КЛЯВЕР — инкогнито

Илья ОЛЕЙНИКОВ — автор

ИРИНА — жена автора

ПАПА — папа автора

Юрий СТОЯНОВ — ум, честь и совесть автора

Роман КАЗАКОВ — потенциальный внук Троцкого

Геннадий ХАЗАНОВ — настырный эрудированный юноша 19 лет

Андрей МИРОНОВ — москвич

Владимир ВИНОКУР — гастролер, часто бывает за рубежом

Евгений ВЕСНИК — любимый педагог автора, человек широкой натуры

Иван ПЕРЕВЕРЗЕВ — кинозвезда

Алексей ДИКИЙ — артист МХАТа, актер-легенда

Николай ГРИБОВ — артист МХАТа

Василий ЛАНОВОЙ — седеющий красавец, попавший в неловкое положение

Юрий НИКОЛАЕВ — телеведущий, часто хочет есть

Владимир ЛЕНИН — вождь мирового пролетариата

Фидель КАСТРО — вождь чернокожих

Иосиф СТАЛИН — еще один вождь

КИМ ИР СЕН — опять вождь, говорит исключительно по-корейски

Герберт УЭЛЛС — английский писатель

Максим ГОРЬКИЙ — итальянский писатель

Аркадий АРКАНОВ — русский писатель

Валерий САВЕЛЬЕВ — рядовой, симулянт, музыкант

Капитан ЧУМАКОВ — идиот

Старший лейтенант ПЕНЬКОВ — законченный идиот

А также:

президенты, кинорежиссеры, контролеры, генералы, военврачи, космонавты, студенты, ксилофонисты, женщины, евреи, Иван Грозный, Наполеон и многие другие.

Место действия — вся страна и кусочек заграницы.

Время действия — наши дни и чуточку раньше.

Известному украинскому фразисту Владимиру Голобородько принадлежит замечательное высказывание: «Семен Михайлович Буденный прошел славный боевой путь от сперматозоида до маршала». Перефразируя Голобородько, могу сказать: автор этого изящного автобиографического опуса прошел славный путь от нескладного еврейско-молдавского паренька («шлемазла») до одного из самых популярных и любимых артистов. Намыкался Илья за свою пятидесятилетнюю (неуже-ли Илье 50!) жизнь — дальше некуда. В конце концов судьба прибила его к замечательной женщине, и дали они жизнь талантливому сыну, который успел уже на сегодняшний день сделать немало широких шагов по нашей переживающей нелегкое время эстрадной сцене. В конце концов подфартило ему и с партнером — Юра Стоянов, с моей точки зрения, абсолютно незаурядная личность. В «Городке» мы видим творческую пару, использующую парадоксальный, но совершенно единственный принцип, который обеспечивает ИМ успех: нет привычного разделения на «белого» и «рыжего», когда успех обеспечивает «рыжий», порождая у «белого» столь естественный человеческий комплекс неполноценности. ОНИ работают ДРУГ на ДРУГА! Создается впечатление, что каждый отдает самые выигрышные и репризные роли другому. Это, безусловно, новация в искусстве разговорных пар, работающих в смешном жанре…

Илью знаю давно. Он как раз тогда заканчивал цирковое училище. Познакомил нас Саша Ширвиндт, посоветовавший мне написать номер для «выпуска» одному способному пареньку. «Способный паренек» мне понравился, и я дал ему рассказ, который Ширвиндт срежиссировал. Илья имел успех, и рассказ задержался в его репертуаре. Но, чтобы стать из неуверенного, хотя и подающего надежды эстрадного салаги известным на всю страну обитателем триумфального «Городка», съел Илья не один пуд соли, о чем и повествует его биографическая книжка, смешная, трогательная и, главное, откровенная. Он не боится предстать в невыгодном для себя свете, не боится рассказать о дурацких положениях, в которые нередко попадал. А почему не боится? Потому что умный и добрый. Как писали Ильф и Петров, умный попадает в дурацкое положение иногда. Дурак же находится в дурацком положении всю жизнь… Доброта Ильи позволяет ему любить и прощать даже тех, кто в жизни далеко не всегда был добр к нему самому. Ирония и великодушие — обязательные качества настоящего человека и талантливого артиста… Не сомневаюсь, что все это взято им от родителей. С его «батей» я познакомился во время одной из поездок в Кишинев вскоре после того, как Илья окончил цирковое училище. Лето. Восемь часов утра (!). Стук в дверь моего гостиничного номера. Сонный, открываю. Стоит передо мной коренастый, плотный еврейского вида мужчина. На голове мотоциклетный шлем.

— Вы Арканов? — спрашивает он.

— Да.

— Здравствуйте. Я папа Ильи. Одевайтесь. Хочу забрать вас на часок. Мы едем к нам завтракать, обедать и ужинать.

— Но…

— Я жду вас внизу вместе с транспортом…

Через несколько минут я выхожу на улицу и вижу у входа мотоцикл с коляской.

— Прошу вас, — говорит «батя».

Я послушно сажусь в коляску.

— Наденьте шлем, иначе нас арестуют. — И «батя» надевает на меня шлем…

Чувствую я себя довольно нелепо. И мы едем, едем по каким-то маленьким улицам и переулкам. «Батя», по-моему, знаком со всем Кишиневом. Он со всеми здоровается и каждый раз кричит: «Вы знаете, кто это? Это Аркадий Арканов! Он написал рассказ для Илюши».

Часа через полтора закончилась эта трогательная мотопрезентация, и я оказался в гостеприимном доме, где состоялся завтрак, обед и (с трудом вспоминаю) ужин, после которого на том же мотоцикле я был доставлен в гостиницу…

Этот день — одно из самых ярких, вкусных и хмельных воспоминаний в моей жизни… Господи, как давно это было!

Я рад за книгу, за семью Ильи, за «Городок»… Я рад за хороших людей!

Арк. Арканов

Я вдруг начал себя очень неуютно чувствовать. Дурь всякая в голову лезет. Страхи. Дискомфорт. Так продолжалось целый год.

«Что это?» — думал я.

— Алкогольная зависимость, — лукаво улыбаясь, сказала наша знакомая Галочка, по которой в двенадцать лет шарахнула молния. С того момента она стала видеть все и всех. Как сквозь рентген.

— Совершенно верно! Исключительно алкогольная и исключительно зависимость! — подтвердила диагноз с истинной убежденностью ученого другая наша знакомая — Лариса. Несмотря на то что молния в Ларису не попадала, она все-таки умудрилась стать дипломированным врачом.

— Да вы, никак, озверели, бабы? — возмутился я. — Какая, на фиг, зависимость — вы что, забыли, как я пил? Рюмку днем, две-три вечером, 300 граммов в гостях и 200 граммов по воскресеньям! Много, по-вашему?

— Немного, — вежливо соглашались дамы. — Если бы ты не делал это каждый день в течение тридцати лет. Так что пора завязывать, запойный ты наш.

Я завязал. Полгода я, завидя сверкающие водочные витрины, на корню гасил любые проявления так отрицательно повлиявшей на меня алкогольной зависимости.

Однако дурь не проходила, и дикие идеи продолжали посещать меня с завидным постоянством. И тогда я сел за письменный стол. Сел с единственной целью — отвлечься.

Положил рядом огромную пачку сверкающей бумаги, направил на себя прохладную вентиляторную струю, глубоко затянулся сигаретой, затем энергично приподнял ручку и в этом энергично приподнятом состоянии находился минут сорок, ожидая, пока первая спасительная фраза не придет в мою порядком взбаламученную голову.

Время от времени я поглядывал на белоснежные, как новобрачная простыня, листы, мысленно представляя, как они постепенно заполняются Буковками. Видение приятно успокаивало, однако фраза не шла. Я встал, прошелся по комнате, еще покурил — все тщетно.

Фраза не приходила. За окном пьяный мужик косил траву.

«Под Толстого косит», — уныло подумал я и снова энергично взялся за авторучку. Бесполезно.

Почему-то вспомнился Байрон, так мало проживший и так много написавший. Затем перед глазами немым укором величаво проплыл многотомный словарь Брокгауза и Ефрона, но добил меня неожиданно появившийся силуэт публичной библиотеки, в которой, несмотря на ее гигантский размах, так и не нашлось места для моей книжонки.