Следующая моя большая пьеса "Счастливая женщина" тоже прошла в Москве. Этой пьесе и везло и не везло. Южин хотел ее ставить в Малом театре, но начальство запретило из-за "левого направления". Для этой пьесы я воспользовалась моими наблюдениями петербургской жизни. Это рассказ о том, как светская, очаровательная "счастливая женщина" проглядела, что ее юный сын-студент стал революционером, и опомнилась только тогда, когда его сослали в Сибирь. Тут в ней проснулось чувство, и из счастливой женщины она стала несчастной матерью. Она сталкивается со всевозможными разочарованиями, начиная с того, что ее страстный поклонник -- министр, посвящавший ей стихи и преследовавший ее своей любовью, делается недоступным, не желая ей помочь в таком деле, и кончая тем, что преданная горничная в последнюю минуту отказывается сопровождать ее в поездку. Она все же, против желания мужа, советов друзей, уговоров, едет к сыну, но застает его уже умирающим. Так первоначально кончалась пьеса. Тут вышла любопытная вещь. Пьесу сперва совсем запретили из-за четвертого акта, происходившего в Сибири. Но в это время был в Петербурге "либеральный цензор" -- барон Дризен, страстный любитель театра, впоследствии организовавший блеснувший ненадолго "Старинный театр", -- вот он-то вступился за пьесу и предложил переделать последний акт. Я его переделала таким образом: действие открывалось отъездом матери в Сибирь. Ей ставят со всех сторон препятствия, но ей все равно. В то время как она уходит к себе для окончательных сборов, на сцене появляются ее подруга, молоденькая журналистка, и приятель, единственные, кто сочувствуют и помогают ей. Из их разговора выясняется, что получена телеграмма от невесты сына, что он умер. Они в отчаянии советуются, как сказать матери эту ужасную весть. Она входит, радостно оживленная, и рассказывает им, что она везет своему Сереже, зовет посмотреть на свои приобретения. Ее приятель, добродушный Павлик, прерывает ее словами:

-- Лидия Юрьевна... я должен... должен вам сказать... -- и трясущимися руками протягивает ей телеграмму.

Она только с расширенными от ужасного предчувствия глазами спрашивает его:

-- Что?.. Что?.. -- и хватает телеграмму. Занавес опускается.

Таким образом, конец вышел не банальным и производил сильное впечатление, так как публика знала, что в телеграмме.

С постановкой этой пьесы не обошлось без курьезов. Я приехала только к генеральной репетиции. В то время у Корша был очень бесцветный и малокультурный режиссер, я даже забыла его фамилию. И вот, не имея ни малейшего понятия об образе жизни, привычках и манерах петербургского "большого света" (среда "Анны Карениной"), он ставил пьесу в тонах привычных ему пьес: так, например, пятичасовой чай -- "файв'о-клок" -- в светском салоне он поставил так, что в гостиной были расставлены маленькие столики и на них были графинчики с рябиновой и закуска, как в московских трактирах, что ему, вероятно, казалось верхом роскоши. В общем, его постановка напоминала известный фельетон, кажется, Дорошевича, как граф описывает именины у бедного учителя: "Лакеи были в потертых ливреях, шампанское -- русское", а бедный учитель описывает именины у графа: "Графиня выскочила с засученными рукавами, вся в муке, а граф крикнул ей: "Машенька, я гостя привел, дай-ка водочки да нарежь селедку!"

Мне пришлось быстро переделывать мизансцены, но, к счастью, режиссер был человек кроткий и не противодействовал мне. Обошлось все хорошо. Героиню играла Эльза Кречетова. Это была красивая молодая женщина, начинавшая свою карьеру. Корш пригласил ее из провинции и дал дебют в "Грозе" -- роль, для которой у нее не было никаких данных, и дебют был настолько неудачен, что и она и Корш были в полном отчаянии, и она собиралась уходить от него. Но он решил еще попробовать счастья и предложил ей роль в моей пьесе. Тут выказались все ее данные, она была очень на месте и примирила с собой и публику, и прессу, и Корша. Она смотрела с тех пор на эту роль как на свою спасительницу, и в каждом городе, где она потом гастролировала с труппой Корша, начинала с пьесы "Счастливая женщина", -- говоря, что она всегда была для нее счастливой.

Я благодаря этой пьесе получила очень большое нравственное удовлетворение, так называемую "Грибоедовскую премию". Эта премия была установлена Обществом драматических писателей и композиторов (ныне Общество охраны авторских прав) за лучшую пьесу сезона, причем на эту пьесу не было соискания, а жюри само решало, какую пьесу надо признать лучшей. И вот в 1911 году я совершенно неожиданно для себя, что было особенно приятно, получила эту премию.

Любопытно, что в то же время была отмечена еще одна моя работа, но совсем в другом аспекте. Я напечатала книгу "Это было вчера", сборник рассказов из впечатлений о 1904--1905 годах. Меня привлекли к суду "за оскорбление властей". На суд я, по совету моего защитника, так и не явилась. Со мной ничего не сделали, зато книгу мою конфисковали и сожгли. Только благодаря тому, что типографские рабочие умудрились сберечь несколько экземпляров, она имеется у меня. Вот когда я вспомнила строки Некрасова: "Пропала книга, друзья мои..."

"Счастливую женщину" хотел поставить Суворин в своем театре. Но там артистка Миронова, милая, изящная актриса, занимавшая в то время положение премьерши, обиделась, что ей предложили роль матери взрослого сына, и наотрез отказалась. Так пьеса и не пошла. Однако это меня не слишком огорчило -- пьеса и так обошла всю Россию, а я как раз в то время написала любимую свою вещь -- "Барышня с фиалками", которая была принята в Александринский театр, причем главную роль пожелала играть Мичурина. Меня только попросили для Александринского театра переделать заглавие, так как по заглавию выходило, что главная роль -- роль барышни, тогда как надо было подчеркнуть, что не она главное лицо пьесы. Я не спорила, и там пьеса шла под названием "Кулисы", тогда как в Москве и по всей провинции за ней оставалось название "Барышня с фиалками".

Постановка "Кулис" в Александринском театре -- одно из моих самых счастливых воспоминаний. Какие-то милые пустяки все время сопровождали мою работу над этой пьесой. Помню, как раз ночью я проснулась оттого, что какой-то вкрадчивый голос говорил мне над самым ухом:

-- Вы ошиблись -- Лесновскую зовут не Ирина Александровна, а Марина Александровна... -- и как я вскочила, подбежала к столу и спросонья переменила в списке действующих лиц одно имя на другое, а утром долго не могла понять, когда я это сделала. Потом помню, когда я окончила пьесу, некоторые друзья стали меня просить устроить им чтение. Я никому не говорила названия пьесы, но каково же было мое удивление, когда я в этот день почти ото всех, кто должен был быть на чтении, получила корзинки с фиалками, темно-лиловыми и пармскими, из магазина ниццских цветов. Конечно, это объяснялось тем, что тогда был сезон привоза фиалок и что все знали, как я люблю фиалки, но меня это поразило и показалось добрым предзнаменованием. Действительно, пьеса имела большой успех.

Сюжет "Барышни с фиалками" несложен. Как говорит Гейне: "Все это старая сказка, но вечно она нова". Известная провинциальная артистка Лесновская любит видного адвоката Нерадова, интересного, элегантного, не первой молодости человека. Он встречается с юной девушкой Нелли, увлекается ею и становится ее женихом. Его, как говорит его приятель, "на ландыш потянуло"... Лесновская узнает об этом, приходит в отчаяние, мечется, хочет отомстить. Месть представляется легкой: оказывается, что Нелли страстная поклонница Лесновской и каждый день подносит ей фиалки. Лесновская знакомится с ней и в буквальном смысле слова отбивает ее у Нерадова, увлекая предложением пойти на сцену. Нелли расходится с Нерадовым, к которому у нее и не было глубокого чувства, и становится актрисой, а когда Нерадов возвращается к той же Лесновской с раскаянием, у нее уже перегорело ее страдание, и она понимает, что для нее сцена важнее личной жизни. Она без гнева отвергает мольбы его о прощении и, торопясь, чтобы не опоздать в театр, оставляет его горько отомщенным и одиноким. Сюжет был несложен, но картины жизни кулис, актрисы и адвоката нарисованы довольно жизненно, многое взято с натуры.