— В любом случае мне на этом склоне, похоже, подыхать.
Филипп решил больше не обращать внимания на подобные реплики.
— Слушай внимательно. Ты должна крепко держаться за меня и говорить. Говори не переставая, все равно, что — плачь, ругайся — не молчи только! Мне нужно знать, что ты не отключилась и не упадешь внезапно. Ты меня поняла?
— Да.
Веревку, которой Амелия была привязана к «санкам», пришлось разрезать, распутывать в темноте узлы не было сил. Филипп помог ей встать, чуть поколебался, но, делать нечего, снял одеяло. Повернулся к ней спиной и присел. Почувствовал, как на спину навалилась тяжесть, руки обхватили его за шею — подхватил Амелию под коленки и выпрямился. Короткий сдавленный стон — но она тут же обняла его еще крепче.
— Ну что — пошли?
Иногда Филиппу казалось, что этот склон с его тусклой призрачной белизной есть некий прообраз ада — бесконечный, находящийся вне мира обычных людей; что он будет идти по нему вечно и вечно будет чувствовать на спине пригибающую к земле тяжесть и слышать запинающийся, порой всхлипывающий голос.
— …Серьги мои проиграл… Я не давала, так он мне ухо порвал… Представляешь — ухо порвал, кровищи было… Я ему тоже врезала…
Он ни в коем случае не мог позволить себе устать настолько, чтобы потерять равновесие хоть на миг. Поэтому две сотни шагов, не больше, потом — передышка.
— …Я как раз школу закончила… мне жутко не хотелось возвращаться к папаше в поместье. Родители его в шоке были — ему же тогда едва девятнадцать…
Девяносто восемь… девяносто девять… у той елочки нужно взять правее, лучше, чем через ветки продираться. Сто два…
— …Он из-за карт с ума сходил. Играл… во что попало играл, а из-за карт вообще сумасшедший делался…
Сто девяносто… сто девяносто один…
Ну вот, передышка. Нужно опустить Амелию на снег… осторожно, медленно, стараясь не встряхнуть лишний раз. И все равно она стонет… Расцепила руки, теперь можно лечь на спину, стереть комком снега пот с лица и обернуться к ней.
— Ну, как ты?
Вопрос риторический — и так ясно, что плохо…
Снежная корка выдерживала его одного, семидесятикилограммовая «добавка» на его спине была ей уже не под силу. То одна, то другая нога проваливалась по колено, каждый шаг приходилось рассчитывать, стараясь ступать медленно, всей стопой.
— …Я все думала, что он меня любит… что поймет, узнает, как мне плохо — и приедет, и меня заберет… А он так и не приехал. А потом приехал и ничего не стал слушать, только кричал, что я ему сплошные проблемы создаю…
Девяносто семь… девяносто восемь… Пот катился по лицу градом, щипал глаза. Филипп с удовольствием бы избавился от куртки, но этого делать было нельзя — если склон снова станет пологим, она сыграет роль волокуши.
— …Он поначалу хотел виновного найти… чтобы его, так сказать, справедливому суду предать… Ха! Виновного!.. Да кому я только не давала!.. Выпить, побалдеть, потрахаться… А если я не даю — так на хрен я им нужна?.. Брайан… сволочь, тоже…
Фразы доносились до него обрывками, словно сквозь слой ваты. В ушах шумело, и все силы уходили на то, чтобы держаться на ногах и делать шаг за шагом. Сто семьдесят три… сто семьдесят четыре…
Передышка.
— Ты же понимаешь, что мы не дойдем.
— Дойдем, обязательно дойдем. — Некий вид первобытного колдовства: как я скажу, так и будет, так и должно быть.
— Ты сам не веришь в то, что говоришь.
— Нам осталось меньше километра.
— Оставь меня, иди один…
А может, так и сделать? Без нее он спустится сравнительно быстро, найдет спасателей, поднимется вместе с ними. И найдет ее… вот только живую или мертвую? Одна, на этом белом склоне…
— Не неси чепухи! Из какого романа ты эту фразу выкопала?
— Мы не дойдем вместе.
— Дойдем.
То ли от боли, то ли от марихуаны мысли Амелии все больше путались; она начинала о чем-то говорить, сбивалась и продолжала уже о другом. Не всегда даже было понятно, о чем речь.
— …Но я же, правда, не знала! — Всхлипнула, шмыгнула носом. — Он так ухаживал красиво, и верхом мы вместе ездили, и цветы дарил…
Тридцать восемь… Если под снегом окажется какая-то валежина, и он упадет… нет, об этом лучше не думать!
— …Плавленым стеклом попало… больно очень… Он говорил — финтифлюшки… ему, оказывается, главное — наследник был нужен…
А если она умрет? Он донесет — а она все равно умрет…
Следующая остановка…
— Смотри звезды.
Ветер разогнал облака, и в просветах виднелось небо. И звезды — большие, неправдоподобно яркие. Казалось, протяни руку — и мохнатый светящийся шарик ляжет на ладонь.
— Звезды, — повторила Амелия, — красиво… А ты говорил, я их больше не увижу.
— Я этого не говорил.
— Ты сейчас тоже красивый… Прямо как ангел…
— Опять бредишь! Сама же не раз уродом называла!
— Как ангел… — упрямо покачала она головой. В свете звезд ее бледное лицо казалось неестественно-голубоватым.
Прикрыла глаза, замолчала. Дышит?! Дышит… тихо, ровно… Кажется, отключилась.
Ничего, пусть хоть немного отдохнет от боли, скоро идти дальше.
— …Ты свою девочку не любишь… Она же такая хорошая, и тебя любит… Да если бы у меня такая девочка была — неужели ты думаешь, что я б ее не любила… что бы она ни сделала?!.
Зачем, почему она вдруг об этом заговорила?! И какое она имеет право вообще говорить об этом — тем более сейчас, когда даже оборвать ее нельзя!
— …Она не виновата… Постарайся полюбить… пожалуйста. А то с ней может быть, как со мной… Это плохо, когда человека никто не любит…
Сто пять… Черт возьми, ну, может, она наконец сменит тему?!
Ноги от непривычной нагрузки болели чем дальше, тем больше, перед глазами то и дело начинали плыть светлые пятна — приходилось притормаживать и, зажмурившись, ждать, пока зрение восстановится.
Тонкий плачущий голос продолжал ввинчиваться в уши:
— …Да если бы у меня девочка такая была… Господи, неужели ты думаешь, я такой бы стала?!.. Я бы ее любила!.. И она бы меня любила… Ты не должен так говорить и не должен так… ты же видишь, вот со мной как вышло…
Бесконечный, бесконечный склон… А может, он уже незаметно проскочил засыпанное снегом шоссе и сейчас идет дальше вниз, неведомо куда?
— …Я бы ей шарики на елку сделала, каких ни у кого нет… песенки бы ей пела… каждый вечер…
Пусть говорит, пусть что угодно говорит — лишь бы живой ее дотянуть! Только бы она выдержала!
Перед глазами снова поплыли пятна — Филипп остановился, закрыл глаза. Ничего, сейчас пройдет. Еще двадцать шагов осталось, потом передышка…
Открыл — пятна исчезли, лишь одно все еще продолжало неторопливо плыть слева направо.
Пятно? Свет? Действительно свет? Свет?!
— …Шарики бы сделала… и ночничок красивый… с рыбками, чтобы ей не страшно спать… — продолжала свою горестную литанию Амелия.
— Да подожди ты! — крикнул он. — Видишь?!
— Что?..
— Свет! Свет внизу, ты видишь?! Движется, вон он! Или мне кажется?!
— Свет… да… — Амелия чуть шевельнулась и продолжила уже другим тоном, словно очнувшись от забытья: — Да, вижу! Вижу свет!
— Это дорога, по ней машина едет! Осталось всего метров двести — видишь?!
До дороги они добрались на последнем издыхании. Филипп шел без передышек, уже не стараясь беречь силы. Почувствовав под ногами ровную поверхность и увидев следы от шин, он опустил Амелию наземь и рухнул ничком с ней рядом.
Дошел… Все, дошел!
Прошло несколько минут, прежде чем он смог шевельнуться. Приподнялся, повернул голову — Амелия смотрела на него в упор.
— Ну, как ты?
— Добрались… — сказала она, вроде бы даже с легким удивлением.
Филипп медленно сел, огляделся. Никого… Ни света, ни звука мотора. Но он просил, чтобы «Скорая помощь» ездила взад-вперед по дороге — возможно, именно эту машину они и заметили сверху. Значит, скоро должна снова проехать.
