. Я не обещала ехать с тобой в Германию – тебе просто очень хотелось верить в сказку. И, видит бог, я этому сильно поспособствовала. Поэтому ты безмятежно спишь, а я сижу, вцепившись в сумочку занемевшими пальцами, и считаю минуты до следующей остановки. Ты не найдешь меня рядом, когда проснешься. И все поймешь правильно. Ты всегда меня понимал. А вот сама я себя не понимаю. И потому снова бегу. От тебя. От Павла. От выбора. Ни с одним из вас я не буду счастлива до тех пор, пока в сердце остается место для второго. И потому мне придется, согласно житейской мудрости «искать третьего».
Меня бросало то в жар, то в холод. И только когда поезд, устало вздохнув, остановился у аккуратного, окруженного клумбами вокзальчика, я поняла, что это включался и выключался кондиционер. Дверь тихо отъехала в сторону (не зря я приоткрыла ее заранее), и мне осталось только выскользнуть в коридор. Поезд тронулся едва, я соскочила со ступеньки на усыпанную крупным щебнем землю. Ну вот и все. Что я буду делать дальше, рисовалось весьма смутно. Но для начала, однозначно, уберусь отсюда подальше. На всякий пожарный случай.
И случай не замедлил представиться. Ярко красная машина с лестницей на крыше медленно отъезжала от вокзала с надписью «Анютино». Сумасшедшими прыжками я кинулась за ней и, размахивая сумочкой, как стягом, безусловно, сумела привлечь внимание водителя.
– Ты чё с ума сошла?! – рыкнул он на меня низким прокуренным голосом, который ну никак не вязался с его тщедушной комплекцией. Тощая загорелая шея торчала из засаленного воротника форменной рубашки. Так что вместо того, чтобы возмутиться грубостью огнеборца, я его искренне пожалела. Такая жара, а он в форме парится…
– До трассы довезете? – запыхавшись, прокричала я, состязаясь в громкости с проносившемся мимо поездом.
– Залезай.
Он безнадежно махнул рукой, как будто распахнувшая дверцу женщина с подозрительным блеском в глазах была послана ему в наказание за самовольную отлучку из части. Дважды я просить себя не заставила и буквально взлетела в кабину, удостоившись одобрительного хмыканья.
– Тебя бы в наш расчет. По крышам лазить.
– Да с удовольствием, – усмехнулась я, – А какая зарплата?
Прислушиваясь к многозначительному вздоху водителя, я поняла, что идти в пожарные мне не стоит. Не поняла только одного: что делать дальше, когда в кошельке моем шелестят всего две бумажки – желтоватая и голубенькая. Остальные (фиолетовые, зеленые и совсем новые красные) были благоразумно припрятаны в тумбочке у кровати, дабы не вводить меня в соблазн во время предсвадебного шопинга. Предсвадебного…
Я изо всех стиснула зубы. То ли для того, чтобы сохранить их в целости при подскоках на регулярно попадающихся колдобинах, то ли для того, чтобы не разреветься в голос. Ведь здесь нет того единственного плеча, уткнувшись в которое, я могла бы устроить маленький Ниагарский водопад. Прости меня, Пашенька. Очень тебя прошу. Наша чашка разбилась еще до того, как мы вдоволь напились из нее. Вернее, я сама ее разбила. Но, совершив одну ошибку, мне хватит ума не совершать вторую. Эта чашка так и останется несклеенной. Не могу я просто взять и вернуться, чтобы потом изворачиваться или резать правду матку на допросе, который обязательно устроишь мне ты. Поэтому я трясусь в пожарной машине по грунтовой проселочной дороге, даже не зная, где нахожусь. И это к лучшему.
