Таким образом, поступок Жилинского выглядел демонстрацией откровенной неприязни к Куропаткину, что не могли не заметить их подчиненные. О серьезных противоречиях, существовавших между командующими, также свидетельствуют труды военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны^{124}. Алексеев объяснял неудачи русской армии в бою за станцию Вафангоу тем, что генерал-лейтенант Г.К. Штакельберг как ставленник А.Н. Куропаткина отказался от решительных действий^{125}. В свою очередь граф Ф.Э. Келлер — командир Восточного отряда — указывал Куропаткину на то, что наместник и его штаб относились не сочувственно к решениям о вынужденном отступлении, ошибочно исчисляя силы японцев^{126}. Оба начальника жаловались друг на друга в Петербург^{127}. Жалобы направлялись военному министру и Николаю II в виде шифрованных телеграмм и с фельдъегерской почтой^{128}, но скрыть их содержание в полной тайне не представлялось возможным. В результате препирательства главных начальников получили такую известность, что о них говорили даже в блокированном Порт-Артуре^{129}. Куропаткин, стараясь расположить к себе армию, стал щедро раздавать награды. Тем же самым занялся и Алексеев. Такое соревнование в завоевании симпатий солдат произвело в армии самое тягостное впечатление^{130}.

Только в октябре 1904 г. полномочным главнокомандующим стал Куропаткин. Штаб Алексеева был расформирован, а он сам устранился от руководства боевыми действиями. Полковник Грулев вспоминал, с каким облегчением восприняли офицеры Псковского пехотного полка восстановление единоначалия: «Сегодня (14 октября 1904 г. — A.Г.) мы узнали радостную весть, что адмирал Алексеев, по его собственному желанию, отчислен от звания главнокомандующего, и на эту роль назначен генерал-адъютант Куропаткин. Слава богу, наконец-то! В армии весть о назначении генерал-адъютанта Куропаткина была встречена с искреннею радостью и глубокой верой в лучшее будущее»^{131}. Во многом такая реакция на отъезд Алексеева обусловливалась не столько заслугами А.Н. Куропаткина и не его полководческими талантами, а определенностью в командном отношении. Основной причиной своей «добровольной» отставки Е.И. Алексеев называл невозможность нести ответственность за неудачи при существенных разногласиях с А.Н. Куропаткиным. Отдельные публицисты, журналисты и даже военные пытались представить Е.И. Алексеева «безмолвною жертвой несчастно сложившихся обстоятельств»^{132}.

Классическим основанием для конфликтов в офицерском корпусе к началу боевых действий в Русско-японскую войну следует признать так называемое старшинство нахождения офицера в чине и должности. Еще во время войны 1877-1878 гг. конфликты среди генералитета на основании старшинства и при распределении командных полномочий получили огласку. Чтобы избежать вредных трений между военачальниками, были приняты меры в виде особого разделения войск^{133}. Тем не менее негативных последствий личного соперничества избежать не удалось. Так, М.Д. Скобелев не получил своевременно подкрепления во время боя 30 октября 1877 г. за Зеленые горы^{134}. Конфликты генералов действующей армии в войну 1877-1878 гг. во многом компенсировались личным присутствием монарха и непосредственным контролем ситуации с его стороны. В 1904-1905 гг. император находился вне театра военных действий.

Старшинство в чине для высших офицеров, как, впрочем, и для всех остальных категорий офицеров, определялось, по общему правилу, днем высочайшего приказа о производстве в чин или тем днем, который указан в самом приказе, а при производстве в чин за военный подвиг — днем совершения подвига. В Российской империи периодически издавались так называемые «Списки офицеров по старшинству». Более раннее по сравнению с другими потенциальными претендентами на занятие вакантной должности или чина производство в предыдущий чин или должность позволяло офицеру претендовать на производство в следующий чин. Получалось, что в подполковники производился самый старший («старый») капитан, в полковники — подполковник. Исключения из системы старшинства оказывались возможными при производстве в следующий чин за особые заслуги либо при переводе из гвардии в армию, позволявшем «перепрыгнуть» два чина.

Проблема конфликтов на основании так называемого старшинства во 2-й Маньчжурской армии проявилась в мемуарах в связи с назначением на должность начальника Ляохейского отряда генерал-майора В.А. Толмачева, не имевшего высшего военного образования. Дело в том, что командующий 2-й армией генерал А.В. Каульбарс отказал в назначении на эту должность генерал-лейтенанту П.Н. Баженову, имевшему опыт командования крупными соединениями. Мотивировал он свой выбор тем, что личная неприязнь последнего к А.Н. Куропаткину вызвала бы нарекания со стороны главнокомандующего и помешала бы делу^{135}. Генерал П.Н. Баженов не мог смириться с назначением генерал-майора В.А. Толмачева, т.к., по его собственному признанию, он получил должность генерал-лейтенанта еще тогда, когда В.А. Толмачев «едва выслужил полковничьи погоны»^{136}. Действительно, официальными данными старшинство в чине генерал-майора Толмачева определялось от 4 апреля 1904 г.^{137}, в то время как старшинство Баженова в чине генерал-лейтенанта определялось 6 декабря 1898 г.^{138} С точки зрения системы старшинства даже если бы Толмачев был с Баженовым в равных чинах, то он все равно не имел права занимать должность начальника Ляохейского отряда. Система старшинства, на мой взгляд, явилась своеобразным местничеством.

Боевая обстановка требовала быстрых и рациональных решений в соответствии с качествами командира. О негативном влиянии старшинства на ход боевых действий генерал Каульбарс писал генералу Линевичу, сменившему на посту главнокомандующего Куропаткина: «Безжалостно удалять из армии все то, что не соответствует ее духу по всему складу понятий и характеру. Надо не церемониться с неудовлетворительными старшими начальниками, особенно с генералами. В России найдется масса подготовленных людей, жаждущих движения по службе, если мы не будем останавливаться перед старшинством. Система старшинства, при установившемся порядке аттестации, ныне должна быть признана окончательно несостоятельной»^{139}.

Еще одним направлением противоречий среди высшего состава армии следует признать традиционные натянутые отношения между генералами, причисленными к Генеральному штабу, и лицами, сделавшими карьеру «в строю». Формально «Положение о полевом управлении войск в военное время», согласно ст. 146, требовало от начальника штаба докладывать командующему армией «поступающие на его имя бумаги и представления, до какой бы части полевого управления они не относились, и присутствовать при личных докладах начальников главных отделов полевого управления, когда командующий армией признает нужным потребовать от них такового доклада»^{140}. Статья 152 Положения о полевом управлении войск предполагала, что «начальник штаба содействует ему (командующему армией. — А. Г.) в достижении общих боевых целей»^{141}. Но взаимодействие начальника штаба и командира соединения на войне в большей степени зависит от их личных взаимоотношений, чем от нормативных документов. Так, далекими от идеальных оказались отношения начальника штаба 2-й Маньчжурской армии генерал-лейтенанта Н.В. Рузского и ее командира O.K. Гриппенберга. Первый получил образование в Академии Генерального штаба[10], а генерал O.K. Гриппенберг представлял собою строевика, вышедшего из гвардии^{142}. По образному выражению мемуариста П.Н. Баженова, своими глазами видевшего происходящее, представителей Генерального штаба стремились «при каждом удобном и неудобном случае, как говорится, осаживать…»^{143} Старый гвардеец Гриппенберг не испытывал полного доверия к офицерам Генерального штаба, даже если сам подбирал кандидатов для своего штаба.