Когда холодная война “разогрелась”, они исчезли, объявив, что никогда не вернутся.

Период жизни, когда все здравомыслящие люди поняли, что пришло время смерти надежд. И снова Земля осталась наедине с собой, потонув в бедах.

— Готово, сэр, — объявил металлический голос.

Директор напрягся. В следующее мгновение он погрузился в сон Флойда Милтона.

Просто великолепно!

После проклятых подвалов Мечтальника и бормотаний о глобальной войне такие видения просто согревали душу.

И все неё для Директора это было непостижимо и неправдоподобно.

Растения заигрывали с цветами — просто восхитительно; цветы распускались, цвели, увядали, выпуская ленты длиной ярдов в пятьдесят, которые волной плескались в мягком дуновении бриза, рассыпая душистые семена. Растения образовывали круг, и этот круг превращался в комнату.

По стенам второй комнаты проплывали, переливаясь, мириады рыбок с острыми, как у змей, языками. Они парили в водяных башнях, о стены которых, если прикоснуться, можно намочить руки. Поля маттертранзисторов в две молекулы толщиной сохраняли их естественное положение и форму в пунцовом воздухе.

Третья комната, казалась, утопала в звёздах. Повсюду порхали огромные мотыльки, присаживаясь ненадолго на звезды. При соприкосновении звезды отзывались нежной музыкой.

В следующей комнате, отражая закатные лучи солнца, на высокой траве, переливались всеми цветами радуги крупные капли росы.

В соседней с ней комнате падал вечный снег. Он опускался, превращаясь в большие кристаллы трех дюймов в диаметре, и исчезал, едва достигнув пола.

Каждая комната не походила на предыдущую, да и на любую другую тоже, потому что это был дворец Амады Малфрей, и находился он на Солите.

Хозяйка дворца только что вернулась с Земли с портматтерами, переполненными цветами и тиграми. Она давала бал и пригласила старых подруг, чтобы познакомить их со своим вторым мужем.

Число гостей перевалило за пятьсот. Большинство из них прибыли с мужьями — изысканно одетыми мужчинами, чьи изумительные одеяния резко контрастировали с чёрной полунаготой женских нарядов. Многие из гостей явились в сопровождении животных — гепардов, макао или гигантских ящериц, рост которых достигал трех футов, когда они становились на задние лапы. Великолепие людей и животных наполняло дворец.

Повинуясь искусственным потокам воздуха, качались и плавали яркие шары. Проплывали бокалы с напитками. Казалось, что пьют все, но выпито не слишком много. И ещё одно, что делало эту вечеринку не похожей ни на одну земную: разговаривали все, но никто не повышал голоса.

Ослеплённый блеском увиденного, Директор подумал, что никогда не встречал он и доли такого великолепия — столь фантастично это выглядело. Только теперь он понял, что это — скорее воспоминание, чем грёзы, которые большинство обитателей Мечтальника № 5 пестовали в своих коротких мрачных умишках.

Флойд Милтон словно побывал в этом невероятном мире. Он прогуливался по этим ярким эспланадам, освещённым аргоном, чей холодный свет играл бликами на лицах гостей. Не спеша фланировал по невидимой тропе, высоко вознесясь над веселящимся потоком приглашенных. Флойд ел экзотические яства, разговаривал с гостями на их причудливом — с заминками и паузами — языке.

Все это Милтон проделывал, потому что это ему, Милтону, принадлежал дворец. Да, он — второй муж Амады, и бал давался в его честь. Гости собрались ради него. Самая счастливая ночь в его жизни! И все же он не чувствовал себя счастливым.

— Ты чем-то озабочен, котёнок? — обратилась к нему Амада.

Она была похожа на землянок. Очень красивая. И лишь скудное обрамление вьющихся волос отличало её от представительниц прекрасного пола Земли. В её лице читалось всё, что мог увидеть человек на лице любящей жены, переживающей за своего мужа, чьё поведение непредсказуемо и несуразно.

— Все в порядке, Амада, — проворчал Милтон. — И, пожалуйста, не называй меня “котёнком”. Так ты называешь своего голубого тигра.

— Но это же комплимент, Флойд, — удивилась она, гладя зверя по голове. — Разве Сабиани — не прекрасный котёнок?

— Сабиани — тигр. Я — человек… Можешь ли ты понять и запомнить столь незначительную разницу?

Амада никогда не сердилась. Но сейчас обеспокоенность её возрастала.

Милтон признал, что это делало её ещё более желанной.

— Разница для меня вполне очевидна, — ответила она. — Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на очевидные вещи.

— Ну, а для меня это не слишком очевидно, — огрызнулся Милтон. — Что делают ваши люди? Вы пришли на Землю, чтобы забрать всё, что можно вывезти — деревья, траву, рыб, птиц…

— И даже мужей, — вставила Амада.

— Да, и даже мужей! Вы все это делаете, Амада, потому что ваши люди влюбились в Землю. Вы перетащили почти все. Я чувствую себя экзотическим растением или пуделем, не более.

Она повернулась к нему своей прекрасной спиной.

— Сейчас ты и ведёшь себя, как учёный пудель, — отчётливо произнесла она.

— Амада! — позвал Флойд.

И, когда она медленно повернулась, голосом кающегося грешника Милтон произнёс:

— Извини, дорогая. Ты понимаешь, почему я раздражен. Я все вспоминаю войну, там, на Земле. И многое другое.

— Многое другое? — резко переспросила она.

— Да. Почему вы, солитяне, скрываете местонахождение вашего мира во Вселенной. Почему ты не могла мне указать даже направления, там, в ночном небе Земли. Я знаю, что для ваших портматтеров расстояние — ничто. Но я просто хотел знать. Может быть, это мелочь для тебя, но мне это не даёт покоя.

Амада позволила отражению огромной бабочки усесться на пальце, и затем произнесла, тщательно подбирая слова:

— Учитывая нынешний уровень цивилизации на Земле, этот мир — вне досягаемости. Тогда к чему весь этот разговор по поводу нашего местонахождения?

— О, я знаю, что наши маленькие космические корабли — это только начало…

Он оборвал себя на полуслове. Вся проблема в том, что цивилизация Солита слишком велика и прекрасна. Солитяне выглядят как земляне, но живут и думают, и далее действуют — иначе. Они — чужие. Вот, что волновало Милтона.

Глубоко устоявшиеся пуританские взгляды заставляли задумываться его — не совершил ли он ошибку или не впал ли в грех, женившись на женщине с другой планеты?

Уже после месяца совместной жизни они несколько раз не то, чтобы ссорились, нет, но у них возникали некоторые разногласия. Они любили друг друга. Без сомнения. Но Милтон снова и снова спрашивал свою любовь — не блаженство ли и спокойствие размеренной жизни Солита толкнули его на этот шаг. Ведь, только женившись на представительнице планеты, где царствует матриархат, мужчине разрешалось жить на такой планете; в противном случае он блуждал бы в небесных далях, вне её досягаемости.

Презирая себя, Милтон вновь предпринял попытку объясниться.

— Земля — бедный мир, — начал он, игнорируя утомлённый взгляд её глаз. — Солит — богатый. И вёз же вы полюбили все земное. Земля важна для вас. Но вы ничего не даёте взамен — даже ваше расположение.

— Нам нравятся земные вещи за то, чего вы сами в них не замечаете, — ответила она.

И снова одно и то же; та же чуждая линия мышления. Его передёрнуло, и по коже пробежали мурашки, хотя в комнате не было холодно.

— Вы ничего не даёте Земле, — упрямо повторил Флойд и снова уверился в бессмысленности того, что говорил. Он делал это не размышляя; множество других мыслей владело им, не давая сосредоточиться.

— Я постараюсь отдать вам все, если вы примете, — мягко произнесла она. — А теперь, пожалуйста, пойдём, и, будь добр, улыбайся гостям, ну, хотя бы, ради меня,

Тяжёлые думы по-прежнему сверлили его мозг, но вскоре Милтону удалось отвлечься.

Вина — вот главная его беда. Там, дома — его страна охвачена пожаром войны, а здесь — все создано для удовольствий. Практически, вся жизнь и деятельность Солита направлена на удовлетворение своих потребностей. Милтону нравился жизнелюбивый дух солитян, в котором никогда не чувствовался вяжущий привкус груза забот.