В церкви было мрачно и темно, церемония отпевания из сострадания была короткой. Майра тайком наблюдала, как подобный обряд происходит в протестантской церкви. Фларри, похоже, ни на минуту не отвел взгляда от гроба. Я вспомнил пикник, когда мы с Гарриет видели похоронную процессию, бредущую по побережью: слова пастора звучали для меня так же бессмысленно, как крики чаек в тот день. Я хотел в последний раз оживить образ моей возлюбленной во всей неистовой энергии ее страсти, прежде чем она уйдет в землю. Но сейчас я был способен созерцать лишь неясное отражение собственного лица в отполированной крышке гроба.

Затем мы двинулись из церкви. Не более чем в двадцати ярдах виднелась горка свежей земли, а рядом прямоугольная яма в траве. Гроб опустили в могилу, неловко наклонив на одну сторону. Были сказаны последние слова, брошены горсти земли. Фларри вынул розу из какого-то венка и уронил ее на крышку. Его губы беззвучно шевелились. Я заметил, что Конканнон пристально наблюдает за ним. Потом Фларри развернулся и отошел прочь.

Майра, убрав мокрый носовой платок, посмотрела на меня с материнской заботой и взяла под руку, проводя по поросшим травой кочкам к воротам, словно я был инвалидом, вышедшим на свою первую прогулку после тяжелой болезни. Я вдруг осознал, что по моим щекам катятся слезы.

– Ничего, Доминик, – ласково уговаривала меня женщина. – Все уже кончено.

Чья-то рука открыла нам ворота. Это был Конканнон. «Для Гарриет все кончено», – подумал я. Группки людей на узкой дороге расступались, освобождая проход. На кладбище меня сопровождал Фларри, обратно – Майра. Я чувствовал себя опустошенным, мои глаза воспринимали мир только в двух измерениях: лента дороги, силуэты мокрых деревьев и домов Шарлоттестауна представлялись вырезанными из серого картона.

Я услышал, как произношу, обращаясь к Майре:

– А ведь она заслуживает хотя бы солнечного дня для своих похорон.

– Вы не заглянете к нам на глоток бренди? – сочувственно спросила мать семейства.

– Это очень мило с вашей стороны, Майра, но я должен отвезти Фларри домой.

Лисон-старший поджидал меня у автомобиля, разговаривая с детективом, опередившим нас. Прежде чем мы покинули кладбище, Конканнон отвел меня в сторону и попросил дождаться его днем в коттедже. Казалось, его отношение ко мне изменилось, хотя я не мог понять, как именно.

Всю обратную дорогу мой спутник молчал. Только когда я подвез его к дому, он предложил мне провести вечер вместе.

– Ты очень поможешь мне, Доминик. Сегодня я не вынесу одиночества. Мы с тобой устроим ночное бдение. Ты сделаешь это для меня?

Как я мог отказаться?

Вернувшись в свое жилище, я открыл банку консервированных языков, сделав себе бутерброд с хлебом и маслом. Я был крайне озабочен предстоящим разговором с офицером полиции. Чтобы успокоиться, я решил написать своей матушке, поведав кое-что из произошедшего здесь. Я хотел заняться письмом до похорон и даже вставил лист бумаги в пишущую машинку, но не успел напечатать ни слова, как что-то отвлекло меня. Я, должно быть, вынул лист, хотя и не запомнил этого. Во всяком случае, бумаги в машинке не было.

В три часа прибыл Конканнон. На этот раз он был один, отчего я сразу вздохнул свободнее. Его манеры тоже стали менее официальными.

– Вы, должно быть, не слишком хорошо себя чувствуете после похорон и прочих неприятностей. Но долг есть долг, – начал он, освобождаясь от дождевика и усаживаясь на узкий подоконник. – Ну, доложу я вам, теперь с мистером Лисоном вас водой не разольешь!

– Я ему очень благодарен, – осторожно произнес я. – Он спас меня от голодной смерти.

– Неужели? – Проницательные глаза Конканнона впились в мое лицо сквозь сумеречные тени.

Я сообщил ему о бойкоте. Детектив казался более заинтересованным, чем удивленным, заставив меня во всех подробностях описать события, связанные с бойкотом.

– Спасибо за информацию. Вы, должно быть, очень огорчены. Народ здесь ужасно не любит приезжих, – заключил он миролюбиво. – Но теперь-то все в порядке?

– Я не верю в стихийность этой акции, – возразил я. – Для меня очевидно, что люди были проинструктированы.

– И чем же? – поинтересовался старший офицер.

– Кевином Лисоном. Кем же еще? – уверенно заявил я. – Разве полиция об этом не подозревает?

– Мистером Лисоном? Это тяжелое, но голословное обвинение, – скептически произнес полицейский. – У вас имеются доказательства? Вы уже обсуждали эту тему?

– Нет. Неприятности начались только вчера, когда он был в отъезде, – пояснил я. – Хотя я говорил с его женой. Она впустила меня буквально за пару минут до нападения толпы.

– Понятно. Она, конечно, ничего не знала о бойкоте? – уточнил детектив.

– Вероятно, – пожал я плечами. – Но если и догадывалась, то не присоединилась к нему. Она женщина порядочная.

– Да, порядочная, – согласился Конканнон. – А как насчет вас, мистер Эйр? Вы не хотите изменить показания?

– Показания? – беспомощно переспросил я.

– О вашем местопребывании в ночь убийства Гарриет Лисон.

– Значит, я до сих пор главный подозреваемый? – перешел я в наступление.

– Вы не ответили на мой вопрос, – спокойно заметил офицер.

– Нет. Зачем мне их менять? – Я злился на себя за трусость, вынудившую меня солгать полицейскому. Но я должен был теперь придерживаться сказанного. – Если бы я тайком выбрался из дома и убил Гарриет, то вряд ли стал бы с вами откровенничать об этом. Но я ее не убивал!

– Но вы все-таки выходили тайком. – Утверждение Конканнона прозвучало скорее вопросительно.

– Нет, – твердо ответил я.

– Тогда очень жаль, – вздохнул детектив. – Вы могли бы услышать или увидеть что-нибудь подсказавшее нам ключ к разгадке преступления.

Я сохранял молчание.

– Вы теперь очень дружны с Фларри, – продолжал Конканнон, словно бы размышляя вслух. – Вы ведь многим ему обязаны, мистер Эйр. И я говорю не только о бойкоте.

– Что вы имеете в виду? – раздраженно спросил я.

– Вы в долгу перед ним, – заявил Конканнон с неожиданной грубостью, – за то, что пользовались его женой.

– Это касается только нас двоих.

– Значит, вы признались ему в своей любовной связи, – сделал вывод полицейский.

Тут-то он меня и поймал!

– Да, признался, – неохотно подтвердил я.

– И Фларри воспринял эту новость нормально? – В голосе Конканнона прозвучало ехидство.

У меня возникло ощущение, что меня используют как пешку в шахматной партии.

– Он не обиделся, – коротко пояснил я. – Фларри – замечательный человек, я только недавно стал понимать это.

– И он не проявил никаких признаков ревности? – покачал головой детектив. – Он, должно быть, святой. Неужели он не пришел в ярость, узнав, что его жена забеременела от вас?

От слов Конканнона меня обдало жаром.

– Он об этом не подозревает, – уклончиво ответил я. – Я и сам не уверен, правду ли мне сказала Гарриет.

О чем я не должен проговориться Конканнону, так это о моем признание Фларри о нашей встрече с Гарри в ночь убийства. Следующее замечание старшего офицера меня удивило.

– Уверен, вы большой знаток человеческой натуры. Иначе вы не смогли бы написать ни одной книги.

– Надеюсь, так оно и есть, – осторожно заметил я.

– Однако вам еще многое предстоит узнать о примитивных людях, таких, как мы, дикие ирландцы, – продолжал разглагольствовать детектив. – Как вам известно, мы ужасно коварны. Наш народ веками скрывал свою ненависть к англичанам.

– Не вижу, какая связь… – начал я раздраженно.

– Ирландец может затаить даже самую сильную ярость до подходящего момента…

Голос Конканнона смолк. Через несколько минут он заявил:

– Я считаю, что Фларри все время держал вас на крючке. Получив последнее доказательство вашей связи, он покончил с женой. Это классическое убийство из ревности, – отчеканил полицейский.

– Нет, нет и нет! – вырвалось у меня. – Фларри… вы совершенно его не знаете.