— Вэйн. Смотри — земляк. Австралиец, понимаешь?

Грек — земляк Вэйна! Это было замечательно, все шумно выражали свой восторг.

— Ваше здоровье! — крикнул Тэп и залпом осушил свою рюмку.

Вэйн был счастлив. Они тут же стали вспоминать Брисбэн. Потом Вэйн запел «Матильда пляшет», и грек тотчас же подхватил песенку.

— Эх вы, несчастные томми! — крикнул Вэйн, дерзко вздернув вверх свой смуглый подбородок.

— Сам ты несчастный австралишка! — крикнул ему Ричардсон.

— Вы только послушайте, — не унимался Вэйн. Развалившись на стуле, он снова запел «Матильду».

— Тише! — крикнул Тэп.

Но Вэйн продолжал петь, а Георгиос, наклонившись к нему, подтягивал. Он тоже был счастлив, потому что Вэйн искал у него поддержки в этом шуточном национальном споре.

— Куда вы годитесь! — орал Вэйн. — Вот смотрите — нас двое. Выходите на нас всей компанией. Всех уложим. А нас только двое — понимаете?

Он повернулся к Георгиосу: тот широко улыбался.

Квейль рассмеялся, когда Вэйн встал и принял угрожающую позу.

— Когда мы налетаем на итальянцев, — шумел Вэйн, — они удирают от нас, как полоумные. Разве не правда?

Он посмотрел вокруг.

— И великолепно, — сказал Ричардсон. Куда делась его уравновешенность.

— Задайте хорошенько этим мерзавцам! — воскликнул Георгиос.

— Мы им покажем, — обещал ему Вэйн.

Греки опять, перебивая друг друга, кричали что-то.

Георгиос перевел:

— Они говорят, что вы спасаете Грецию. Мы на земле, а вы в воздухе. Они еще хотят сказать, что мы ненавидим фашистов больше, чем вы, потому что у нас тоже есть фашисты. Вот почему мы так бьем их. Вы уничтожаете всех итальянцев в воздухе, а мы — на земле.

— Передайте им, что они самые храбрые воины на земле, и мы будем рады очистить для них воздух, — сказал Вэйн. Каждое слово он подтверждал ударом кулака по плечу священника, и удары посыпались особенно щедро, когда он, кивая головой, слушал речь Георгиоса, который пространно, с многочисленными жестами, передавал его слова по-гречески.

Священник поднял рюмку и сказал только одно слово: «Ник!»

— Победа! — перевел Георгиос.

Это вызвало новый взрыв энтузиазма. Люди кричали, смеялись и пили, — им еще не приходилось пить за победу, и греки отнеслись к этому так серьезно, что летчики не могли удержаться от смеха.

— Можно здесь достать чего-нибудь поесть? — спросил Вэйн Георгиоса. Священник с явным удовольствием смотрел на Вэйна, который был несколько похож лицом на Байрона.

— Здесь нет, но я покажу вам хорошее местечко. Я знаю, где можно поесть.

— Спросите их, сколько все это стоит, — сказал Вэйн, опуская руку в карман.

Георгиос обратился к официанту, но тут поднялся страшный шум, и Георгиос сказал:

— Они говорят, что вы не должны платить. Вы — гости. Мы так счастливы, что вы здесь, — вы наши гости.

— О, нет.

— Вы их обидите, — сказал Георгиос.

— Ну так спросите их, можем ли мы в свою очередь угостить их. Тут уж ничего нет обидного.

Георгиос перевел слова Вэйна, греки засмеялись и закивали головами.

— Да, они будут очень рады.

Рюмки наполнились опять, и летчики выпили за греков, а греки с очень серьезными лицами подняли свои рюмки и разом опрокинули их.

— Они просят выпить с ними еще, — сказал Георгиос.

— Передайте им, что мы ничего не ели, — сказал Квейль.

Георгиос передал. Греки закивали головами, и летчики встали.

— Сколько с нас? — спросил Вэйн.

— Оставьте двадцать драхм. Хватит вполне, — сказал Георгиос. — Я покажу вам, где можно закусить.

Греки начали пожимать им руки. Они пожали руки всем грекам, и греки хлопали их по спине, пока они надевали шинели.

У Квейля брюки были заправлены в сапоги на бараньем меху. Один из крестьян указал на сапоги и кивнул головой. Квейль кивнул ему в ответ.

— Они просят, чтобы вы завтра опять зашли выпить с ними, — сказал Георгиос.

— Скажите, что мы будем очень рады.

Летчики вышли из кафе под возгласы греков: «Дзито и инглизи!» Они кричали в ответ: «Дзито и Эллас!» Выйдя на площадь, Квейль понял, насколько он был пьян. Он плохо соображал, движения его были неуверенны.

Они легли спать рано. Действие напитка, который Георгиос называл «оузо», начинало сказываться во всей своей силе через час. Так пьяны они еще никогда не были. Хикки был недоволен: завтра им предстояло целый день патрулировать, — итальянцы уже начали бомбить прибрежные города и дороги. Грекам приходилось очень туго, и если эскадрилья не отразит эти воздушные атаки, греки, весьма вероятно, вынуждены будут отступать, вместо того, чтобы продолжать наступление.

На другой день они все были очень серьезны и следили за собой, так как понимали, что вчера белый напиток греков свалил их с ног. Они отправились на аэродром, и Хикки принес карты из бетонного барака, половину которого занимал оперативный отдел греческого штаба. Карты были слишком мелки, масштаба 1:1000000. Но лучших эскадрилья добыть не могла, так как не хотела пользоваться картами с греческими надписями. Зона, которую им предстояло прикрывать, простиралась на юго-запад до прибрежного городка Арта, где был порт. Через порт и тянувшееся от него западное шоссе шло снабжение всего прибрежного фронта. Им предстояло летать через Пинд, горный хребет, который проходит с севера на юг и делит Грецию на две части, и патрулировать дорогу, идущую от Арты к северу до Янины и между Яниной и Метсово, который лежал на вершине Пинда.

Они взлетели тройками. Ведущими шли Хикки, Херси, Квейль и Тэп. Быстро поднявшись примерно до тысячи футов, они построились и взяли курс напрямик.

Вскоре они перевалили через невысокий горный кряж и набрали высоту, следуя по течению реки Пенейос, орошающей равнину между Кардицей и Триккалой. Они рассчитывали достичь Арты приблизительно в то же время дня, в какое накануне итальянцы ее бомбили.

На вершинах Пинда лежал снег, и Квейль почувствовал, что ему становится холодно. Он пожалел, что на нем не было ирвиновских теплых шаровар, но их трудно было достать за пределами Англии. Видимо, монополию на ирвиновское обмундирование присвоили себе нестроевые офицеры. Сильно болтало, и Квейль подумал, что Тэпа, должно быть, тошнит. За Квейлем шли Горелль и Ричардсон; за Тэпом — Вэйн и юный Финн.