Я не мог спокойно смотреть, как оскверняют имя Эдгара По. Хотелось отвернуться, и в то же время я поймал себя на намерении прочесть все статьи о нем, даже откровенно лживые. (Скажу иначе, и пусть читатель задумается о странностях человеческого ума: заведомая ложь только укрепляла мое желание увидеть ее воочию, а самая черная клевета убеждала в необходимости ознакомиться с ней!)

И вот настал тот памятный день – холодный, с моросью; один из тех дней, когда небосклон одинаково сер что в шесть утра, что в полдень, что в шесть вечера. Город был захвачен туманом. Словно липкие пальцы, туман касался лиц, лез в глаза и в горло.

Я возвращался из читального зала, и вдруг меня толкнул некто. Человек этот был одного со мной роста, по возрасту же показался мне ровесником моего отца. И задел он меня не случайно, ибо странно, неестественно изогнулся, так что локти сами собой растопырились. Нет, то был не удар – скорее легкий, едва заметный толчок. Я приготовился выслушать извинения, однако с уст незнакомца сорвалась угроза:

– Глупо, очень глупо, мистер Кларк! Не следует тревожить напева похорон.

Взгляд его вскрыл, подобно молнии, сырую пелену, и, прежде чем я опомнился, незнакомец исчез в тумане. Я обернулся, как будто угроза могла относиться к другому человеку.

Но нет, он отчетливо сказал: «Кларк». Имел ли он в виду меня, Квентина Гобсона Кларка, двадцати семи лет от роду, стряпчего, чью практику составляли в основном дела о долговых расписках? Определенно. Мистер Кларк был не кто иной, как я; мне только что угрожали.

Я не представлял, что делать. От неожиданности я выронил блокнот, он упал на землю и открылся. Именно в это мгновение, спеша поднять блокнот прежде, чем толпа втопчет его в грязь, я осознал, сколько усилий было потрачено мной на поиски информации об Эдгаре По. Фамилия По мелькала на каждой странице. Странные слова незнакомца обрели вдруг пугающе ясный смысл. Угроза касалась моего расследования.

Признаюсь, моя реакция изумила меня самого. Я вдруг ощутил небывалое спокойствие, мозг заработал с непривычной четкостью; пожалуй, Питер пожал бы мне руку – конечно, если бы дело касалось какого-нибудь другого клиента, а не Эдгара По. Я знал: мне не стать адвокатом вроде Питера – характер не тот. Питер питал истинную страсть даже к самым мелким тяжбам; чем мельче была тяжба, тем охотнее Питер брался за дело. Я правда тоже не жаловался на вялость ума, но за мной и не числилась тяга к заучиванию наизусть целых страниц из Блэкстона и Коука[3]. Однако теперь у меня появились и клиент, и дело, и я не собирался отказываться ни от того, ни от другого. Я вдруг представился сам себе лучшим адвокатом всех времен и народов.

И вот я бросился в толпу, пестрящую зонтиками, и вскоре узнал своего обидчика со спины. Он заметно сбавил шаг, словно фланировал по бульвару в погожий летний день! Увы, я ошибся.

Вернувшись к действительности, я заметил: в тумане абсолютно все выглядели как мой зловещий незнакомец – даже самые прелестные дамы и самые темнокожие рабы. Стелющийся туман перемешал нас всех вместе и скрыл каждого в отдельности; на улицах больше не было привычного порядка. Казалось, каждый прохожий старательно имитирует осанку и походку моего фантома.

Я свернул за угол, и поток света от газовой лампы пронзил густой воздух. Свет поступал из едва заметного полуподвального окна, окно же принадлежало трактиру. Сочтя трактир этаким маяком, привлекающим субъектов с сомнительными намерениями, я буквально ворвался в заведение. Растолкал завсегдатаев и наконец увидел сгорбившуюся за столом фигуру. Пальто, некогда дорогое, а ныне сильно поношенное, было точь-в-точь как у моего Фантома. Я схватил его за руку. Он поднял трясущуюся голову и воззрился на меня с удивлением.

– Ошибка, сэр! О, что за жестокая ошибка! – произнес он. Язык его заплетался – он был пьян.

А я – я опять обознался.

– Это мистер Уотчмен, – сочувственным громким шепотом пояснил пьяница, что сидел рядом. – Джон Уотчмен. Выпью-ка я за здоровье бедняги. И за ваше здоровье могу выпить, сэр, ежели желаете.

– Джон Уотчмен, – согласился я, даром что на тот момент имя для меня ничего не значило (если оно и попадалось мне в газетах, то проходило незамеченным).

Я оставил несколько медных монет, чтобы этот человек и дальше мог потакать своей пагубной слабости, поспешно вышел на улицу и продолжил погоню.

Местами туман был не слишком густ, и тогда объект преследования открывался моим глазам. Один раз мне почудилось даже, что все прохожие бросились за ним и действуют заодно, как бы охотясь на зверя.

Я уже упоминал, что Фантом был одного со мной роста? Да, упоминал; тут я не ошибся. Однако данное обстоятельство не означает, что он походил на меня. Напротив, я единственный из прохожих не имел разительного сходства с Фантомом. Волосы у меня пепельного цвета, как древесная кора, и всегда тщательно причесаны и подстрижены; черты лица некрупные, правильные. Я не ношу ни усов, ни бороды и выгляжу моложе своих лет. Он – этот Фантом – имел странное телосложение. Ноги его были чуть ли не вдвое длиннее моих – как ни старался, я не мог сократить расстояние между нами.

Пока я бежал сквозь ледяной туман, мной владели разрозненные бешеные мысли; объединяло их лишь одно обстоятельство – полное отсутствие логики. Я задел чье-то плечо, еще и еще раз, наткнулся на крупного мужчину, которому ничего не стоило распластать меня на красных плитках тротуара. Отскочил в грязь, заляпал левый бок пальто. И вдруг оказался совсем один – никого не было видно вокруг.

Я замер, застыл, оцепенел.

Теперь, когда я потерял след – или же след потерял мой Фантом, зрение стало острее, будто я надел очки. Итак, я стоял в двадцати ярдах от небольшого пресвитерианского кладбища, и жалкие надгробия казались сгустками все того же сырого тумана. Уж не Фантом ли привел меня сюда чуть ли не через весь город Балтимор? Или Фантом исчез сразу, я же неосознанно оказался в этом месте – там, где Эдгар По искал успокоения и не находил?

Много лет назад, когда я был еще подростком, произошел один случай, который надо бы упомянуть. Я с родителями ехал в поезде. В дамском вагоне не было места плевкам и сквернословию, равно как и нам с отцом, хотя вообще-то в такие вагоны допускались родственники пассажирок. Поэтому мы, устроившись в вагоне для джентльменов, время от времени ходили проведать маму. После одного из таких визитов я возвращался впереди отца и обнаружил, что наши места заняты. Очень вежливо я объяснил двоим джентльменам, в чем их ошибка. Один впал в ярость и предупредил: я займу место только через его труп.

– Если не уйдете, именно так все и будет, – ответил я.

– Что ты сказал? – удивился грубиян.

С прежним хладнокровием я повторил свою абсурдную угрозу. Учтите, я был худощавым, даже хрупким пятнадцатилетним мальчиком. В другое время я бы извинился и занял худшее место. Возможно, вам интересно, как вел себя второй захватчик наших с отцом сидений. По идентичности верхней части лица я определил его как брата первого хулигана, по трясущейся голове и пустому взгляду счел умственно отсталым.

Что же до моей реакции, объясняется она просто. За несколько минут до инцидента я был с отцом, а отец мой умел подчинить себе всякого, с кем имел дело. Неудивительно, что это чувство превосходства распространилось и на меня, и я вообразил, будто смогу поставить на своем. Иллюзия, разумеется; всего лишь иллюзия.

Однако закончу историю. Хулиган бил меня по лицу и по голове, пока не вернулся отец. Не прошло и минуты, как отец вместе с кондуктором выгнали обоих в соседний вагон, с тем чтобы на ближайшей станции их высадили.