Синди не понимал, о каком одобрении шла речь — о его скромной анатарской известности, которая на Гайе ничего не стоила? о работе у Квентина? о чем-то еще?! Но к тому времени он уже так ненавидел хореографа, что не спрашивал ни о чем.

Когда Цу-О не находил, к чему придраться, он молчал.

Синди доставалось больше всех — и не потому, что Цу-О кого-то выделял. Но Грег Охала внимал ему чуть ли не с подобострастием, безропотно принимая всякое замечание, Жанна выслушивала критику с вечной светлой улыбкой и продолжала работу, а вот Синди не выдерживал. Бесился, хотя и понимал, что разумнее всего следовать примеру Жанны. Пытался спорить, но спорить с Цу-О было бесполезно — у хореографа на все было свое железное мнение, которое оспариванию не подлежало.

— Да кто тут играет Зло, вы или я?! — не выдержал однажды Синди, когда они в очередной раз не сошлись во мнениях о нескольких жестах в сцене битвы Зла с Героем.

— Вы, — ответил Цу-О. — Но кто вам сказал, что вы делаете это хорошо?

— Это невыносимо! — вспылил Синди и сбежал со сцены, а вслед ему полетела насмешка Грега Охала.

— У некоторых злодеев на удивление слабые нервы…

Синди пытался говорить с Демисом, но потерпел поражение.

— Я ведь не танцор, не хореограф, Синди, — режиссер мягко улыбался, сочувственно качал головой, но соглашаться с мнением о Цу-О не спешил. — А у Цу-О большой опыт постановок, его замечания всегда по делу. Разве вы не замечаете улучшений в технике?

Синди зарылся руками в волосы, не зная, как объяснить, что выверенные, поставленные Цу-О жесты в трети случаев были на самом деле улучшением техники, а в остальных — провалом, мертвыми, ненужными движениями, красивостями ради красивостей.

— Я принимаю его замечания по делу, — ответил он, наконец. — Но может у меня быть свой взгляд на роль или нет?!

— Я поговорю с Цу-О, — Демис с сочувствием глядел на Синди, но у танцора сложилось впечатление, что режиссер не принял его замечания всерьез, а просто хотел успокоить его расшатанные нервы. — Но у него свой стиль работы, Цу-О мастер классической школы. Я понимаю, что его метод может отличаться от метода вас как преподавателя…

«Тебе же предлагали заняться постановкой танцев лично, так заткнись теперь», — услышал в этом Синди, и проглотил и это тоже. Но обещание режиссера поговорить немного успокоило его.

Синди не знал, как прошел разговор, но на следующий день Цу-О поставил рекорд, заставив Синди двадцать два раза прогнать один короткий проход.

— Кое-кто считает, что если он вел занятия в танцклассе, то уже все знает и умеет, — прокомментировал Цу-О, когда Синди, бледный, вспотевший, встал перед ним. — Для начала постарайтесь научиться ходить ногами по полу, господин Блэк, потом можно будет о чем-то говорить.

Он всегда был безукоризненно вежлив и всегда на «вы». Синди рядом с ним казался истериком.

Синди возвращался домой измотанный, в тихом бешенстве, выпивал заваренный Лиу чай и без сил падал на кровать. Под глазами у него залегли темные круги, началась бессонница, а иногда Синди замечал, что дрожат пальцы.

— А может, ну его? — тихо предложил как-то Лиу, опустивший голову ему на плечо. — Подумаешь, спектакль. Пошли своего садиста и уходи оттуда. Ну…

— Гну, — отозвался Синди сквозь зубы. — Не дождутся.

Самым обидным было то, что Синди нравилась эта история. Он прекрасно представлял, что из нее можно сделать даже с теми средствами, которые были в распоряжении Демиса. И Грег, при всей своей капризности, был неплохим танцором, и Жанна пушинкой порхала над сценой. Но Синди не мог раз за разом переламывать себя и втискиваться в рамки, которые ему заготовил Цу-О. Это был мертвый, отвратительный Синди шаблон, но Синди не мог ничего доказать.

В итоге ему стало казаться, что все правда. Что он бездарь, которому просто крупно везло до этого, ведь не зря Квентин говорил, что его стоит бить иногда палкой. Синди мрачно решил, что роль палки в этот раз отвели Цу-О. И, быть может, все его рассуждения о «живых» и «мертвых» жестах на самом деле были полным бредом, хореографу виднее, а если Синди не был в состоянии выполнять его требования, значит, Синди как танцор никуда не годился.

На своих собственных уроках он то и дело ловил себя на мысли, что хочет рявкнуть что-то вроде: «Ну, что растопырился?!» или «Не изображай тряпку!» Когда ученики не чувствовали его дурного настроения, он раздражался. Когда чувствовали — бесился, потому что в такие моменты они начинали работать хуже. Как будто боялись.

Он и сам стал работать хуже, когда выходил на сцену. Иногда он не выдерживал и двигался так, как учил его Цу-О, четко, в танце, выверенном до последнего жеста. Но уже на следующем прогоне срывался, возвращался к тому, что было раньше, и раз за разом выслушивал комментарии. Давно уже никто не получал столько замечаний, даже подтанцовка, девочки из которой после первых репетиций рыдали по углам, уже действовала куда более слаженно, и основной удар доставался Синди.

— Что с вами, — удивленно говорил Демис, — вы же прекрасно начинали, потом стало еще лучше, а теперь регресс. Синди, соберитесь, вы же можете лучше!

После репетиций танцор был уже ни на что не способен: ни разговаривать, ни читать, ни, тем более, танцевать. Лиу поначалу старался во всем его поддерживать, приносил чай, готовил ужин, пытался развлечь. Иногда он даже соглашался помочь Синди разыграть какую-нибудь сцену вроде соблазнения Принцессы или битвы с Героем. Но со временем ему все тяжелее становилось находиться рядом с Синди в подавленном состоянии, и он предпочитал оставить накрытый стол и улизнуть. Синди ел, не чувствуя вкуса, и падал в постель. Он успевал немного восстановиться за выходные, но каждая новая неделя гнула его все ниже и ниже. Он похудел. Один раз Синди даже показалось, что он стал сутулиться — он, у которого всегда была идеальная осанка! Показалось, но танцор еще несколько дней то и дело кидал взгляды в зеркало — а вдруг опять? Он похудел, глаза запали, и в один прекрасный день его потребовал к себе Квентин.

Он даже ничего не стал спрашивать. Подвел Синди к окну, полюбовался на синяки под глазами и заострившиеся скулы и велел:

— Рассказывай.

И Синди рассказал. О том, что он — бездарность, которая не в состоянии справиться с ролью. О том, что ему нравится роль, но он не может играть ее, как положено. О Цу-О, критике, репетициях, о том, что ему жалко отказываться от участия в спектакле, но он не представляет, как выйти на сцену.

Квентин выслушал его, не перебивая, помолчал, а потом спросил:

— Синди, как же ты позволил довести себя до такого? Ты же знаешь, как учат и как грамотно критикуют. Ты же сам преподаватель, что на тебя нашло?!

— Я бездарность, — усмехнулся Синди. — Вам следовало бы меня отстранить. Меня уже ученики боятся.

— Скорее уж за тебя. Я сам на тебя без страха смотреть не могу. Почему ты поверил, что вот это вбивание в пол — нормальная подготовка?! Поверить не могу, что ты на самом деле позволил себя убедить.

Синди покачал головой.

— Вы добры ко мне.

— Если ты не забыл, я тебя тоже учил, — сердито сказал Квентин. — И прекрасно помню, как ты реагируешь на замечания. Иногда очень эмоционально, но с толком. Иначе бы тебя тут давно не было. Я не строю бизнес на жалости.

— У нас с вами похожи стили. Может, поэтому…

— Прекрасно. Теперь ты еще и забыл все, о чем мы говорили. Помнишь? Важнейшее искусство учителя — уметь не прогибать и не ломать под себя! Умелый учитель сможет использовать способности ученика и его индивидуальность!

— Это спектакль, — Синди чувствовал, как темное облако, нависшее над ним последние недели, расходится, но все еще не мог поверить, — там нужен один стиль…

— Ну разумеется. И все должны двигаться, как заводные игрушки, одинаково. Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Если ты не вписываешься в постановку абсолютно, тебя должны были отстранить от участия. А тебя пытаются переделать под себя, неужели ты этого не видишь? Самому-то себя не жалко?