Лошади замедлили бег – приближалась очередная остановка, я поднялся с сиденья. Я поспешил обратно в контору, где хранилась адресная книга. Было шесть часов вечера; по моим подсчетам, Питер должен был уже уйти. Однако я ошибся.

– Дорогой друг! – раздалось над плечом. – Чего это ты испугался? Чуть из сюртука не выпрыгнул!

– Это ты, Питер! – Я сразу замолчал, осознав, что говорю срывающимся голосом, как после бега. – Я только… я уже ухожу.

– А у меня сюрприз. – Питер широко улыбнулся и, держа трость, точно скипетр, преградил мне дорогу, для верности схватив за плечо. – Нынче я даю званый ужин. Соберутся наши с тобой друзья, Квентин. Это почти экспромт, я ничего не планировал, да только сегодня день рождения одной особы, которая крайне…

– Видишь ли, я только… – нетерпеливо перебил я, но, увидев, как блеснули глаза моего партнера, воздержался от объяснений.

– Что, Квентин? – Питер обвел комнату медленным, нарочито подозрительным взглядом. – На сегодня с делами покончено. Или тебе срочно куда-то понадобилось? Куда, если не секрет?

– Нет, – пробормотал я, ощущая, как щеки заливаются краской. – Мне никуда не надо.

– Вот и отлично. Пойдем!

Питер собрал множество знакомых. Праздновали двадцатитрехлетие Хэтти Блум. Как я мог забыть про ее день рождения? Меня мучило горькое раскаяние в собственной бесчувственности. Раньше я подобной забывчивостью не страдал. Неужели я так далеко забрел в своих изысканиях, что даже самые приятные развлечения и самые дорогие друзья остались в стороне? Ничего – вот только наведаюсь к доктору Бруксу, и на этом моя миссия будет выполнена.

В тот вечер в доме у Питера собрались самые уважаемые, самые почтенные леди и джентльмены Балтимора. Однако я предпочел бы оказаться в камере ужасов Музея мадам Тюссо или в каком-нибудь аналогичном месте – словом, где угодно, только бы не слушать эти тягучие светские разговоры ни о чем. Особенно несносными они казались теперь, когда у меня было столь важное, столь срочное дело!

– Как вы можете? – вдруг раздалось в мой адрес. Говорила крупная полнокровная женщина, за этим изысканным ужином сидевшая точнехонько напротив меня.

– Могу что?

– Подумать только, – игриво простонала она, – чтобы джентльмен смотрел на меня – даму почтенных лет, – когда рядом сидит настоящая красавица! – И она указала на Хэтти.

Конечно, я не смотрел на полнокровную даму, во всяком случае, не рассматривал ее. Я просто впал в обычное состояние, иными словами, уставился прямо перед собой.

– Действительно, я здесь будто в розарии, – учтиво сказал я.

Хэтти не покраснела. Эта ее черта – не краснеть от комплиментов – всегда мне очень нравилась.

Заговорщицким шепотом Хэтти выдала:

– Вы, Квентин, не сводите взгляда с часов, вот и проигнорировали нашу главную гостью – утку, тушенную с диким сельдереем. Неужели мистер Стюарт, этот образчик трудолюбия, не мог хотя бы на сегодняшний вечер освободить вас от работы?

Я улыбнулся:

– Питер тут ни при чем. Но я и правда почти не притрагивался к еде. Что-то в последнее время аппетит совсем пропал.

– Квентин, со мной вы можете говорить откровенно, – произнесла Хэтти, и мне показалось в этот миг, что она вылеплена из принципиально иного теста, нежели остальные женщины. – О чем вы так сосредоточенно думаете, Квентин?

– Я… я, мисс Хэтти, мысленно декламирую одно стихотворение. – Это была почти правда, ибо не далее как утром я перечитывал эти строфы.

– Лучше продекламируйте его вслух, Квентин!

Замечу, что в расстройстве я успел выпить два бокала вина, однако съел отнюдь не достаточно для уравновешивания действия алкоголя. Возможно, поэтому меня не пришлось уговаривать. Собственный голос показался чужим, когда зазвучали первые слова, – я декламировал уверенно, смело, как хороший актер. Чтобы иметь представление о стиле моей декламации, уважаемому читателю желательно, где бы он ни находился, подняться в полный рост и вслух, с подвываниями и пафосом, прочесть следующие строки, причем в процессе воображать оживленное общество за богатым столом – общество, внезапно прекратившее разговоры, как всегда бывает при вторжении самонадеянного оратора.

Поставив последнюю интонационную точку, я почувствовал себя триумфатором. До ушей моих донеслись жидкие хлопки, вызванные чьим-то многозначительным покашливанием. Питер нахмурился в мой адрес; Хэтти достался его сочувственный взгляд. Лишь несколько человек, которые вовсе меня не слушали, но были рады любому развлечению, казалось, оценили мои старания. Хэтти аплодировала дольше всех.

– Никогда еще ни одной девушке в день рождения не читали столь дивных стихов, – с чувством произнесла Хэтти.

Вскоре одна из ее сестер согласилась спеть под аккомпанемент фортепьяно. Я выпил еще вина. Питер, как нахмурился еще во время декламации, так и не поменял выражения лица. Дамы прошли в соседнюю комнату, мужчины достали портсигары, а мрачный Питер увлек меня к массивному камину, подальше от посторонних глаз и ушей.

– Известно ли тебе, Квентин, что Хэтти вообще не хотела отмечать свой день рождения и сдалась уже в последний момент?

– Надеюсь, Питер, это не из-за меня?

– Удивляюсь, как человек, полагающий, будто от него целый мир зависит, не видит в упор людей и обстоятельств, которые действительно имеют к нему отношение! Ты даже не вспомнил о дне рождения Хэтти. Остановись, Квентин. Подумай о словах Соломона: «От лености обвиснет потолок, и когда опустятся руки, то протечет дом»[6].

– Не понимаю твоих намеков, – раздраженно перебил я.

Питер взглянул мне прямо в глаза:

– Все ты понимаешь! Ты не в себе, Квентин. Сначала носился с этими похоронами как курица с яйцом. Теперь катаешься по всему городу на омнибусах, словно бродяга, которому лишь бы погреться…

– Питер, кто тебе сказал?

– Это еще не все, – продолжал Питер. – Оказывается, меня видели неделю назад бегающим по улицам в пальто нараспашку; я гонялся бог весть за кем, точно полицейский. А еще я неоправданно много времени провожу в читальном зале.

– Потом ты придумал какого-то шантажиста, якобы преследующего тебя за чтение стихов. Неужели твои литературные пристрастия – это повод для шантажа? А что тебе понадобилось на старом пресвитерианском кладбище? Ты бродил среди надгробий как какой-нибудь «воскреситель» или лунатик!

– Погоди, Питер, – снова перебил я, ибо самообладание вернулось ко мне. – Откуда тебе известно про кладбище? Разве я сообщал, что был там на днях? – И тут перед моими глазами возник экипаж, уносящийся от кладбищенских ворот. – Питер, ты следил за мной? Как ты мог?

Питер только плечами передернул.

– Да, я за тобой следил, до самого кладбища. Признаюсь в этом. В оправдание себе скажу, что очень волновался за тебя. Хотел убедиться, что ты ни во что не вляпался, – к примеру, не связался с миллеритами[7], которые разгуливают в белых простынях и ждут, что в будущий вторник на землю сойдет Спаситель рода человеческого. Деньги твоего отца не бесконечны, Квентин. Слышал пословицу: богатый бездельник – это бедняк? Боюсь, потакая своим сомнительным пристрастиям, ты промотаешь отцовское наследство. Или какая-нибудь представительница слабого пола – только далеко не такая возвышенная натура, как мисс Блум, – воспользуется твоим состоянием и оберет тебя до нитки. Ибо известно, что при встрече с искусной женщиной сам Улисс не считал зазорным привязать себя к мачте!