Саймон отказывался это понять. Отец давал его матери гораздо меньше, чем брал, но она, однако, оставалась с ним. Был ли предел бесконечному прощению, особенно начиная с того момента, когда всем стало уже ясно, что его отец никогда не изменится. Думала ли Алекс, что Гавайи смогут что-либо изменить?

— Когда любишь, — говорила она Саймону, — трудно порвать. Кроме того, я всегда довожу до конца то, что начала. Бросить что-то не в моем характере, ты ведь знаешь. Он может измениться. Так давай дадим ему шанс.

Гавайи. Нравится ли ему это место, думал Саймон. Какого черта еще нужно в жизни, если живешь здесь? Прекрасная погода, цветущие деревья, горы вулканического происхождения, заросли сахарного тростника и коралловые рифы, служащие пристанищем миллионам птиц. А пляжи! Фантастика! Черные пляжи из перетертого до песка вулканического камня. Пляжи из розового кораллового песка. Пляжи из снежно-белого песка. А девочки, от одного взгляда на которых твоя тыква идет кругом! Китаянки, японки, полинезийки и хаол, белые. Бездна соблазнительнейших красоток в вызывающих бикини, платьях с длинными, до бедра, разрезами и подрезанные, с бахромой джинсовые шорты выставляли напоказ гораздо больше попочек, чем он видел когда-либо во всей Калифорнии. Рай, без всяческого сомнения.

И кое-что еще нужно добавить к портрету Гавайев. Благодаря своему положению в середине Тихого океана, в точке соприкосновения Востока и Запада, острова являлись плацдармом шпионских операций и секретных военных дел. Глаза и уши были везде: подслушивание, прослушивание телефонов, слежка, подглядывание. Алекс была просто влюблена во все это. Гуляя с Саймоном, она доходила до порта Гонолулу, показывала ему русские траулеры, стоящие в порту или на рейде. Она говорила ему, что любое правительственное здание, консульство, торговое представительство оснащено «жучками» или прослушивается еще каким-то способом. Гавайи были Берлином с пальмами, здесь оперативники, агенты, информаторы всех мастей играли в свои игры. Что еще поддерживало эти игры на плаву, так это то, что Гавайи были популярны у работников ЦРУ, военных офицеров, многие из которых, подобно родителям Саймона, время от времени выполняли правительственные задания. Игроки, пытавшиеся удержаться на этом маленьком островке привилегий.

Саймон впервые подумал об этом, когда обнаружил большой коричневый конверт у себя в комнате. Он нашел его в тот день, когда они только что переехали в скромный двухэтажный оштукатуренный домик на Мерчент-стрит, гонолулскую Уолл-стрит. Китайский грузчик вывалил ящик с книгами Алекс на кровать Саймона, тогда и появился этот предмет, явно к его вещам не имеющий отношения. Конверт выпал из коробки, Саймон поднял его и автоматически, не думая, заглянул внутрь. Пожелтевшие вырезки из газет, квитанции на авиабилеты из Гонолулу в Лос-Анджелес. И несколько писем, адресованных его матери. Письма были отправлены с Гавайев, обратного адреса не было. Он развернул одну газетную вырезку. Она была из сан-франциской газеты, датированной 15 декабря 1943 года, и говорила об убийстве Уильяма Линдера, местного адвоката и члена городского совета. Окровавленное тело Линдера было найдено со сломанной шеей, сломанной ключицей и поломанными ребрами. Полиция была уверена, что это «гнусное убийство» было делом рук «Джона Канна, японца, американоненавистника, которому удалось сбежать из лагеря для интернированных японцев в Тул-Лейке, штат Калифорния». Канна оставался все еще на свободе, но полиция и ФБР надеялись схватить «этого садиста, который так злодейски разделался с благопристойным белым гражданином, многие годы считавшим его своим другом».

Что это такое?

Алекс рассказывала ему об отношениях Америки к американским японцам во время войны. Она рассказывала, еле сдерживая слезы. Это был один из тех немногих случаев, когда она допускала, что Америка могла совершить что-то дерьмовое. Она выросла с японцами в Сан-Франциско; и сама идея, что они могут оказаться саботажниками и иностранными агентами, была для нее свидетельством тупоумия. Тем не менее, 120000 японцев американского происхождения было вывезено с западного побережья материка и Гавайев и брошено в концентрационные лагеря в Калифорнии, Техасе, Висконсине и полудюжине других штатов. Почему?

— Расовые предрассудки и военная истерия, — сказала Алекс. — После Перл-Харбор страна ударилась в панику. Она хотела отомстить Японии и не очень-то раздумывала, как это сделать.

Саймон читал вырезку дальше. Джон Канна, по утверждению капитана полиции Свэнсона Баптиста, был лидером ноябрьских беспорядков японцев в Тул-Лейке. В лагере Канна прятал коротковолновую рацию, помогавшую ему осуществлять связь с Токио. Канна был безжалостный кровожадный недочеловек, который при побеге убил двух охранников голыми руками. Капитан Баптист расценивал этот случай как открытый вызов и оскорбление, брошенное доблестным белым христианам. Капитан Баптист самолично вызвался привязать Канна к креслу в газовой камере и нажать на кнопку, которая пошлет этого япошку к его праотцам.

Саймон вложил вырезку в конверт. Если даже Канна и убил трех человек, то все равно ему трудно было не симпатизировать. Если бы его не бросили в концентрационный лагерь, ничего бы этого не случилось. Саймона заинтересовало, почему его матери был интересен этот парень. Он решил, что это как-то связано с ее бывшей работой в ОСС.

Саймон вытащил из конверта черно-белую фотографию размером с открытку. На ней, пожелтевшей от времени, была изображена его мать, стоящая с каким-то японцем на фоне центральной лестницы, ведущей во что-то типа библиотеки колледжа. Фотография относилась к тридцатым годам, когда его мать училась в университете в Сан-Франциско. Она была похожа на тощую Джун Аллисон, в туфлях с цветными союзками, носочках по щиколотку и свитере, рукава которого поддернуты по локоть. Она щурилась на солнце. Фотограф запечатлел ее с охапкой книг в одной руке, другую же руку она положила на плечо японского парня.

Японский парень примерно одних лет с его матерью на фотографии выглядел более официально: в пиджаке и галстуке. Он держался за кепку обеими руками и смотрел прямо перед собой, не улыбаясь и не хмурясь. Ровно ничего не отражалось на его лице. На нем каждый мог прочитать только то, что ему хотелось. Этот парень был подобен морю. Его можно было сколько угодно зондировать и промерять лотом, но никогда по-настоящему не узнать его глубины. Он стоял рядом с матерью Саймона, но на самом деле он был не здесь, а где-то... Смешно, но оказалось, что Алекс понимала это и относилась к этому без малейшего беспокойства. У парня был неплохой размах плеч, и он крепко стоял на земле, широко расставив ноги, как человек, владеющий ситуацией. Что-то было между ним и матерью Саймона.

— Саймон!

Черт! Алекс. Она стояла в дверях в комнату Саймона и сердито на него смотрела. Взбешенная до белого каления. Ворвавшись в комнату, она вырвала фотографию из его рук.

— Никогда, никогда так больше не делай. Не дай Бог, я тебя снова застану ковыряющимся в моих вещах!

Козыряющимся в ее вещах! Господи! Он не стал бы ковыряться в них, если бы ему даже платили за каждый час, и она прекрасно об этом знала. Если бы этот болван не ошибся комнатой и не вывалил вещи, где не надо, Саймон никогда бы не увидел этого конверта. Может быть, жара и нервозность, связанная с переездом, так довели его мать. Психовать из-за ничего не было в характере Саймона. Он предпочитал владеть собой, потому что это единственный путь — владеть ситуацией. Самообладание давало ему возможность вытворять сумасшедшие вещи абсолютно безболезненно. Самообладание — вот благодаря чему он стал чертовски хорошим атлетом.

Он оперся на локоть и стал наблюдать, с каким выражением лица смотрит на него мать, готовая в тот момент его разорвать. Она злилась на него так, будто он прибил ржавыми гвоздями невинного младенца к дереву. Дать ей успокоиться. Только и всего, дать ей успокоиться.

Наконец она попыталась совладать с собой. Она подняла плечи, резко опустила их и долго выдыхала. Она отвернулась от него к окну и уставилась на китайских грузчиков, возившихся на лужайке у центрального входа.