Горы непредсказуемы. Из каких-то невидимых щелей, каменных пор и клеток земли вдруг потянулись тонкие струйки белесого тумана. На глазах ущелье стало наполняться клубящимися образованьями, потянуло потаенной сыростью, которая с каждой минутой натягивалась ледяным холодом.

— Вот это номер, чтобы никто не помер, — стараясь оставаться спокойным, проговорил Щербаков.

Шторм глядел вдаль, где вместо озорного светлого облачка замаячила грандиозная туча. И ветер, который вдруг всколыхнул все растущее, стал настолько задиристым, что пришлось прикрывать глаза от песка, который он принес с собой с противоположной гряды.

— Ну, братцы, я такого блаженства давно не испытывал, — промолвил Шторм, отстегивая на вороте пуговицу.

И Путин после изнывающей жары тоже ощущал небесную благодать, его тело испытывало облегчение, словно его сняли с раскаленной сковородки и перенесли в прохладную ванну. А тут еще обе гряды ущелья соединила непередаваемой красоты радуга.

Однако человек никогда не насыщается до конца ниспосланной благодатью, не успевает, ибо природа все делает, чтобы он не закоснел в безмятежном телесном восторге. Она каждый миг преподает ему свои суровые уроки. Чтобы не зазнавался и не мыслил себя выше нее, матери-природы…

Когда, наконец, хлынул ливень, Щербаков со Штормом перевернулись на спину, подставляя ошпаренные солнцем лица под его освежающие метелки.

— Эх, мать твою, как просто сделать человека счастливым, — говорил Шторм, ловя ртом и ладонями крупные, как виноградины, дождины…

Но предаваясь детским радостям, этот пожилой полковник, думал совсем о другом. Он напряженно восстанавливал в памяти лицо одного из тех «рабов» , которые недавно трудились внизу, устилая дно ущелья каменными плитами. Это был молоденький паренек с пшеничными усиками, загорелый, и наголо обстриженный. Босой, в клетчатой рубашке… «Где я его мог видеть? — спрашивал себя Шторм. — В каком-нибудь московском магазине, на улице или… Да нет же, черт меня подери, память стала сдавать, я же его сам натаскивал месяца два назад… Это же агент Платонова, только тогда он был при волосах и без усов. Ну да, Валера Мирченко, агентурная кличка Сайгак. Легконогий, весь словно свит из множества стальных жил, как те тросы в навесных мостах… Я его и готовил для работы в горах Северного Кавказа, в зеленке и вот он — тут, на тебе, рукой подать… Нужно как-то ему дать знать, что мы здесь, рядом, и знаем о нем. Только бы еще раз их вывели на работу…»

И небеса, как будто услышал просьбу атеиста Шторма, ибо внизу послышалось стальное клацанье, голоса — это выгоняли на работу рабов. Их было человек двадцать, разношерстная публика, молодые, очень молодые, средних лет и очень пожилые люди снова взялись за ломы и лопаты, впряглись в одноколесные тачки.

Шторм взглянул на часы: до вероятного прибытия Эмира оставалось несколько часов и, видимо, принимающая сторона спешила.

Сайгака он увидел среди второй группы, которая вышла из округлого проема под охраной трех моджахедов. Мирченко был в башмаках без шнурков, в той же клетчатой рубашке..

— Владимир Владимирович, — Шторм тихо позвал Путина, — обратите внимание вон на того паренька… с бритой головой и в клетчатой рубашке.

Президент через бинокль быстро отыскал искомую фигуру. Сказал: «Молоденький парнишка, больше семнадцати не дашь…»

— Ему двадцать шесть было три месяца назад… Этот парень наш, агент Платонова, я его сам готовил…

Путин еще раз приставил окуляры к глазам.

— Значит, это тот самый Сайгак, благодаря которому мы вышли на этот пейзаж? — Путин подбородком указал на ущелье.

— Тот самый. Я его учил подражать пению зорянки и это у него великолепно получалось, — и Шторм, положив рядом с автоматом бинокль, сложил ладони трубочкой и поднес их к губам. И на удивление Путина с Щербаковым послышалось ласковое, зазывное пение птахи тиу-тиу-тии, тиу-тиу-тии…

Шторм, продолжая держать ладони у рта, замолк и сам превратился вслух. Вернее, в глаза.

— Если сейчас парень поднесет к лицу ладонь и утрется ею, значит, он услышал и понял, что мы здесь…

Путин, зная кодировку жестов при наружной слежке, тем не менее был сильно удивлен, когда парнишка действительно неброским и вполне естественным движением, поднял руку и вытирающим жестом провел ею ото лба до самого подбородка. И как будто дважды качнул головой…

— Он наш, — сказал Шторм, — значит, не зря мы с ним осваивали «тарзанью горку» и рвали жилы на «тропе»…

Сзади подполз Гулбе. Он был мокрый до нитки, хотя ливень уже прекратился.

— Товарищ полковник, — обратился он к Шторму, — ребята замерзают, может наступить переохлаждение. Вы сами видите, что творится в природе….

Шторм, конечно, знал, что такое на операции переохлаждение. Это падение кровяного давления, вялость, сонливость, а порой судороги и отказ сердечной деятельности. Он оценивающе посмотрел на небо и увидел там обнадеживающие признаки нового потепления. Туча, которая опрокинула на людей миллионы ведер влаги, тяжело отодвигалась на север и уже по краям озолотилась сияющей каемкой.

— Скоро солнце опять будет припекать задницу, поэтому со спиртным поосторожней, — Шторм продолжал смотреть вниз. — По пятьдесят граммов, не больше…

— Есть, — Гулбе отполз и сделать это ему пришлось по земле, превратившейся в желтый клей.

Через минут пятнадцать небо действительно очистилось, радуга исчезла и солнце, как ни в чем не бывало, снова охватило знойным сиянием ущелье и тех, кто подобно муравьям, в нем трудился и тех, кто в бездействии выжидал своего момента на его гребне…

Справа, со стороны блокпоста послышались крики и неразборчивая речь. Кто были наверху, увидели бегущих по ущелью вооруженных людей. Двое остались у входа, а один вошел в прямоугольный проем. Через минуту этот человек возвратился вместе с Барсом. Тот стал смотреть в ту сторону, куда указывал рукой боевик: возле блокпоста показались люди, которые несли человека.

Шторм шарахнул кулаком о землю.

— Это конюх! У нас, кажется, возникают проблемы…