Именно отсюда открывается чудесный вид на Западный парк с озерами, Угольный Холм Мэйшань и Белую пагоду Байта... впрочем, высшим сановникам Срединной империи, собранным государем на большой совет, сейчас было не до любования красотами.

Господин канцлер тревожно посмотрел на сидевшего рядом главнокомандующего левым крылом седого генерала, и незаметно пожал плечами. Трудно перечить государю.

Еще трудней перечить государю новому, не так давно поднявшемуся по красным ступеням и оттого чаще, чем следовало бы просвещенному правителю, напоминающему о собственной непогрешимости.

Вот и сейчас: Сын Неба посмотрел на господ сановников, дописал что-то на своем белом яшмовом диске — причуда, о которой вполголоса поговаривала вся Столица, — и бесцветным голосом произнес:

— Шаолинь должен быть разрушен!

Но не это взволновало господина канцлера — не в первый раз за последние месяцы слышал он эти слова и относился к ним снисходительно-равнодушно.

Слова есть слова; очередная причуда, вроде яшмового диска.

Но следующие слова уже перестали быть просто словами, ибо некоторые из них в устах императора имеют силу грянувшей грозы.

— Когда подует золотой ветер* [Золотой ветер — символ осени.], повелеваю силами пяти военных округов выступить на обитель близ горы Сун.

И по-прежнему бесцветно:

— Я сам поведу войска.

Вот тут-то и переглянулись снова господин канцлер с главнокомандующим левым крылом: а Первый министр — с начальником отряда Крылатых Тигров и советником Чэном.

Казнить монахов из тайной канцелярии, любимчиков прежнего императора, обвинив их во всех возможных и невозможных грехах, — это дело более-менее понятное для молодого государя; да и ханьцы, от ванов до простолюдинов, единодушно поддержали благое начинание. Но двинуть стотысячное войско на святую обитель?! Народ не поймет — настроения переменились, казнь сторонников Чжан Во не принесла желаемых результатов, и в харчевнях все чаще стали поговаривать: подняли руку на святых хэшанов, попутчиков Будды, отсюда и усиление бед с напастями! Государь полагает, что обитель вынашивает коварные замыслы? Ну, вызови в Столицу патриарха для судебного разбирательства, а не явится, так пошли за мятежным настоятелем цензора и стражников... не пустят дерзкие Быстроруких в обитель — вот тогда и будет повод прибегнуть к армии!

Даже Сыну Неба непозволительно вызывающе топтать букву закона и дух древних уложений!

Террором попахивает, бунтом — а там и гражданской войной!

Все это в самом почтительном изложении и было высказано самонадеянному государю.

Хун Ци, Сын Неба, безразлично поглядел на сановников, полоснул наискось кисточкой по исчерканному диску и приказал расходиться.

Дескать, Зал Высшей Гармонии — не для пустословья.

Но пятерым велел остаться.

Начиная с канцлера и заканчивая начальником Крылатых Тигров.

А потом зачитал им доклад судьи Бао из города Нинго.

Кивнули высшие сановники: велика прозорливость государя! Если и впрямь есть такая сила, что способна вне государственного контроля... только сила, может, и есть, а доказательств нет. Здесь секретными докладами и Князьями Темных Приказов не обойтись. Преисподнюю к делу не пришьешь, и вообще: если действительно все написанное в докладе — правда, хорошо бы и нам самим заполучить подобных союзников.

А то как бы чего не вышло.

— Вы уверены, что мы не имеем таких союзников? — тихо спросил государь, и слушавшие его потом рассказывали: поднял Сын Неба над головой диск из белой яшмы, и неясная дрожь пробежала по собравшимся, словно даже качнув громадный Тайхэдянь.

Страшно улыбнулся государь и добавил:

— Готовить войска. Цель похода пока не разглашать. Подует золотой ветер — тогда и посмотрим. И удалился.

Прекрасен Зал Белых Одеяний в монастыре Шаолинь — резное лицо Будды Шакьямуни благостно улыбается с алтаря на возвышении, перед алтарем на каменном столике дымятся благовония, горят свечи и источают аромат свежие цветы; и расписные ширмы стоят полукругом за спиной отца-вероучителя.

Вот только скорбны лики собравшихся: весть о подлом умерщвлении братьев уже долетела с севера на юг, из Бэйцзина к стенам обители. Не потому ли и сам патриарх вместо поучительных джатак поведал братии о правителях не праведных, кознями которых рушились империи и гибли государства?

Негоже буддийскому хэшану скорбеть или радоваться, сердце его подобно сохлому дереву, а душа — развеянному пеплу... отчего плачете, братья мои?!

Будда простит...

На следующее же утро приказом отца-вероучителя было увеличено время занятий кулачным боем за счет сокращения проповедей и постижения Закона. Наставник Лю мучил монахов нещадно, все больше заставляя упражняться с оружием всех восемнадцати видов, нежели с голыми руками; пот ручьями лился под ноги, но братия стиснула зубы и молчала. Один из наставников-шифу, выслушав журавля-патриарха, отправился в поселок слуг. После недолгого разговора жены и дети, а также слабовольные и малосильные покинули пределы обители, разъехавшись кто куда (говорили, что на земли подвластных Шаолиню монастырей!), а остальные занялись ремонтом обветшавших стен внешних и внутренних укреплений. После строительных работ со слугами проводились учения по стрельбе из лука и пользованию пращой... даже азы рукопашной, вопреки старым заповедям, стали преподавать отважным мирянам.

Грудью встанем за родной монастырь!

Вскоре ушли бритоголовые посланцы в ближайшие обители — и не прошло и двух недель, как к Шаолиню двинулись обозы с провиантом на случай осады. Также на дорогах Хэнаня, и не только Хэнаня, объявились невиданные прежде толпы бродячих монахов. Они вяло просили подаяние, не обижаясь на отказ, и без устали вещали простолюдинам о святости обители близ горы Сун и вечном проклятии, что обрушится на любого, поднявшего на монастырь нечестивую руку. «Рожденные в травах» чесали в затылках и соглашались. Опять же мимо красноречивых монахов и мышь не проскользнула бы незамеченной, не говоря уж о стотысячном войске.

И все чаще стала открываться парадная дверь Шаолиня. Возвращались клейменые сэн-бины, опытные воители, в прошлом обласканные императором Юн Лэ и приставленные казненным наставником Чжаном к ванам да князьям. Вдохновленные столичным примером, областные и кровнородственные ваны и сами принялись было рубить головы бритоголовым соглядатаям-убийцам, но провинциальные сэн-бины оказались менее верноподданными, чем их бэйцзинские братья, и добровольно на смерть не пошли! Некоторых застали врасплох, и дорого заплатили ванские солдаты за одну бритую голову, так дорого, что уже после и сами князья задумывались: не дешевле ли было дать проклятому монаху бежать?! А прочие поспешили исчезнуть без шума и вернуться в Шаолинь, где их приняли с распростертыми объятиями.

Поднаторевшие в делах государственных, сэн-бины из бывшей тайной службы мигом предложили отцу-вероучителю путь отмщения. Недостойно после подлого убийства братьев покорно ждать осады — государь-кровопийца еще проклянет тот миг, когда в его голову пришла мысль о разгроме всесильной службы!

Патриарх колебался и не отвечал ни да, ни нет.

В начавшейся кутерьме как-то прошло незамеченным, что монастырский повар, преподобный Фэн с диском, днюет и ночует в Лабиринте Манекенов, почти не выбираясь на поверхность. Изредка маленький урод поднимался в кухню, растерянно бродил по ней, чуть не плача от отчаяния, и все что-то писал-стирал на своей игрушке. Но кому до того было дело?! Впрочем, если кто-нибудь ночью, когда в Лабиринте раздавался сухой треск, сумел бы одновременно заглянуть в государеву спальню, — этот провидец наверняка был бы в изумлении. Император поднятым зверем метался по покоям, сражаясь с невидимым противником, его руки мелькали подобно облачным клочьям в бурю, он вскрикивал и умолкал, нападал и отражал, а потом безумно смеялся и шуршал кисточкой по белой яшме своего диска.