Офицеры Генерального штаба, прикомандированные к полкам и соединениям действующей армии, в большинстве случаев занимали должности, гораздо более низкие по сравнению с теми, на которые они имели право по своему чину и образованию. В результате, как вспоминал тот же Грулев, вместо того чтобы заниматься планированием операций, офицеры Генерального штаба водили в бой батальоны или небольшие отряды^{232}. Некоторым оправданием такого применения выпускников академии Генштаба было то, что они заменяли строевых офицеров, имевших неудовлетворительную подготовку^{233}. Этим во многом объясняется факт высоких потерь офицеров Генерального штаба.

Строевые офицеры опасались генштабистов, поскольку подозревали их в стремлении заработать награды, не считаясь с потерями. А.В. Квитка, войсковой старшина 2-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска, писал: «Все строевые участники войны знают, с каким легким сердцем так называемые гастролеры посылали части в бой для того только, чтобы получить отличие»^{234}. Подтверждением точки зрения строевых офицеров являются мемуары подполковника Н.М. Иолшина. Подполковник Генерального штаба Н.М. Иолшин с нескрываемым восторгом писал о своих подвигах: «Как только бой кончился, я тотчас же, лично, выбрал из 85-го пех. Выборгского Императора Вильгельма полка, конно-охотничьей команды 20 охотников и 20 лошадей, сформировав из них летучий разъезд, принял его под свое личное начальство и расположил квартирно-бивачно в д. Чаудягоу»^{235}. Офицеры полка, обучившие солдат для конно-охотничьей команды, воспринимали подобного рода «одалживания» лучших нижних чинов отряда как оскорбление. Получалось, что строевой офицер тратил силы для того, чтобы «гастролер» из штаба мог комфортно сходить в разведку для получения награды. На языке документов того времени такой поход за славой оформлялся так: «добровольно явился в передовой отряд…»^{236}

Такие действия штабных добровольцев подрывали дисциплину и уважение к полковым офицерам со стороны нижних чинов. Справедливости ради следует указать на то, что за такую «прогулку» с генштабистом можно было получить сравнительно легко боевую награду, в то время как представления к отличию от полковых офицеров проходили оценку у немалого количества штабных начальников, и ждать награды, заслуженной под началом полкового строевого офицера, приходилось долго^{237}. Анализ приказов по войскам 1-й, 2-й и 3-й Маньчжурских армий позволяет утверждать, что представление к награде, написанное офицером Генерального штаба, рассматривалось не более чем 1-2 месяца, тогда как наградные листы полковых офицеров совершали долгий путь длиной в 4-6 месяцев.

Казак 5-й сотни 1-го Оренбургского казачьего полка Михаил Поздняков получил солдатский знак отличия 4-й степени № 119699. Его подвиг заключался в том, что он, «находясь в составе команды, назначенной в помощь офицеру корпуса топографов (в Русско-японскую войну военные топографы относились к Военно-топографическому отделению Генерального штаба. — А. Г.)^{238}, производившему с 18 по 30 октября съемочные работы на фронте и впереди расположения 10-го армейского корпуса, отличался храбростью и рвением к работе, смело выполняя поручения под огнем противника»^{239}. Согласно приказу по войскам 2-й Маньчжурской армии за № 17 от 19 декабря 1904 г., казак 1-го Оренбургского казачьего полка Иван Дубровский также получил Георгиевский крест № 120204, «состоя в команде, назначенной в помощь офицеру, производившему съемку передовых наших позиций в р-не дер. Гуантунь, Каутулин и Ханьчепу и засечки выдающихся пунктов неприятельской позиции…». В том же приказе говорилось, что рядовые 33-го пехотного Елецкого полка Филимон Уткин, Максим Белевцев, Иван Клеванный, ефрейтор Николай Солошенко получили георгиевские знаки отличия 4-й степени за то, что они, «будучи ранены, оставались в строю до конца боя. Находясь в рядах роты, ходившей 4 раза в атаку, первыми, изнемогая от ран, с криками “ура” кидались на неприятельские окопы и увлекали за собой ободренных ими товарищей»^{240}. В цитируемых приказах привлекает внимание то, что рядовые в составе полка совершили незаурядные поступки, подходившие под Статут солдатского знака отличия ордена Св. Георгия, а нижние чины, получавшие награды после представления генштабистов, не подпадали под действия статей Статута. Действительно, сопровождение офицера в разведке не дает права на солдатский Георгий, да и находиться в боевой обстановке под пулями для нижних чинов действующей армии считалось делом обыденным. Положения 16 и 17 Статута, связанные с ведением разведки, гласили: «Кто, вызвавшись охотником на опасное и полезное предприятие, совершит оное с полным успехом»; «Кто, будучи разведчиком, с явною личною опасностью добудет и доставит важное о противнике сведение».

Но в этих положениях речь идет не о будничной разведке, иначе награждать пришлось бы каждого второго от списочного состава части, принимавшей участие в боевых действиях. Например за то, что отряд Н.М. Иолшина численностью в 20 человек поддерживал на протяжении четырех дней связь между частями 2-го и 3-го Сибирских армейских корпусов «и произвел ряд дневных и ночных рекогносцировок»^{241}, подполковник Иолшин получил чин полковника, а двое нижних чинов — Георгиевские солдатские знаки отличия^{242}. Столь щедрое награждение за будничные действия не могло не вызывать ответной негативной реакции со стороны строевых полковых офицеров.

В заключение наградной темы отметим, что не только офицеры Генерального штаба были виновниками массовых награждений, выходящих за рамки Статута ордена Св. Георгия^{243}. Изменившийся характер войны привел к деградации наградной системы и обесцениванию боевых наград. Под впечатлением частого и необоснованного утверждения представлений нижних чинов к солдатским знакам отличия ордена Св. Георгия генерал Каульбарс в письме к главнокомандующему даже поставил вопрос об учреждении «солдатского ордена за доблесть (нечто вроде Владимира), что поднимет значение знака отличия военного ордена»^{244}.

Массовые георгиевские награждения нижних чинов в войну 1904-1905 гг., вопреки смыслу Статута, заставили в 1913 г. пересмотреть основные его положения в связи с изменившимися условиями войны^{245}. Николай II сформировал две комиссии. Итогом их работы стала выработка точных перечней подвигов, подлежащих награждению орденом Св. Георгия III и IV степени и Георгиевским крестом (для нижних чинов)^{246}.

Формально, чтобы занять должность при штабе, требовалось закончить Академию Генерального штаба или одну из специальных академий (артиллерийскую, инженерную). Конкурс и отбор для зачисления в высшие военные учебные заведения в России был довольно жестким^{247}. Известный писатель А.И. Куприн в 1890-1893 гг. проходил службу в чине младшего офицера в 46-м пехотном Днепровском полку, расквартированном в городе Проскурове Подольской губернии^{248}. Задумав жениться, Куприн получил отказ от отца невесты из-за слабых служебных перспектив простого офицера-подпоручика. Исправить незавидное должностное положение жениха, по мнению отца невесты, могло только поступление в Академию Генерального штаба^{249}.[18] Видимо, серьезный конкурс при поступлении в Академию Генерального штаба отчасти влиял на отношение основной массы офицеров к своим самым удачливым и способным коллегам. Ежегодно обучение в академии проходили 314 человек^{250}. Для поступления в академию к кандидатам предъявляли требование — 3 года службы, причем 2 года надо было прослужить на строевых должностях. Офицер должен был быть не выше чина поручика гвардии и штабс-капитана прочих войск и выдержать экзамен. Академия состояла из двух классов. Учились 1 год в каждом классе. Существовал еще один дополнительный год для тех, кого на основании показателей успеваемости готовили в Генеральный штаб^{251}. Выпускники Николаевской академии Генерального штаба по итогам экзамена делились на два разряда. Окончание по первому разряду не означало попадания в корпус Генерального штаба, т.к. на дополнительный год обучения переводили ограниченное число слушателей. Это число определялось ежегодно военным министром. Все остальные офицеры-слушатели возвращались в свои части, с правом получить чин подполковника через 4 года службы в капитанском чине^{252}. Очень хорошо отношение «строевиков» к военному образованию в дореволюционной России передает рассказ П.Н. Краснова «Ваграм». Получение высшего военного образования у многих офицеров ассоциировалось со знанием мелочей, не связанных напрямую с военными науками[19]. Герой рассказа «Ваграм» поручик Попов на выпускном экзамене в академии получил низкую оценку (5 баллов) за ошибку в правильном титуловании Наполеона. Низкая оценка не позволила поручику получить желанный академический значок^{253}. В данном случае нам интересна сама оценка и восприятие процесса обучения в академии, а не ее ошибочность и степень соответствия учебным курсам в Николаевской академии. Эта оценка являлась частью реальности и отражением атмосферы конфликта и недопонимания между строевиками и «моментами»[20].