– А Макс теперь где?

– Он будет жить в моем доме, он хотел отдохнуть от всего. Тяжелое детство. Отца насмерть сбил пьяный водитель.

Алика грустно вздохнула:

– Да… Я не знала его хорошо, но видела… Печать безысходности. Все улыбаются, здороваются, а он смотрит мимо тебя всегда. Я чувствую такие вещи, я – ведь художница, лица людей – моя профессия. Здесь я только эскизы интерьеров делаю, роспись стен, дизайн, а так вообще появляюсь редко.

Художница! Вот и ответ на вопрос: «Почему только она?» Умеет не только смотреть, но и видеть. Вадиму вдруг стало приятно, что она узнала его. Но она редко появляется в офисе, значит, больше они не увидятся?

– У меня выставка скоро, приходи, картины посмотришь, – прочла его мысли Алика и достала приглашение из сумочки. – А я расскажу тебе о будущих коллегах, что знаю. Не бойся, у тебя все получится, – приободрила она его на прощание и поднялась из-за столика, собираясь уходить.

После нее действительно остался запах живых цветов, напомнивший Вадиму летние клеверные поля.

Черная жидкость смыкалась над головой, но Макс упорно пробивался наверх, где, как ему казалось, должен быть свет. Но света не было, а вода становилась все темнее и гуще, словно он тонул в нефтяном озере.

Сколько лет нефтяному озеру? Может быть, сто? А может, несколько дней или даже часов. Макс не знал этого. Он привык к нефтяному озеру, к его липкой, обволакивающей пустоте, словно он и сам – пустота.

Макс медленно открыл глаза: сон, слава богу. Дождь барабанил по крыше, и ему почудилось, что за окнами ничего нет: пока он спал, Землю постиг Апокалипсис, и все погибли, и он единственный остался в живых в доме на семи ветрах на пустой планете.

Макс нехотя встал с кровати. В комнате – промозгло и сыро. Не сумев растопить камин, он подобрал себе теплый свитер и непромокаемые брюки из одежды Вадима и шагнул за дверь в утренний туман.

Кошмары о нефтяном озере мучили его с детства. С тех пор, как однажды, еще в школе, над ним подшутили мальчишки. Была такая жестокая игра: натягиваешь тесемку вокруг шеи и слегка дергаешь, чтобы перекрыть дыхание. Сознание отключается на несколько секунд, и человек проваливается в пустоту. Маленькая смерть понарошку, как репетиция настоящей, неотвратимой встречи в конце пути. Чуть-чуть потерпеть и – в вечность. Зато потом можно вернуться и рассказать всем, что был по ту сторону жизни. Смело, не так ли?

Мальчишки подкараулили его во дворе. Макс казался идеальным кандидатом для их опытов общения с Богом: отца нет, мать беспробудно пьет, никто не пойдет жаловаться директору школы, случись с ним что-нибудь. Все произошло неожиданно, Макс даже не успел крикнуть: «Не надо!», как в глазах потемнело, и он наотмашь упал на асфальт.

Очнувшись, Макс долго не мог сообразить, что же произошло. Он не знал, сколько времени провел, лежа на асфальте. Во дворе уже совсем стемнело. Он посмотрел на свои грязные руки, и его стошнило. С трудом поднявшись, он, шатаясь, как пьяный, побрел домой. В голове раскачивались качели вверх-вниз.

Соседка встретилась Максу в подъезде на лестнице. Она бегло осмотрела его голову, заглянула в глаза и сказала, что у него сотрясение мозга. Они с мужем повезли Макса в больницу. По дороге он снова потерял сознание, и воды нефтяного озера сомкнулись над головой.

Сон о нефтяном озере преследовал его все дни, пока он приходил в себя, а впоследствии возвращался время от времени, даже когда он стал уже совсем взрослым. Никто не навестил его тогда в больнице: ни мать, ни ребята из школы. Мать, похоже, даже не заметила его отсутствия. А одноклассники могли бы зайти проведать, как он там. Но они не пришли.

Может быть, поэтому у Макса больше никогда потом не было друзей. Люди порой напоминают стаю волков, избавляющуюся от больных животных. Несчастье – заразно, как чума или проказа. И люди чувствуют это, обходя тебя стороной. Несчастные обречены быть изгоями. Тебя просто вычеркивают из жизни.

Дождь прекратился. На берегу озера деревенские мужики ловили рыбу. Тишина прерывалась лишь редкими всплесками их нетерпеливого ожидания. Потерянные, заблудшие души. Продают рыбу на перроне, а на вырученные деньги пьют. Потом снова ловят – продают – пьют. И еще сжигают осень в кострах. Дым стелется по полю, проникая в дом даже при закрытых окнах сквозь щели. Дым возвращает сны нефтяного озера. Порочный замкнутый круг.

Максу вдруг вспомнилась строчка из недавно прочитанной книги «Другие берега» Набокова, размышления о замкнутости круга:

«Спираль – есть одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и высвободившись из плоскости, круг перестает быть порочным». У каждого из нас – свой круг, только в спираль он не превратится, для этого жить нужно по-другому. Но как?

Макс желал только одного – покоя и тишины. Тишина сыграла с ним злую шутку, повернув время вспять. Они приходили по очереди: то отец, то мать. Стояли на краю поля под деревом и смотрели на окна, пытаясь угадать, дома ли Макс. Они никогда не появлялись вместе, только порознь.

Макс поменялся с Вадимом лишь настоящим. Прошлым невозможно «махнуться, не глядя». От себя не отдохнешь. Когда время не спрессовано скоростью жизни и тянется медленной чередой дней, слишком много места остается мыслям и воспоминаниям. А они только того и ждут, прорастая в тебе наподобие плюща и разрушая изнутри, как его побеги способны разрушить самые прочные каменные стены.

В Москве Макс всегда был занят. Не оставалось времени для снов. Он работал и клеил обои. День за днем прошлое отступало, а Макс спешил, спешил, спешил. Вперед, не оглядываясь. А вдруг он и выжил только благодаря спешке? И лишь здесь все вернулось. Вернулось, чтобы остаться с ним навсегда.

Наверно, так и сходят с ума. Наверное, каждый из них получил то, что заслуживал.

Вадим страстно желал воплощения сна о клеверных полях. Эта осень смотрела на него глазами Алики. Он и не догадывался, что слова страсть и страдание – однокоренные.

Она действительно оказалась талантливой художницей. Вадим бродил по выставочному залу, рассматривая картины. Кисть Алики была живой. Со стен смотрели человеческие лица, порой напоминающие сказочных персонажей. Алика любила все преувеличивать, и многие герои унаследовали ее гротескное мировосприятие. Алика вообще удивительно воспринимала мир: она видела лица людей. Ничего в этом не было бы странного, но она видела каждого человека в отдельности. И по лицу могла сказать, кто есть кто: благородный рыцарь или подлец, скряга или прожигатель жизни, скромный семьянин или бесшабашный казанова, любимая жена или та, которую предали, видела зависть женщин друг к другу в вагонах метро, видела детский восторг, заботу матерей об этих детях, видела убийц и святых. Как прорицательница, она видела предназначение каждого человека, повстречавшегося ей даже случайно.

– Лица потрясающие, смотрят как будто в душу, словно что-то сказать хотят. Только я не понимаю, что именно, я – не художник, – сокрушался Вадим.

– Не нужно быть художником, чтобы понять другого человека, – возразила Алика. – Нужно чувствовать его, стараться быть ближе.

– А почему они все такие грустные, никто не улыбается? – спросил Вадим.

Она задумалась, и легкая тень пробежала по ее лицу.

– Знаешь, мне иногда кажется, что люди, которые умеют красиво улыбаться – фальшивые. Словно скрывают что-то за броней улыбки. Хотя я знала одного человека, у него была по-настоящему искренняя улыбка.

И она рассказала ему о Художнике. Он научил ее всему: рисовать, жить… и жить сердцем. Он писал лишь рассветы, но не показывал картины людям, решив про себя, что полотнам не хватало солнца. Семь лет назад Художник ушел в горы и пропал без вести. Он, как Икар, пытался взлететь, зачерпнуть немного солнца на кончик кисти и написать свой лучший рассвет солнечным золотом. С гор обрушилась лавина, через неделю его поиски были остановлены. Ее жизнь замерла на целых семь лет.