– Магистр приказал доставить его живым.

– Плевать я хотел на твоего магистра! Я здесь командую.

Блеснул меч, хлопок, лицо вдруг странно сморщилось, скользнуло в сторону. Стон, выдох, мелькнула окровавленная морда натуанина. Крайт закрыл глаза и снова провалился в темноту забытья.

* * *

– Ну что ж, нам здесь делать больше нечего. – Зейенгольц смотрел на толькотолько обретающее краски в утреннем полумраке поле. Сражение практически закончилось. Усталые, пресыщенные убийством и смертью противники разбредались, не обращая друг на друга внимания, и, лишь случайно столкнувшись, вступали в беспорядочные схватки, скорее по инерции, чем из желания уничтожить врага.

– Твои друзья прекрасно поработали, Шеридар.

– Это не мои друзья. – Шеридар тоже взглянул на усеянное телами поле, безразлично отвернулся. – Это слуги Некротоса.

– А ведь он мог победить, – неожиданно произнес Гринхельд. – Он почти победил.

– Кого вы имеете в виду? Фон Штаха или этого Гациба? – Зейенгольц с улыбкой обернулся к полковнику.

Но Гринхельд не ответил. Он уже шел прочь к ожидавшим их невдалеке лошадям.

* * *

… А маги все били, били, били, не прекращая ни на минуту. Надо было держаться, но навалившаяся неподъемная тяжесть тисками сжимала голову, выдавливала прочь из астрала, душила, вырывала сердце из груди…

– Я больше не могу, – судорожно выдыхает прозрачнобледный Эбин.

– Надо.

Чтото липкое течет из носа. Что это – такое черное в призрачном белом свете? Кровь?

– Я больше не могу, я больше не могу, я больше не могу, – скороговоркой повторяет Эбин.

Удар… Алина чувствует, как сила протекает сквозь экран – злая, жадная, рвется вширь. Рядом беззвучно падает Эбин, воины в передних рядах буквально взрываются, образуя громадную брешь в плотном частоколе пик, и тут же всадники в белых плащах, прямо перед ней, лиц не видно, лишь оскалы забрал… Втянуть скрутить – выпустить… Цветком вспыхивает шар пламени, всадники, кувыркаясь, летят на землю. Неужели это она? Неужели она еще жива? Мимо, толкая ее, бегут воины, чтото кричит Абис, он совсем рядом, но она не слышит, земля плывет изпод ног… Кружатся звезды…

… Гунга Крайт, огромный, с горящими глазами. Такой сильный, такой любимый… Он идет к ней, ласково улыбаясь, протягивая руки. Да, иди, иди ко мне, милый… Как давно она ждала этого, как давно! Прижаться к нему, погладить его развевающиеся волосы, такие необычные, мягкие, прямые… Чтото теплое расходится внизу живота, наполняя сладкой истомой, томлением. Алина, трепеща, подается навстречу. Обнять, обнять его, но руки проходят сквозь пустоту, там ничего нет. Крайт проходит мимо, не замечая ее, он идет… Кто эта женщина? Йоля, опять Йоля! Но почему? Неужели ты не видишь, что она не любит тебя? Посмотри, посмотри на меня хоть раз так, как смотришь на нее!

Но Крайт не слышит, не видит ее, он видит только Йолю, он целует ее… Всадники в белых плащах, они летят на Крайта, а он все целует, целует Йолю… Слева!.. Кружатся звезды…

Алина вскрикнула и проснулась. Звезды… Где она? Ужас сна медленно отступал. Алина повернула голову. Две фигуры, замершие у костра. Дядюшка Варне и Ал Нант. Она идет с ними… И тут память вернулась, точная и безжалостная, от которой защипало в носу и на глаза навернулись слезы. Все кончено. Они были разгромлены под ДжинЮром и теперь пробираются домой, в горы, прячась от разъездов кифтян, словно звери. Все, все, кого она помнила, все погибли. И Эбин, и Фрин, и Абис, и Йоля. И Гунга Крайт. Все. Эти двое наемников единственные оставшиеся в живых…

– Опять кошмары снятся. – Дядюшка Варне покачал головой. – Бедняжка.

– Себя пожалей. – Нант сплюнул в огонь, приложился к фляжке, утерся, передал Варису. – Ну так что?

– Что?

– Какого лешего мы туда идем? Золотишка мы у жмуриков достаточно набрали, купим себе по домику гденибудь в Нагире, отдохнем в покое и уважении на старости лет, а, дядюшка? Небось надоело по светуто мотаться?

– Ты чо, Ал, забыл? Нам всем там пеньковый галстук прописан. Не терпится последнюю джигу станцевать?

– А она нам на что? – Нант кивнул на лежащую Алину.

– А что – она?

– Она? Она, дядюшка, наше помилование и отпущение всех грехов. Ты, дядюшка, даже не представляешь, что за замухрышку ты вытащил с поля. Она одна из этих ведьм гуграйтовских. Сдадим ее магистрам, пусть потешатся, а нам с тобой прощение выпишут. Да еще, глядишь, наградят. За таких, вона, награда назначена.

– О Всевысшие! Ведьма! – Потрясенный дядюшка Варис глотнул из фляжки. Так как же мы ее сдавать будем, коли она ведьма? Не видел, что ли, что они сотворить могут? Она же нас вмиг тогоэтого, – провел дядюшка рукой по горлу.

– А на это народное средство есть. – Нант хихикнул. – Мне его еще бабка рассказывала. Покуда у них между ног болеть будет, никакую колдову эти ведьмы наводить не могут.

– Ты что, Ал, она ж девчонка совсем.

– Слаще будет. – Нант встал, слегка пошатываясь. – Мне такие молоденькие в самый цвет.

– Погоди, Ал! А коли Гуграйт узнает? Слышал же, что кифтянцы говорят – жив он, ищут его. Они ее обманывали! Гунга Крайт жив!

– Не узнает. – Нант шагнул к Алине, возясь с ширинкой, и вдруг подломился, неестественно выгибаясь, завалился назад.

– Ал? – Дядюшка привстал, удивленно глядя на Нанта, заметил сидящую Алину. – Нет! Не надо! Это не я, это он… Пощади, я же тебя спас! Ууу! – Захрипел, забулькал и мягко ткнулся лицом в костер. Затрещали, обгорая, волосы.

Алина вскочила, подхватила котомку и, даже не взглянув на лежащие без движения тела, зашагала в лес. Ей хотелось петь. Гунга Крайт жив, значит, она найдет его!

* * *

Крайт лежал и мрачно смотрел на медленно ползущего по закопченному потолку таракана. Таракан останавливался, шевелил в раздумье усиками, трусил какоето расстояние, снова останавливался…

Почему он им не помог? Почему? Отчаянный, сумасшедший прорыв Рона, захлебнувшийся под шквалом магического огня и контратак кавалерии, в упор расстреливаемые наемники. А он сидел и смотрел, скрипя зубами и колотя землю, бессильный сделать хоть чтонибудь… Бессильный?! Бессильный, когда совсем рядом, за тончайшей перегородкой, толкни – и не станет, бьется, бурлит океан энергии, только и ждущей, когда ею воспользуются, рвущейся на волю, к нему… Почему он этого не сделал? Почему не сломал запечатывающую ее преграду? Испугался! Испугался, испугался, испугался!!!

Крайт заметался по кровати, до крови прикусив губу. Он испугался разбуженного Гунги, его гнева и неуемного голода, непрерывной тянущей боли, о которой невозможно забыть, от которой невозможно отделаться. Испугался расплаты за использование силы Гунги. Но это была бы его расплата! Неужели он не был готов заплатить? Заплатить за победу, за жизни всех тех, кто остался на том поле, кто шел за ним и кого он предал своей трусостью…

– Гунга Крайт?

Крайт нехотя обернулся к двери:

– Йоля? Уйди, пожалуйста.

– Нет! – Йоля упрямо мотнула головой, подошла к кровати, – Гунга Крайт, вы уже три дня ничего не едите. Так нельзя.

– Mм. – Крайт отвернулся к стене, – Йоля, прошу тебя, уйди.

– Не уйду. Как ваша нога?

Крайт молчал. Йоля неожиданно откинула одеяло, приложила руки к перелому, и Крайт почувствовал, как теплая волна прокатилась по ноге, собралась горячим пульсирующим шариком в больном месте.

– Где ты этому научилась? – Крайт удивленно посмотрел на Йолю. Его собственная попытка исцеления почемуто не удалась, и он не думал, что ктонибудь из Малышей умеет это делать. Не учил он их этому.

– Сама. – Йоля отняла руки от его тела, встряхнула. – Не могла сделать вам этого раньше, не хватало силы.

Крайт застонал, скривился. Упоминание силы резануло по памяти, снова всколыхнув стыд и отвращение к себе.

– Больно?

– Нет, – Крайт с трудом сглотнул комок в горле. – Спасибо.

– Но вам надо есть, иначе не поможет. – Йоля присела на край кровати. Гунга Крайт, послушайте, мы все волнуемся за вас. Ваше состояние… Мы понимаем, вы переживаете, но нельзя же так себя изводить. Вы ни в чем не виноваты, вы сделали все, что могли. Вы нужны нам. Мне…