Вода доходила мне уже до груди, а когда навстречу тем, кому с трудом удалось завернуть за угол, устремилась мощная, вздыбившаяся пеной волна, — и того выше. Но второй, более широкий коридор вел отсюда в другое крыло, а чуть подальше нас ожидали уходившие наверх просторные ступеньки и перила, за которые можно было цепляться. Казалось, что карабкаешься вверх по водопаду; а на самом верху, вцепившись в поручень, истошно, на пределе своих голосовых связок кричал надзиратель; он кричал, чтобы мы поторапливались — как будто нас надо было уговаривать.

Что за зрелище открылось во дворе! Что за грязь, что за ужас, что за суматоха! Вода в беспорядке разметала все преграды, и теперь под ее поверхностью крылось немало предметов, на которые лучше было не напарываться. Но здесь было не так глубоко, а течение не таким неистовым, как в теснине здания, и невыразимый страх утонуть начал понемногу отступать.

Ворота тюрьмы оказались распахнуты настежь, а далее каждому предстояло спасаться самостоятельно. Все еще шел снег. Наконец я очутился под сводом тюремных ворот, среди других таких же отдувающихся, насквозь промокших людей. Шлепая по воде, мы выбрались из тюрьмы наружу. Я мельком увидел — ужасающее зрелище — раскинувшееся среди зданий настоящее море, барахтающихся в нем людей и животных и тут же с остальной чернью устремился на поиски местечка повыше.

Спустя несколько часов, отдыхая и баюкая свои избитые ноги в неглубокой пещерке на склоне холма, я вроде бы немного пришел в себя.

Хотя нелепо было бы утверждать, что я чувствовал себя счастливым, но прежде всего я ощутил радость, что ускользнул из тюрьмы. Пройдет шок, и тюремные власти, надо думать, устроят охоту, чтобы отловить своих заключенных. Но до тех пор минет не один день, пока все вокруг корчится в судорогах катаклизма, природу которого еще предстоит установить, а с небес все валит и валит густой снег. Позже нужно будет подготовиться к бегству, ибо я не допускал даже мысли, что могу снова попасть за решетку; а пока — пока я нуждался в тепле и пище.

В кармане у меня лежала бутановая зажигалка. С этой стороны никаких сложностей не предвиделось. Нужно только топливо, и у меня будет огонь.

Выбравшись из пещеры, я захромал вверх по холму. Меня беспокоило левое колено, которое я повредил, пока выбирался из. тюрьмы, но я решил до поры до времени не обращать на это внимания. Уже в нескольких ярдах перед собой было ничего не разобрать. Я стоял среди белой пустыни — и тут до меня дошло, что собрать топливо для костра будет не так-то просто.

Тем не менее я в этом преуспел. Хотя сверху мне на спину и на плечи сползали толстые пласты снега, я докапывался там, где росли небольшие деревца, до самой земли и постепенно набирал среди валежника охапки веток потоньше, которые и относил к себе в пещеру. С каждым разом отходить за хворостом приходилось все дальше. На пятый раз я наткнулся на отпечатавшиеся в снегу следы.

Как Робинзон Крузо на своем острове, я содрогнулся, их увидев. Это были большущие отпечатки мощных, грубых башмаков. При таком снегопаде они не могли быть оставлены давно, скорее всего, им было от силы минут пять. Кто-то находился на этом склоне совсем рядом со мной. Я огляделся вокруг, но ничего не увидел. Снег глаукомой застил глаза. В памяти моей всплыл неприятный образ исполненной силы огромной фигуры с затененным лицом. Но я продолжал откапывать валежник.

Протоптав тропинку — не спорю, довольно-таки боязливо — к унылому скоплению сосен, я отыскал там несколько упавших веток, которые смог дотащить до пещеры. Их должно было хватить для вполне приличного костра.

Огонь удалось развести без особых сложностей. Тепло было как нельзя кстати, но я опять занервничал, опасаясь, что пламя костра может привлечь нечто затаившееся где-то совсем рядом. Я был слишком встревожен, чтобы отправиться на поиски какой-нибудь птахи или зверька, которых, как я догадывался, легко было поймать полузамерзшими в подлеске. Вместо этого я примостился поближе к своему шипящему костерку, нянча ногу и придвинув поближе к себе увесистый сук.

Появившегося мародера я заметил сквозь дым и падающий снег. Ни звука — укутавшее все вокруг белое одеяло позаботилось об этом. Только тишина, когда я в страхе встал на ноги, сжимая в руке свое оружие, чтобы встретить его. Он показался мне огромным и лохматым, его дыхание повисло паром в ледяном воздухе у него перед лицом.

И тут меня ударили сзади. Удар пришелся мне по плечу. Нацелен он был в голову, но в последний момент неведомый инстинкт самосохранения заставил меня сдвинуться. Краем глаза я успел заметить разъяренное кровожадное лицо нападающего, когда он на миг замер, перед тем как броситься на меня. Я успел вскинуть свой сук так, что он напоролся на него прямо лицом,

Он упал, но другой, тот, которого я заметил первым, уже бежал ко мне. Я размахнулся суком. Он был вооружен внушительным обломком сваи, которым без особого труда отразил мой удар. Прежде чем я успел нанести еще один, он схватил меня за руку, и мы уже боролись друг с другом, едва не падая в костер.

Я заметил, что упавший потихоньку поднимается на ноги, и попытался вырваться и убежать. Но было поздно. Споткнувшись о подставленную подножку, я упал. Извиваясь на земле, я щедро раздавал во все стороны отчаянные удары своим суком, целя в лодыжки, но был теперь уже в их власти. Сначала они пинали меня под ребра, потом стали бить по голове.

Далее думать не приходилось, что я могу пошевельнуть хоть одним мускулом. Однако мне удалось открыть свой единственный здоровый глаз. Огонь угас, хотя несколько ветвей еще светились раскаленными углями. Кто-то беззаботно встал прямо посреди головешек, будто вовсе не заботясь, что сделает жар с его плотью. Мне были видны только ноги до колен, и казались они гигантскими. Икры неуклюже обтягивали гетры.

Движимый инстинктом самосохранения, я бессильно поднял руку, чтобы отвести удар, но рука тут же упала, будто не желая иметь ничего общего с этой идеей. Я видел свою лежащую ладонью вверх кисть, и мне казалось, что она далеко-далеко от меня. Огромные, испещренные шрамами ручищи засунули что-то мне в руку, ко мне обратился голос.

Много позже я напряг память, и мне показалось, что я услышал произнесенные глубоким, меланхолическим тоном слова: "Вот, собрат-отщепенец, коль угодно року, чтобы дожил ты до утра, почерпни сил у того, кому это не суждено ". Или что-то еще в этом духе — наверняка я запомнил только старомодный оборот «коль угодно року…».

Потом огромная фигура исчезла, поглощенная, стоило ей повернуться, клубящейся тьмой. Б свою собственную ночь провалились и все мои чувства.

Когда я очнулся, оказалось, что я еще жив. С трудом усевшись, я единственным здоровым глазом огляделся вокруг. Огонь угас, разве что где-то еще тлел уголек, конечности мои казались совершенно безжизненными. И однако же я знал, что сумею кое-как подняться на ноги и насобирать новой растопки.

Я чувствовал себя получше и живо ощущал, как у меня сосет под ложечкой.

Тут мне пришло в голову посмотреть на землю рядом с собой, мне припомнился странный — было ли это на самом деле? — ночной визит. Посреди вытоптанной площадки лежал мертвый заяц со свернутой шеей. Кто-то принес мне еду — которой было «не суждено дожить до утра».

Некто или нечто проявило ко мне сострадание…

Мозг мой пребывал по-прежнему в оцепенении, но сам я начал потихоньку действовать, мои поначалу немощные движения становились увереннее по мере поисков топлива для нового костра. Несказанно приободрило меня зрелище бодро заплясавших языков пламени. Помахав руками, я отчасти восстановил кровообращение в своем онемевшем теле, приложил снег к разбитому лицу, чтобы утолить жажду, запихал снег себе в рот. В конце концов мне хватило сил, чтобы разодрать зайца на части, насадить его куски на палки и засунуть их в пламя разгоревшегося костра.

До чего восхитительно они пахли, пока, шипя и потрескивая, жарились в огне! Пожалуй, именно запах и вкус убедили меня, что я по-прежнему Джо