— Не «чо», а «что». Это — во–первых, а во–вторых, надеюсь, я не сильно похож на дурака.
— Ну, так–то не сильно… Так я это… орать буду на улице.
— Лейкопластырь взять с собой? Или кляп?
— Ё–моё!..
«И чо теперь?» — большими буквами было написано на физиономии Славика, именно через «чо». Сбежать не получится. Это ясно ему дали понять. Клацнули наручники, и безвольное тельце, временно потерявшее надежду, потащилось вслед за уверенным, самодовольным, с лёгкой тенью улыбки на лице хозяином квартиры и хозяином жизни.
«Тренировка» на деле оказалась пробежкой по соседнему парку. Поначалу Славик успевал за Власом, попадал в такт бега. Но через метров пятьсот он, во–первых, устал, во–вторых, устал от молчания, в–третьих, устал от того, что его постоянно дёргают за руку этой железякой. Так и до синяка недалеко! Завидев впереди одинокого и наверняка такого же придурочного любителя здорового образа жизни преклонных лет, Славик начал орать:
— Дяденька! Меня похитили! Надо в полицию звонить! Дяденька! Зырьте, цепура! Он похитил меня! Пожалста! Он ограбил меня! Мои денюжки! Моя паспортина! Зырьте, цепура!
— Здравствуйте, Виктор Сергеевич, — тихо да ещё и улыбнувшись приветствовал дядьку Влас.
— Развлекаешься, Влас? — не замечая Славкиных воплей, ответил мужчина. — Успехов!
И пробежал мимо.
— Если… Ещё раз… Ты… выкрикнешь… Выпорю дома.
— Бля–а–адь, — прошептал Славик в сторону.
— Это четыре, — громко и радостно возвестил Влас.
Они ещё пробежали не меньше километра. А потом упёртый «тренер» заставил бедолагу приседать и отжиматься. Тот сначала получил заветное «пять», а потом упал плашмя на пузо прямо на грязный асфальт. Короче, Влас поднял его за шкирку, ощутимо пнул коленом в зад и поволок стонущего обратно домой. По пути Славик попытался воззвать к удивлённому со вчера Фёдору Кузьмичу, но тоже получилось как–то неэффективно.
В квартире на шестнадцатом этаже Славику был выдан ещё один комплект одежды: хлопковые бриджи и бежевая трикотажная рубашечка с крокодильчиком на кармане. Влас лично проконтролировал, чтобы гость почистил зубы и встал под душ. Только после крика опупевшего от гиперопеки Славика: «Поссать–то можно одному?» — он ушёл на кухню готовить лёгкий завтрак: сырный омлет с тостом и кофе.
Именно за завтраком и состоялся самый важный разговор. Правда, до него значительное количество времени и эмоций было потрачено на то, чтобы заставить гостя нормально сесть на стул и пользоваться салфеткой и ножом.
— Это ж тупо хлеб! Фигли его резать? — искренне изумился Славик.
— Это тост, он тёплый, тем более лежит на тарелке с масляным омлетом и уже пропитался маслом и соусом.
— И чо?
— Не «чо», а «что». Пожалуй, будешь по лбу получать за «чокание». Тебе велено пользоваться ножом? Действуй! В правую руку возьми! Ровно сядь! Не скреби по тарелке, это дурной тон! Боже, что за чавканье! Нож в правой руке!
— Я ваще есть не буду! Легче сдохнуть, чем вся эта ху… ху… хурма! Чо… — и получил ладонью по лбу, несильно. — Блин–н–н, что я здесь делаю? Меня же потеряли все дома! Взял, такой пиз… пис… пИскарь–молодец, выкрал меня из дома, лишил меня крова и уюта!
— Не заметил, чтобы тебе уютно было на бордюре на асфальте избитому и пьяному. Слушай сюда! И нож в правую руку взял! Ты живёшь у меня, слушаешься меня, делаешь то, что я говорю. И через месяц, хотя, может, и раньше, всё от тебя зависит, ты едешь спокойно к себе в посёлок, забираешь с собой одежду, которую я тебе дам, и получаешь м–м–м… тысяч… сколько ты хочешь?
— Тридцать! — выпалил Славик.
— Получаешь к этому тридцать тысяч.
— Так, а делать–то чо надо?
— Надо вести себя прилично в обществе, отучиться от обсценной лексики и всяких эвфемизмов…
— Чо…?
— И от «чо». Надо научится выглядеть нормально, чтобы никто и не подумал, что ты маргинал из деревни Бухалово.
— Кто?..
— И главное, должен слушаться меня. Демонстрировать окружающим, что подчинён и смирён.
— На поводке будешь меня водить? Как собачку? Ну уж нет! Я не согласный! Нахрен мне твоя тридцадка? Всяко пропью! Вертай меня взад! Да и не смогу я ножиками есть и жопу пёрышком вытирать!
— Сможешь.
— А если я тупо не хочу? Да ещё и хлыст этот! Я, может, и долбо… этот, ну… не очень воспитанный человек, но достоинство имею!
— Я видел все грани твоего достоинства. Отказаться ты не можешь, считай, что ты мой проект. Более того, ты сейчас позвонишь матери или кому там — брату, сестре — и что–нибудь наврёшь хорошее. Например, что на работу устроился, чтобы тебя не теряли.
— Отлично! Гони мобилу, — нагло протягивает руку прямо в лицо Власу и потряхивает ей перед носом. Тот бьёт по руке.
— Доешь сначала. Не хлюпай кофе, пей маленькими глотками.
— А чо сахара–то нет? — тут же получает в лоб основанием ладони и ответ равнодушным голосом:
— Потому что нет. У меня здесь вообще не сахар, привыкай.
После завтрака, как и обещал, Влас передал Славику включённый на клавиши набора номера телефон. Парень бодро взглянул на похитителя, потыкал в экран, прижал трубку к уху, медленно отодвигаясь от Власа.
— Брателло! Стас! А–а–а–а! Меня украли! — через несколько секунд тишины заорал он, выпучив глаза. — А–а–а! Спасай меня, братву гони, тута всякая звездота живёт, парк рядом этот…
Конечно, он не договорил. Получил в ухо, да так, что полетел в сторону африканских статуэток, упал, перемешавшись с тёмными экзотическими телами, а одна из африканских женщин своими острыми деревянными грудями больно давила на рёбра. В ухе засвистело. Но полежать бедному не дали. Его тут же извлекли из–под груды чёрных фигурок, тряхнули и прижали к стене.
— Ты не понял, что со мной шутить нельзя? — страшным голосом хлестнул Влас. — Если я себе позволил маленькое развлечение с тобой, то руки у твоих друзей и братьев коротки до меня! Почему звонил не матери?
— Она болеет, чо расстраивать? — прошептал Славик, чувствуя непреодолимое желание полежать. — Блин, моя башка…
— Любишь, значит, мать? Сейчас ты звонишь этому же типу, говоришь, что пошутил, что тебя не будет, чтобы не теряли… Иначе твоя мать из больницы не выйдет.
— Ах–х–х… Ах ты… прихуевший пиздобол! Да если ты мою мать пальцем тронешь, то я залупу тебе на нос натяну, объебеню мудака… — Речь, видимо, была бы длиннее, но Влас её прекратил, зажав Славику рот.
— Очень я уважаю, что ты мать любишь. Но это уже девять! Многовато. Все твои угрозы смешны, а мои реальны. Поэтому, раз любишь мать и хочешь тридцатник получить, да ещё и научиться многому, звони! — Влас с удовольствием обнаружил в голубых ясных глазах залётного жлобчика страх. Он набрал последний номер в телефоне и приставил трубку к уху. Сам вдавился в тело бедняги и слушал весь разговор:
— Алло! Бубенец? Я не понял, чо это щас было?
— Кх… всё нормально, брателло. Это шутка юмора такая.
— А чо это за номер?
— Это мне один х… х… хороший человек дал позвонить. Я свой вчера в «Поляне» оставил. Я чо звоню–то…
— И чо?
— Меня не будет сколько–то днёв, тут работа нарисовалась масляная.
— Насколько масляная?
— Потом расскажу. Ты это того… маме не говори ничо, вернее, скажи, что нормально всё, чтобы она меня не ждала пока…
— Замётано, скажу. Чо–то ты не весел… Тухлый какой–то.
Влас толкает всем телом парня, и тот пищит напоследок, так как дышать стало тяжело:
— Ойи–и… всё нормалёк… пока.
И разговор окончен. Влас ещё некоторое время вжимается в Славика, рассматривает обиженно сомкнутые губы и опущенные глаза, в которых подозрительно дрожит синева. Взял всей ладонью парня за подбородок и провёл большим пальцем по губам.
— Умница. Всё будет хорошо, никто не пострадает. А тебе будет только на пользу. Ты вон какой симпатичный… а сейчас приберись тут и в ванной комнате найдёшь на полке средство для стекла, там же тряпка. И марш мыть аквариум!
И что тут поделаешь? Конечно, Слава для порядка побухтел, поупрямился, подпирая стену несколько минут, пока Влас мыл посуду. Но стоило тому появиться в коридоре, то парень начал судорожно ставить чёрные фигурки в шеренгу, обращаясь к ним на каком–то, по–видимому, руандийском наречии. Влас прошёл мимо и не смог сдержать улыбку. Позже Северинов откровенно подглядывал из щели своего кабинета за тем, как Славик натирает стеклянную стену аквариума. Тем более что он общался с рыбами. Каждому из четырёх карпов кои он дал своё имя, отличая их по пятнам. Рыбанутый, Акулина, Черножопик и Сучара. Влас даже не стал возмущаться, не стал выдавать своё невидимое присутствие при этом спектакле.
