В условиях боевых и близких к боевым дисциплина воинского артикула заменялась взаимоотношениями внутри военного коллектива. Внешнее чинопочитание переходило в состояние внутреннего уважения. Как известно, корабли, входившие во 2-ю Тихоокеанскую эскадру, преодолели в очень тяжелых условиях огромное расстояние до места боя. В ходе следования к Цусимскому проливу личный состав кораблей, входивших в состав Тихоокеанской эскадры, имел возможность приобрести значительный опыт совместного плавания. За длительный поход в условиях, близких к боевым, не удалось качественно повысить уровень подготовки экипажей. Простояв более двух месяцев в бухте Носибе, эскадра совершила всего шесть выходов на эволюции, и только три из них сопровождались практическими стрельбами{479}. Вот как характеризовал стоянку в водах Мадагаскара сам адмирал Рожественский: «Второй месяц я бездельничаю на Мадагаскаре и конца этому сидению не вижу…»{480}Отряд контр-адмирала Н.И. Небогатова провел в пути только две боевые стрельбы{481}. За шесть месяцев плавания русские офицеры так и не смогли овладеть навыками работы с радиостанциями германской фирмы «Телефункен», и в итоге их пришлось демонтировать. Вместо обсуждений и разработки оперативных планов вице-адмирал З.П. Рожественский отдавал время и силы восстановлению дисциплины. Например, после бунта команды броненосца «Адмирал Нахимов» пришлось Рожественскому лично побывать на корабле для выяснения причин беспорядков. Время, потраченное на восстановление дисциплины, сводило к минимуму возможную огневую подготовку артиллеристов и тактическую подготовку командиров кораблей. На некоторых броненосцах («Орел») остались неизрасходованными практические снаряды для учебных стрельб, не говоря о 20% сверхкомплектных боеприпасов всех калибров{482}. Сам Рожественский в личной переписке выразил ситуацию следующим образом: «Всякую мелочь 5 раз приказать да справиться — как именно»{483}. К чести последнего, необходимо заметить, что он не подписал ни одного смертного приговора в отношении нижних чинов, хотя поводов было предостаточно.
Во время Цусимского боя именно по причине развала дисциплины многие нижние чины отказывались занимать свои места по штатному боевому расписанию, а это отрицательно влияло на конечный результат{484}. Технически устаревший на момент боевых действий крейсер «Дмитрий Донской» оказал неожиданно сильное сопротивление двум крейсерам и четырем эскадренным миноносцам противника{485}. Одно из слабейших судов эскадры «Адмирал Ушаков» с двумя пробоинами, затопившими его нос, прошло через бои 14 и 15 мая. Экипаж сохранил дисциплину. «Единогласно, — по словам лейтенанта Н.Н. Дмитриева, — было решено драться, пока хватит сил»{486}. Уступая большинству судов русской эскадры по тактико-техническим характеристикам, броненосец «Адмирал Ушаков» выделялся гармонией во взаимоотношениях офицеров и нижних чинов. Команда этого броненосца вступила в бой, уже зная о разгроме основных сил русской эскадры. Стойкость и мужество, проявленные в бою экипажем броненосца, получили должную оценку в японской прессе. Особенно удивляло японцев поведение капитана 1-го ранга В.Н. Миклухи, отказавшегося от сдачи судна сильнейшему врагу и от места в японской шлюпке, шедшей его спасать{487}. В свою очередь, новый эскадренный броненосец «Орел» сдался на милость победителя, хотя ресурсы для сопротивления еще не были исчерпаны{488}. Судя по воспоминаниям нижних чинов «Орла», бороться с противником они не желали: «Все были довольны сдачею»{489}. Отряд контр-адмирала Н.И. Небогатова, не имея серьезных повреждений, сдался без боя.
Итак, в контексте разложения морально-психологического состояния личного состава 2-й Тихоокеанской эскадры и вследствие этого полной неуверенности командования в своих подчиненных, нужно объяснить сдачу неприятелю пяти кораблей под началом контр-адмирала Н.И. Небогатова без единого выстрела. Хотя объяснением капитуляции в литературе принято считать желание командира избавить от напрасной гибели 2500 молодых матросов в условиях невозможности успешного прорыва во Владивосток.
В курсах российских военных учебных заведений не уделялось достаточного внимания вопросам военной психологии и педагогики. Для сравнения, уже в 1901 г. во Франции в военных учебных заведениях читали по специальной программе особый курс с очень характерным названием «Офицер-воспитатель». Наконец, в одной из самых молодых на тот момент армий — вооруженных силах Болгарии в программы обучения военных училищ включили двухгодичный курс «Военная педагогика». Отсутствие четкой программы для молодого офицера, формирующей основные взгляды на взаимоотношения с нижними чинами, приводило к тому, что каждый обер-офицер решал эту проблему самостоятельно. Здесь уже основное влияние оказывалось штаб-офицерами. Точнее, теми моделями взаимоотношений, которые практиковались старшими начальниками в подразделении, будь то батальон, полк или сводный отряд.
Привлеченные нами источники позволяют утверждать, что описанные советскими исследователями факты произвола офицеров по отношению к солдатам имели место. Как, впрочем, были офицеры, смотревшие на взаимоотношения внутри военного коллектива с позиций патриархальной модели. Эта устаревшая, хотя и вполне гуманная программа воспитания войск предполагала взаимоотношения в рамках большой семьи, где офицеру отводилась роль отца-командира, а нижним чинам соответственно роль, по словам генерала М.И. Драгомирова, «меньшой родни»{490}. Дисциплинарный Устав, как таковой, хорошо регламентировал только систему наказаний за проступки, но не процедуру фактических взаимоотношений нижних чинов и офицеров, сводя общение двух указанных категорий военнослужащих к выполнению формальных требований установленного образца по отданию чести и пр. Та часть офицеров, которая, несмотря на объективные трудности, смогла выстроить взаимоотношения с подчиненными в рамках «дисциплины разума», с высокой степенью успешности контролировала настроения нижних чинов и вовремя пресекала опасные отклонения от требований службы. Правоприменительная практика заставляла офицера поддерживать в своем подразделении индивидуальный взгляд на дисциплину и выстраивание взаимоотношений с подчиненными. Поэтому даже в двух соседних полках одного корпуса могли быть созданы совершенно несопоставимые между собой условия для прохождения службы нижними чинами. Более того, в различных ситуациях один и тот же офицер мог использовать разные модели взаимоотношений с подчиненными солдатами. Таким образом, давать общую оценку взаимоотношений офицеров и рядовых солдат в вооруженных силах, на наш взгляд, некорректно. Ситуация, как показывают источники, зависела напрямую от личности полкового, батальонного, ротного и младших офицеров. «Западные европейцы, как и русские, идут только за человеком, а не за мундиром, если этот человек не завоевал себе их уважения и симпатии, то они не захотят и не смогут под его командой напрячь все свои усилия для победы», — писал под впечатлением Русско-японской войны генерал Я. Гамильтон{491}. Видимо, в этом была особенность русской армии и во многом особенность русского комбатанта. Это нашло выражение в том, что личный авторитет начальника способствовал успеху даже в самых тяжелых условиях. И наоборот, если начальник не смог завоевать уважения у подчиненных, то даже превосходные тактико-технические качества оружия и материальной части в совокупности с количественным преимуществом приводили к печальным результатам.
