Корал осмотрела в зеркалах облегающее платье, прошлась по комнате, чтобы посмотреть, как покачиваются бедра. Платье переливалось серебром, как и туфли на высоком каблуке, и было таким тонким, что при правильном освещении Салати мог видеть не только ее ноги, но и очертания промежности. Она погладила груди, чтобы посмотреть, как они после этого будут смотреться сквозь тонкую ткань, и решила повторить этот жест и доставить удовольствие Салати. Волосы ниспадали массой локонов. Серебряные серьги соблазнительно покачивались и представляли собой элегантный образец ювелирного искусства, опередившего моду. Корал сделала их на заказ, как и духи, формулу которых составил в парижском ателье покоренный ею парфюмер, один из знаменитых французских «нюхачей», как их называли.

Она решила не красить губы. Ее брови, кожа и лицо были в превосходном состоянии, и ненакрашенные губы создавали интригующий контраст с ее потрясающим нарядом. Корал осталось принять одно решение: в чем отказать Салати. Возможно, она не позволит ему целовать ее в губы, или в грудь, не станет раздеваться – и не позволит ему раздеть ее, – когда они будут заниматься любовью. Возможно, не допустит орального секса – ни со своей стороны, ни с его стороны, или не даст включить свет, или не позволит смотреть ей в глаза. Все это было частью ее искусства: скрывать что-то от каждого из мужчин. А в остальном быть развратной до безумия. Это сводит их с ума.

У двери она бросила последний взгляд в зеркало и вышла из комнаты. Корал нервничала, несмотря на богатый опыт работы со служителями церкви. Ей необходимо, чтобы Луис остался доволен ее достижениями сегодня ночью.

Справа от нее находилась еще одна спальня, слева – кухня, а рядом с ней – помещение для слуг. За кухней располагались столовая, библиотека, пышная хозяйская спальня и просторная комната, которую Тео называл салоном. Сквозь его стену знаменитости и мировые лидеры когда-то любовались Центральным парком.

У Корал появилось ощущение, что Луис настойчиво занимается изменением комнат, но не могла утверждать это с уверенностью, потому что большая часть дверей теперь запиралась на замки, открываемые карточкой-ключом. Она пробовала их открыть, но единственная дверь, которая поддалась, вела в ту комнату, откуда только что вышла.

Теомунд заботился о безопасности, но предосторожности Луиса граничили с паранойей. Чего он боится? Корал также гадала, какую роль должен сыграть Салати в реконкисте и знает ли он об этом. Возможно, не знает и наносит визит без определенного плана. У него имелись тайные финансовые сделки с Тео, одним из богатейших людей в мире, и теперь Луис занял его место.

Пройдя мимо запертых дверей пентхауса, Корал добралась до вестибюля. Тео превратил его в музей для коллекции драгоценных камней. Она обнаружила там ожидающего Луиса, который сменил мексиканскую рубаху на итальянский костюм, не уступающий костюмам Тео. Луис встал, когда она вошла.

– Dios mio![25] – воскликнул он, в его голосе слышалось восхищение, но не было желания.

Корал повернулась перед ним вокруг своей оси.

– Fantastica[26], – произнес он.

– Ты и сам – фантастика.

Луис улыбнулся и махнул рукой в сторону лифта.

– Он поднимается.

Двери почти тотчас открылись, и из лифта вышел Его преосвященство Эваристо кардинал Салати, одетый в черную сутану. У него были выразительные глаза, длинные ресницы кинозвезды двадцатых годов и профиль римской статуи. Худ и красиво сложен. Пусть Папа – глава церкви, но при такой внешности и могуществе Салати должен быть ее князем. Вместе с ним из лифта вышли два таких же стройных и красивых пса; они были так хорошо воспитаны, что не нуждались в поводке. Человек и собаки затмили подсвеченные драгоценные камни и кристаллы на стенах вестибюля.

Луис шагнул вперед.

– Ваше преосвященство, ваше присутствие здесь – большая честь для меня.

Корал сделала реверанс и поздоровалась:

– Ваше преосвященство.

– Я тоже польщен, – ответил Салати. На мгновение его взгляд задержался на Луисе, на его дорогом костюме. – Я вас помню, Луис. Вы теперь выглядите совсем иначе; хотя мне известно, что вы были скорее не дворецким, а правой рукой Теомунда. Начинаю думать, что он поступил мудро, оставив все вам. Прошу, называйте меня Эваристо, а я вас стану называть Луисом. А если вы, очаровательная леди, сообщите мне свое имя…

– Корал. Мы еще не знакомы.

Он улыбнулся, показав красивые зубы.

– Я это знаю.

Они выпили на террасе, потом слуга подал им настоящий мексиканский обед, состоящий из нежной рыбы, приготовленной на пару в банановых листьях. Огни Нью-Йорка подмигивали им сквозь стеклянную стену. Пока они ели и пили великолепные вина, Корал думала о том, какие еще великие судьбы решаются сегодня вечером в Нью-Йорке. Луис методично направлял беседу на политику и экономику Мексики.

Корал смогла, со своей стороны, внести в беседу немного исторических фактов. Она знала, что Винсенте Фокс стал президентом в двухтысячном году. Он был избран на стандартный шестилетний срок и принес в Мексику демократию, нанеся поражение центристской ИРП, Институционно-революционной партии, которая правила с 1929 года. Тем не менее такова была демократия в мексиканском стиле, а это значило, что с коррупцией не покончили.

Луис объяснил Салати:

– До Винсенте Фокса ИРП всегда побеждала на всеобщих выборах, каким бы ни был подсчет голосов, из-за торговли влиянием и коррупции, управляемой сверху всемогущим действующим президентом.

– Как там эта старая шутка? – вставила Корал. – «Который час?» – спрашивает президент. – «Любое, какое вы скажете, мистер президент», – отвечают ему.

Луис и Салати рассмеялись.

– Винсенте обещал покончить со всем этим, – прибавил Луис. – И он начал что-то делать, действительно начал. Сейчас есть по три-четыре кандидата от партии, а не один, угодный президенту. Но, конечно, на выборах в 2006 году победил выбранный самим Фоксом человек, Фелипе Кальдерон. На экзит-полах мексиканцы сказали, что голосовали за его противника. Мы можем лишь догадываться об исходе выборов 2012 года, но я слышал, что ИРП намеревается вернуть себе власть. Действительно ли изменилась мексиканская политика?

Корал заранее изучила вопрос. Да, Фокс стабилизировал экономику, но в процессе он и его преемник Кальдерон увеличили количество миллионеров в Мексике с двадцати четырех до поразительных ста семидесяти тысяч, в числе которых Карлос Слим, обогнавший Билла Гейтса и ставший самым богатым человеком в мире теперь, после смерти Тео. А количество самых нищих городских жителей – тех, кто живет менее чем на один доллар в день, – осталось на уровне двенадцати процентов, в сельских районах – около двадцати.

– Я полагаю, американский уровень бедности был бы богатством для большинства мексиканцев, – сказала Корал.

– Да, это правда, – подтвердил Луис мрачным голосом. – Есть надежда на партию ПДР, правящую в Мексике с 1997 года, но если ИРП вернется, может возродиться «идеальная диктатура».

Салати кивнул.

– Это то, что перуанский писатель Варгас Льоса назвал мексиканским однопартийным правлением. Как будто некогда жестоко подавляемая Испанией и, к несчастью, католической церковью в стране сохранилась та же психология. Даже во времена процветания правительство Мексики держит сапог на шее народа.

Луис страстно заговорил о девальвациях песо в 1982 и 1995 годах, которые обанкротили Мексику и уничтожили слабый средний класс.

Салати внимательно слушал, красивые собаки ели кусочки с его руки.

– И все же, несмотря на все это, – сказал Салати, – мексиканцы любят свою страну. Большинство не говорит о недостатках, как вы, Луис. Это их мать, и хотя она искалечена, но прекрасна. Иммигранты мечтают вернуться, и это не удивительно. Я видел экзотическую красоту Мексики, как и ее ужасы. Они существуют вместе, в истинном, непостижимом единстве.