Тем не менее, Деккер решил идти дальше. Хорошие манеры требовали от него быть вовремя. Тем более, что это он выступил инициатором встречи с Уширо Канаи.

В Манни Деккере было пять футов десять дюймов. Он был красив и сломанный нос не портил его мужской привлекательности. У него были темно-каштановые, вьющиеся волосы, такого же цвета усы. Ему было тридцать лет. Несмотря на стройность телосложения, его мускулатура была развита выше среднего уровня. Глаза, которые особенно притягивали женщин, отливали цветом морской глубины.

В полиции он служил уже шесть лет. С тех самых пор, как уволился из морской пехоты. Ему потребовалось немногим больше двух лет, чтобы уже получить золотую бляху детектива.

Что касается сломанного носа, то он был напоминанием об одном неудачном поединке на давнем турнире по карате, когда Деккер не успел заслониться блоком, а его противник не рассчитал силы собственного удара.

Деккер был также информатором, «тихой мушкой». С этой стороны начальством у него были руководители особого подразделения в структуре департамента полиции. Информаторы набирались из полицейской академии и их фамилии держались в строжайшем секрете. Их обязанности состояли в том, чтобы замечать должностные преступления и подавать по этому поводу специальные рапорты. За это информаторы снискали ненависть со стороны почти всех нью-йоркских полицейских, особенно тех, что были не чисты на руку. Информатор каждый день ходил по лезвию бритвы. Такая жизнь Деккеру нравилась, тем более что он инстинктивно чувствовал грань между работой информатора и доносчика и никогда не переступал ее, дорожа своей честью.

Опасности развлекали Деккера, но это вовсе не значило, что он пренебрегал элементарными мерами предосторожности. У каждого информатора был один-единственный контактер из вышестоящей инстанции. Обычно лейтенант или капитан. Информаторы и контактеры использовали псевдонимы и встречались в безопасных, глухих местах. Деккер внес в эту систему свое собственное усовершенствование: он никогда не видел своего контактера в лицо, – равно как и тот Деккера, – они поддерживали связь исключительно по телефону, причем все звонки исходили от сержанта.

Когда они поднялись на второй этаж «Фурина», метрдотель, сопровождавший Деккера, остановился перед входом в о-цашики, – частная столовая с татами, обшитыми тростником матами, которые регулярно заменялись, чтобы постоянно поддерживать в комнате аромат свежей соломы. Вход в столовую был закрыт шоджи, – отодвигающейся дверцей из полупрозрачной, кремового цвета бумаги.

Изнутри донесся голос:

– Хай.

В ту же секунду метрдотель ушел, оставив детектива перед дверью одного.

– Прошу вас, сержант Деккер, входите, – сказал он перед уходом.

Деккер чуть помедлил, затем снял свои туфли, поставил их на пол рядом с обувью Канаи и отодвинул тонкую дверь.

Уширо Канаи, – на нем был темный костюм, который предпочитали носить почти все японские предприниматели, – сидел на корточках за низеньким, квадратным, лакированным столиком и держал в руках пиалу с теплой рисовой водкой.

Канаи являлся главой нью-йоркского представительства «Мураками Электроникс», основанной в Токио транснациональной корпорацией, имевшей отделения в тридцать одной стране. Канаи выглядел гораздо моложе своих лет. При плохом освещении его вообще можно было принять за юношу. И это несмотря на то, что ему было далеко за сорок. Обращались с ним здесь так, как будто он являлся президентом компании, а вовсе не руководителем всего лишь одного из ее иностранных офисов.

Он был интеллигентен и непрост, типичный продукт общества, базирующегося на древней цивилизации и высокой конкуренции.

Он знаком пригласил Деккера сесть за стол напротив него. Сержант не мог сесть на корточки, как японец, из-за своего поврежденного колена, поэтому он опустился на задницу, а ноги протянул перед собой. В такой позе он часто медитировал у себя в доджо.

Канаи холодно и тяжело улыбался своему гостю. Улыбка еще ничего не значила. Если по правде, то Канаи был не очень-то высокого мнения о Нью-Йорке. Особенно после того, как три дня назад здесь пырнули ножом его зятя.

Деккер неторопливо передал японцу «дипломат». Улыбка на лице Канаи немедленно исчезла. Впервые в жизни этот человек, привыкший к железному самоконтролю, был застигнут врасплох. У него даже рот открылся на секунду. Впрочем, он вскоре взял себя в руки. Портфель он, разумеется, узнал. В свое время он подарил его своему зятю. Канаи открыл крышку «дипломата», заглянул внутрь, наскоро просмотрел лежавшие там бумаги...

В следующий раз, когда он поднял взгляд на Деккера, в нем уже не было тяжести и льда. В нем была... признательность.

Канаи закрыл «дипломат», положил обе руки на его крышку и прикрыл глаза.

«Долг платежом красен, – подумал Деккер. – Я только что вернул тебе твое будущее и вправе надеяться на адекватный ответ».

– Domo arigato gozai mashite Decker-san, – сказал Канаи, качнув головой, что можно было воспринять за легкий поклон. – Огромное вам спасибо.

– Do nashi-mashite, Kanai-Ean. He стоит благодарности.

– Domo osewasama desu. Я чувствую себя обязанным по отношению к вам.

Деккер уловил смысл последней фразы Канаи. Его познания в японском были крайне рудиментарными, несмотря на пятнадцатилетнюю практику занятий карате и общение с Мичи во времена их короткой, горько-сладкой любви. Деккер был, однако, не уверен в том, что все понял правильно, поэтому пока молчал и ждал, пока Канаи выразится яснее.

Японец наконец открыл глаза и вновь посмотрел на детектива.

– Гири, – сказал он с придыханием.

Несмотря на то, что Деккер только что вернул украденный «дипломат» с бумагами, из-за которого у «Мураками Электроникс» могли случиться серьезные неприятности, из-за которого Канаи без лишнего шума мог быстренько слететь со своего высокого поста вниз, японец с явным неудовольствием и неохотой признал, что отныне обязан гайдзину, иностранцу. Но он это все-таки признал и готов был доказать на деле. Этого требовало от него его благородство и гордость, уж не говоря о чести.

Когда прозвучало слово «гири», Деккер широко улыбнулся. Уж его-то он знал. Теперь дело, считай, в шляпе. На радостях он даже, следуя японским обычаям, о которых кое-что знал, подлил рисовой водки в пиалу Канаи. Это было по японским меркам выражением уважительно-вежливого отношения к собеседнику. Теперь, когда Канаи упомянул сам о гири, Деккеру оставалось только сообщить, в какой форме ему хочется принять долг японца. Он решил его принять здесь и сейчас же. Чего откладывать? Здесь и сейчас же.

Три дня назад в дешевеньком ресторанчике на Вест-Сайде был обнаружен серьезно израненный ножом молодой японец. Его обобрали до нитки. Очистили карманы от «лишней наличии», сняли драгоценности и сперли «дипломат», в котором были очень важные документы компании. Оказалось, что раненый японец является зятем Уширо Канаи и работает бухгалтером в «Мураками Электроникс». Бумаги, которые у него украли, касались одной сделки. Дело в том, что японская корпорация задумала купить в Калифорнии одну фирму по производству электроники. А эта самая фирма занималась, в частности, выполнением оборонных американских заказов. Детали этой сделки Канаи предпочитал хранить в глубоком секрете до тех пор, пока ему не удастся утрясти все скользкие вопросы с Пентагоном и некоторые внешнеполитические проблемы, которые возникли сразу же, как только встал вопрос о том, что японцы хотят приобрести предприятие американской «оборонки».

Одинокие японцы-мужчины испытывали серьезные затруднения в Нью-Йорке относительно женщин, с которыми можно было бы заглушить ностальгию по родине и забыться на время от деловой суеты. Во-первых, японок в США было крайне мало, а, во-вторых, больше всего им мешал языковой барьер, из-за которого они не могли знакомиться с приличными американками. Некоторые поэтому, – от отсутствия выбора, – поворачивались лицом к проституткам, а это была очень опасная альтернатива.