Я пытался заставить Олю лечиться. Без всякого толка. Когда болит душа - врачи бессильны. Мне было понятно, что именно душа болит у неё. Но от чего? Не понял. Да если честно, то и не хотел понимать. Если она любила Костьку, зачем осталась со мной? Он же звал. Не пошла. Чего теперь-то страдать? Сама решала, сама себе постель стелила.

Скоро поведение жены стало раздражать меня. Не женщина - графские развалины. Я начал себя накручивать. Ведь она виновата передо мной. Она допустила ту глупую историю в нашу жизнь. Она писала Костьке письма, в которых любила его. Она радостно встречала моего врага в моём собственном доме. Она… всё - она. Почему же я чувствовал себя виноватым? Почему она повела себя так, словно виноват я? Накручивал себя со вкусом, методично, доходя до состояния, когда не мог остановиться, срывался, кричал на жену. Представьте, испытывал облегчение. Она по-прежнему терпела, позволяла себя оскорблять. Но если раньше семейные сцены выносила со спокойствием уверенного в себе человека, с чувством собственного достоинства, то теперь её молчание походило на поведение загнанного, смертельно перепуганного зверька. Она научилась вздрагивать, неожиданно увидев меня или услышав мой голос.

Не известно, к чему бы мы пришли в итоге. Я начинал подумывать, а не развестись ли мне? Оля создала невыносимые условия для совместной жизни. Но тут судьба выкинула очередной фортель, и Оля ушла от меня.

Как-то я задержался на работе дольше обычного. У нас сначала был педсовет, потом профсоюзное собрание. Домой пришлось возвращаться поздно. К моему удивлению, Оля не лежала в привычной позе на диване. Она металась по квартире, хватая какие-то вещи и бросая их на пол. Лицо её опухло от слёз, руки дрожали. Она не то скулила, не то подвывала. В квартире наблюдался форменный бедлам, совершенно очевидно сотворённый ею. На полу лежали оба наших чемодана с открытыми крышками. Возле чемоданов неопрятной кучей валялись бельё, обувь, сумки, тряпки. Зато книги были увязаны тремя аккуратными стопками. Ничего себе фокусы! Приходишь домой уставший, голодный. И на тебе. Естественно, я разозлился. Спрашиваю:

- Что происходит? У тебя тут Мамай войной прошёл. Ашхабадское землетрясение.

Она и внимания на мои слова не обратила. Продолжала метаться. Вдруг споткнулась, с размаху села на пол и тогда зарыдала. Угу, истерики мне не хватало для полного счастья. Я поднял жену с пола за ворот халата, встряхнул и прикрикнул:

- Ну, что случилось? Ядерная война началась? Архангелы страшный суд возвестили? Что с тобой?

Она вырвалась из моих рук, отошла к окну. Стоя ко мне спиной, всхлипывая, икая, враждебно заявила:

- Я ухожу от тебя, Паша.

Паша! Паша, а не Павлик! Раньше она никогда не называла меня так. Я обеспокоился, сами понимаете. Но пока ничего не понимал.

- Что?

- Я ухожу от тебя.

- Куда? - мне казалось, это происходит не со мной, с кем-то очень похожим на меня, а сам я наблюдаю катастрофу в моей жизни со стороны.

- Сегодня утром пришла телеграмма от Серёжи Дмитриева. Ты уже на работу ушёл. Ты помнишь Серёжу Дмитриева? Ты должен его помнить. Рыжий такой. В веснушках весь. И руки в веснушках.

Она повернулась ко мне, смотрела с непонятной надеждой. Я совсем запутался. Причём здесь Дмитриев? Почему я должен помнить какого-то Дмитриева? Мне вообще этот рыжий приятель Костьки никогда не нравился. Оля не стала дожидаться, пока я соизволю вспомнить. Слёзы текли у неё по лицу градом. Она вытирала их обеими руками, слизывала с губ. Продолжила так, словно я знал, о чём речь:

- Большая очень телеграмма. Костя при смерти.

Машинально взяла с подоконника грязное полотенце, которым я утром протирал свой “дипломат” и забыл положить в корзинку с грязным бельём. Промокала этим полотенцем слёзы. Бр-р-р! Меня всего передёрнуло.

- Ты не понял?! Костя умирает!!! - закричала мне.

Никогда прежде не замечал в Оле склонности к мелодрамам. Потому сейчас её поведение показалось мне плохой игрой дешёвой актрисы. Может, она в рассудке повредилась?

- Мне самой не всё понятно, - запинаясь, пояснила Оля. Она видела по моему лицу, что я ей не слишком верю. - Серёжа телеграмму составил бестолково. Какое-то дерево, какой-то ураган. Дерево свалилось, придавило Костю, и Костя умирает. Ну, вот, я еду к нему.

Она опять заплакала.

- Зачем? - тупо спросил я. Ещё как следует не разобрался в творящемся у меня внутри, но уже начинал постигать - происходит не глупый розыгрыш, не пошлая шутка. Подобными вещами не шутят.

- Боже мой! - вскинулась Оля. - Как ты не понимаешь?!

Я пожал плечами.

- Действительно не понимаю. Например, чем ты можешь ему помочь? Косте, естественно, не этому вашему конопатому… Дмитриеву. Тебе, с твоим больным сердцем, ехать к чёрту на куличики не стоит. Можешь не выдержать, сердчишко подведёт. Кроме всего, если Костя и впрямь, как ты говоришь, при смерти, то ты можешь не успеть. Вдруг он умрёт раньше, чем ты до него доберёшься? Да и зачем? Попрощаться? А хоронить его - вовсе ни к чему тебе такие потрясения.

- О, боже! Что ты за человек?! - простонала она, сцепив зубы, и, видимо, едва сдерживаясь. - Как ты до сих пор ничего не понял?!

- Чего не понял? - сыграл я под дурака. Хотя всё уже давно понял и ничему не удивлялся.

- Я люблю его. Понимаешь ли ты? Люблю. Его, а не тебя. И всю жизнь любила.

- Тогда проваливай к нему! - заорал я, теряя терпение. - Проваливай! Только назад не возвращайся. Не приму. Хороша, нечего сказать. Да ты овдовеешь раньше, чем успеешь стать его женой.

- Не кричи, - неожиданно тихо попросила она, разом успокаиваясь. - Что бы ни случилось, я не вернусь.

И я почувствовал - это правда, она не вернётся. Лишь тогда осознал, насколько серьёзно происходящее. Испугался по-настоящему. Начал уговаривать:

- Оль, ты что? Ну, что ты? Всё устроится. Всё будет хорошо, вот увидишь. Костя непременно выживет. Ему всегда чертовски везёт. Повезёт и сейчас. Только не уезжай. Я тебя прошу, я тебя умоляю, не уезжай! Хочешь, на колени встану?

Подошёл к жене, обнял. Попытался погладить её по голове, по плечам. Бесполезно. Она вывернулась из моих рук, отскочила в сторону. Краснея, закусив губу, отводя глаза, выпалила:

- Слишком поздно, Паша. Всё равно уеду.

- Лёка! - снова закричал я.

- Не называй меня так. Права не имеешь.

- Хорошо, - вздохнул я. - Не буду. Не заводись. Ты поезжай к нему, выхаживай, сколько нужно. Но прошу тебя, не торопись с решением, возвращайся назад. Мы забудем прошлое. Начнём с начала, а?

- Мы уже пытались начать заново. Не получилось.

- Это всё ты, ты не хотела.

- Можешь, сколько твоей душе угодно, обвинять меня. Да, да, все обвинения твои принимаю. Виновата. И не оправдываюсь.

- Ты… не вернёшься?

- Нет.

Она больше не плакала. Она стала похожа на себя прежнюю, ту, до замужества. Решительная, уверенная. Непонятная метаморфоза. Точно карнавальный наряд сбросила. Вы, женщины, так умеете перестроиться. Буквально, в один миг. Меня озарила спасительная идея:

- Но тебе ещё нужно купить билет. Где ты возьмёшь столько денег? Поезда раз в неделю ходят.

- Допустим, чаще. Не суть важно. Ничего не нужно, Паша. Я по методу Кости. Уже звонила Петровым. Они договорились с лётчиками. Самолёт сегодня вечером. К утру я должна быть на месте.

- А договориться на работе?

- Договорилась.

Швыряние вещей закончилось. Оля умылась, причесалась, напилась чаю и деловито собралась в короткое время. Перезвонила Петровым, уточняя ряд деталей. Встала на пороге. Чемоданы, связанные за ручки - через плечо. В руках книги, сумка. Помочь себе не позволила. Сказала, на улице её ждут. Стояла спокойная, сосредоточенная. Куда подевалась растерянная, зарёванная женщина, хотелось бы знать? Преображение, для которого я, по всей видимости, послужил катализатором, свершилось. На пороге стояла новая, незнакомая Оля. От недавней истерики лишь припухшие, покрасневшие веки. Окинула взглядом комнату. Прощалась. Полагаю, с прежней жизнью прощалась, с прежней собой. Грустно усмехнулась мне. Ни звука при этом не проронила, губами не шевельнула. Слегка кивнула, подняла гордо голову, повернулась и вышла. Из моей жизни вышла. Вошла в мою жизнь решительно и ушла так же.