— Дорогой Тони, вы все понимаете совершенно превратно и очень огорчаете нас обоих. Никто так не ценит юмор, как я, но здесь он совсем неуместен.

Постарайтесь, пожалуйста, быть серьезным.

— Серьезным! — воскликнул Тони. — Да я и так серьезнее серьезного. А вот вы легкомысленны.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я прекрасно знаю, что делаю и почему, а вы вмешиваетесь в то, чего не понимаете.

— Не знаю, почему вы называете здравый смысл вмешательством? — сердито проворчал Гарольд.

— Ну, в данном случае я называю это так, — напрямик ответил Тони.

У Гарольда уже готов был сорваться с языка презрительный ответ, но Уолтер прибег к дипломатической увертке, что весьма позабавило Тони.

— Нет, нет, — сказал он поспешно, — не будем уклоняться от сути дела. Гарольд, хотите стильтона [144], со мной за компанию? А вы, Тони? Да. И по стаканчику портвейна, выпить напоследок. Официант! Три стильтона и три стакана портвейна. Доу, 1908 года, не забудьте! Будем говорить по-дружески. У нас у всех самые лучшие намерения, и я уверен, что мы сможем прийти к удовлетворительному решению.

Тони, разрешите мне как старому другу задать вам несколько вопросов?

— Пожалуйста, — ответил Тони, заранее решив открываться старому другу как можно меньше.

— Следует ли нам считать, что вы окончательно и бесповоротно отказываетесь от своей карьеры?

— Да, если вы называете такого рода занятие карьерой.

— Так, — просветлел Уолтер, тогда как Гарольд еще больше нахмурился, услыхав это оскорбление божества.

— А есть у вас какие-нибудь планы на будущее? — Да: Недели через две я уезжаю в Тунис.

— Я не об этом говорю. Я имел в виду какую-нибудь серьезную работу, за которую вы хотели бы приняться. Может быть, я был бы вам чем-нибудь полезен? Ведь существует целый ряд всевозможного рода официальных и полуофициальных должностей, которые интеллигентному человеку…

— Благодарю вас, — перебил Тони, — меня вполне удовлетворит, если я и дальше буду жить как живу, без каких-либо официальных санкций.

— Что же, прикажете понимать так, что вы действительно намерены все время жить праздно, переезжая с курорта на курорт и наведываясь в Лондон лишь тогда, когда почувствуете, что не можете больше пренебрегать своей женой?

— Можете понимать как вам угодно или, вернее, как вам удобней, — сказал, разозлившись, Тони, — только, пожалуйста, не вмешивайте сюда Маргарит.

Это уж мое дело.

— Простите, пожалуйста, — поспешно извинился Уолтер, — я вовсе не хотел вас обидеть. Пожалуйста, простите меня. Но, по правде сказать, дорогой мой, еще раз прошу прощения, — поведение ваше совершенно непонятно и в высшей степени глупо.

— Охотно прощаю вам то, что вы говорите, дорогой Уолтер, потому что не придаю этому никакого значения.

Уолтера эта резкая отповедь несколько покоробила, а Гарольд, который до сих пор, по-видимому, едва сдерживался, вмешался в разговор:

— Послушайте, Тони, я знаю, что говорить с человеком о его жене считается дурным тоном и все такое, но мы не можем в данном случае не коснуться Маргарит. Неужели вы берете на себя смелость утверждать, что, по-вашему, вы не причиняете ей никакого зла?

— Разумеется, никакого зла я ей не причиняю.

— Но ведь это влечет за собой значительное сокращение доходов.

Гарольд сделал особое ударение на слове «доходы», как будто это было нечто таинственное или священное.

— Если Маргарит вышла за меня замуж из финансовых соображений, она сделала большую ошибку, — сказал Тони.

— Но не считаете ли вы, что она имеет право настаивать на том, чтобы вы обеспечили ей такие материальные условия, к каким она привыкла?

— Конечно, нет. Что это за псевдофеминистская болтовня, Гарольд? Если на то пошло, я имею право настаивать, чтобы она удовлетворялась моими условиями, которые, боюсь, покажутся ей слишком скромными. Но ничего подобного ей не угрожает — у Маргарит очень недурные собственные средства, — Да, — фыркнул, выйдя из себя, Гарольд, — могу сказать только одно, что порядочные люди так не поступают.

— Ничего другого я от вас и не ожидал, — невозмутимо отвечал Тони. — Редко встречал человека, более неспособного на остроумный ответ и более падкого на ходячие фразы, чем вы. Есть у вас еще какие-нибудь вопросы, Уолтер?

— Бесполезно продолжать разговор, раз вы не хотите относиться к этому серьезно, — сказал натянуто Уолтер, — Но я должен предупредить вас и посоветовать вам хорошенько обо всем подумать. Дело в том, что каждый человек имеет по отношению к государству определенные обязанности, которые он должен выполнять. Проболтавшись без дела год-другой, вы почувствуете скуку и неудовлетворенность и захотите вернуться к деятельной жизни, но это окажется для вас невозможным — Ведь своим теперешним поступком вы оттолкнете от себя всех своих друзей.

— Простите, пожалуйста, — весело сказал Тони, — но ведь я уже оказал миллион услуг государству во время маленькой войны и великой забастовки. Если бы нас было не так много, мы бы все могли рассчитывать на то, что нам поставят на площади памятники и дадут бесплатно столько хорошей пахотной земли, сколько может вспахать за день пара здоровых волов. Что же до того, что я соскучусь или почувствую какую-то неудовлетворенность, то позвольте напомнить вам, что я действительно скучал и чувствовал известную неудовлетворенность, участвуя в том, что вы называете активной жизнью и чему я бы дал гораздо менее лестное название. Если бы не то обстоятельство, что Маргарит по своей природе неспособна разделять со мной то, что я считаю подлинной жизнью, я был бы в настоящее время вполне счастлив. Если я буду жить так, как хочу, я не почувствую ни скуки, ни неудовлетворенности. И обещаю вам, заметив за собой что-либо подобное, тотчас же откровенно признаться в этом, более того, заранее разрешаю вам обозвать меня дураком и плюнуть мне в лицо. Есть еще вопросы?

— Нет! — сказал Уолтер, стараясь нанести последний удар. — Официант! Наши счета, пожалуйста.

«Счета? — подумал Тони. — Я бы сказал счет.

У этих господ есть чему поучиться».

— Нет, — повторил Уолтер задумчиво, тоном человека, скорее огорченного, нежели рассерженного. — У меня к вам нет больше вопросов. Я отношусь с величайшим неодобрением к вашей затее, Тони, потому что это свидетельствует о полном отсутствии у вас дисциплины. Я вижу, что вы вбили себе в голову какой-то сентиментальный вздор насчет свободной жизни. Но это не более не менее, как результат неупорядоченной эмоциональности, и в конце концов вы сами убедитесь, что упорядоченные эмоции куда лучше беспорядочных. Каковы бы ни были ваши личные чувства, необходимо соблюдать общепринятые нормы и известный декорум. Почему вы не можете признать определенный общественный порядок, подчиниться ему и поддерживать его?

— Ах, — сказал Тони, забирая сдачу и небрежно оставляя чаевые, чрезмерность коих заставила Гарольда нахмуриться, — это уже своего рода символ веры, Уолтер. «Во что я верю»— трактат, выпущенный институтом ханжества. Но, во всяком случае, это не моя вера. Как мистер Пегготи, я пускаюсь в путь разыскивать по белу свету Эмили. А моя «Эмили»— это ежедневное и ежечасное ощущение того, что я живу как человеческое существо, а не как пригнанная; к месту гайка. Итак, прощайте.