Джим получил степень бакалавра по итальянскому и географии, хотя, судя по всему, помнил только, что Италия имеет форму сапога. Получив степень бакалавра, Джим решил, что в жизни сгодится и докторская; и оказался совершенно прав: он не впадал в замешательство, когда люди спрашивали, чем он занимается. Джим пишет диссертацию и будет ее писать до самой смерти. «Промедление» могло бы стать его вторым именем, если бы он удосужился добраться до этого второго имени. Пола он доводил до бешенства своим неумением следовать какому-то плану или договоренности.

В субботу утром Пол, например, предлагает:

– Джим, хочешь сходить в Национальный дом кино?

А Джим в своей манере пожимает плечами и отвечает:

– Ну, давай посмотрим, как там получится.

После этого Пол на некоторое время затихает, – дабы не взорвалась его чувствительная и нежная оболочка, – но когда снова заговаривает, то уже не в силах сдержать раздражения:

– Ничего не получится, если мы не встанем и не пойдем. В кинотеатр так просто не перенесешься, нужно отправиться на Южный берег, купить билеты, войти и сесть. Так ты хочешь в кино? – И с подчеркнутой небрежностью Пол добавляет: – Или как?

– Ну, давай посмотрим, как там день пойдет, ладно?

– День не может пойти! День не обладает волей! От дня не стоит ждать такси и четырех билетов на этого хренова «Мальтийского сокола»[16]! – уже орет Пол.

И тогда Джим говорит:

– Да ладно тебе, не кипятись.

Мы все советуем Полу остыть и продолжаем бестолково слоняться по дому, а он выскакивает из дома и час спустя возвращается, нагруженный продуктами, в том числе солеными крендельками, оливками и дорогим чешским пивом, которое, как он знает, мы все очень любим.

Огромная несправедливость в том, что все в нашем доме любят Джима и никто не любит Пола. Пол – учитель в хулиганской лондонской школе, он горбатится на низкооплачиваемой и неблагодарной работе. Джим – праздный раздолбай, который живет на деньги, доставшиеся по наследству, и ни хрена не использует ту фору, что дала ему судьба. Но несмотря на это, я все равно предпочитал Джима, поскольку у этого прожигателя жизни есть чувство юмора, которого нет у нищего госслужащего Пола. Джим меня вечно смешит, и, к моему стыду, этого достаточно, чтобы прощать ему все. Живи я в Валахии пятнадцатого века, то наверняка защищал бы Влада Сажающего-На-Кол[17] только потому, что временами тот бывал остроумен. «Согласен, он посадил на кол кучу крестьян, но этого типа нельзя не любить. Ну, например, он попросил плотника сделать один лишний кол, – „сюрприз кое для кого“, – а потом посадил на него самого плотника. Вы можете возразить, что это немного подло, но согласитесь – хохма просто классная».

Дополнял запутанные силы, приводившие в движение наш семейный механизм, музыкальный союз, сложившийся между мной и Джимом. У нас были близкие музыкальные вкусы, хотя Джим имел несколько раздражающее пристрастие к джазу. На джаз у меня не было времени. Музыка – путешествие; джаз – тупик. Леность Джима не помешала ему стать вполне искусным гитаристом, и мы с ним создали супергруппу, впитав весь музыкальный талант, что наличествовал на последнем этаже дома 140 по Балхам-хай-роуд, Лондон ЮЗ12.

Как-то Джим сказал, что к таким благословенным названиям, как «Грейсленд» и клуб «Пещера»[18] скоро добавится новый адрес рок-паломничества. Поклонники рока будут толпой валить по этому легендарному адресу и стоять в почтительном раздумье: так вот где это было в те давние времена, когда два музыканта наперекор всему создавали то, что потом стало известно всему миру как «балхамский стиль».

Разумеется, это случилось много лет спустя после того, как я перестал верить, что когда-нибудь стану поп-звездой. В мире рок-музыки можно быть уверенным лишь в двух вещах. Во-первых, что имидж важнее таланта, а во-вторых, что в 2525 году будет вновь выпущен сингл «В году 2525»[19]. Теперь мой возраст приближался к тридцати пяти, и брюшко росло с такой же скоростью, с какой редели волосы. Чтобы стать рок-певцом, надо хотя бы иметь внешность Кайли Миноуг. Я понимал, что индустрии поп-музыки не интересен жиреющий старый папик, вроде меня, так что мы с Джимом записывали песни исключительно ради удовольствия. Мы совершенно не рассчитывали, что наши записи когда-нибудь выйдут в виде синглов, а потому лабали музыку ради собственного развлечения. Но поскольку у меня имелось более-менее приличное звукозаписывающее оборудование, я считал, что можно время от времени посылать наши песенки в выбранную наугад музыкальную компанию – просто ради интереса. Я понимал, что нам никогда не предложат контракт, но мы ведь ничего не теряли. Так, смеха ради. Честно говоря, только сегодня нам вернули кассету с запиской, что в настоящее время данная компания не заинтересована в такого рода музыке, хотя сами песни понравились. Именно такого ответа мы и ждали. Скоты.

Хотя мои честолюбивые желания почти сошли на нет, я по-прежнему регулярно представлял, как сижу за клавишами, и вдруг звонит какой-нибудь высший чин от звукозаписи…

– Это Майкл Адамс? Тот самый Майкл Адамс, композитор, который сочинил музыку к рекламе сырных чипсов?

– Да.

– Я работаю в компании «EMI» и считаю, что эта мелодия имеет все задатки стать хитом номер один. Если только мы сможем заменить китайца, произносящего: «Осень сырно, осень вкусно» – на девушку, поющую: «Я хочу почувствовать твой секс, дай же, дай скорей мне секс», то, думаю, мы добьемся ошеломляющего успеха. Наверняка!

Я понимал, что мечта эта выглядит слишком смелой, но окончательно проститься с мечтами нелегко, поэтому я писал песни, а Джим писал слова, и мы творили музыку в моей спальне, а история рок-н-ролла текла своим чередом. Особенно после того, как создание нашей последней демозаписи все откладывалось и откладывалась из-за более неотложных дел – посмотреть телевизор, например, или поменять экранные заставки на ноутбуке Джима. Я умудрился объединиться с человеком, у которого стимулов к труду было еще меньше, чем у меня. Трудолюбие у Джима отсутствовало начисто, зато трудоненависти было в избытке.

И все же накануне вечером мы договорились, что сегодня запишем две новые песни, и к вечеру мы взялись-таки за работу. Пока Джим настраивал гитару, я превращал спальню в звукозаписывающую студию. Собирал носки, включал усилители, складывал диван, подгонял длину микрофонных стоек.

– Как вы называетесь? – спросил Саймон, маяча в дверях в надежде, что ему позволят вскочить на борт.

– Название мы еще не придумали, – ответил Джим. – Есть предложения?

У меня в голове пискнул сигнал тревоги. Только не это, подумал я. Опять начинается наш вечный спор: как мы назовем нашу группу? Один из тех опасных и крайне нудных разговоров, которых никогда не должен начинать. Ибо как только втягиваешься в него, обратно хода нет. Роковые слова: «Как мы назовем нашу группу?», произнесенные именно в этом порядке, обладают волшебными чарами – они способны вычеркнуть из твоей жизни половину дня.

– Да ладно вам, – сказал я, – давай начнем запись. Если мы станем обсуждать название группы, о деле можно забыть.

Все согласно кивнули. Джим, который надписывал наклейку на пленке, спросил:

– Хорошо, но что мне писать на наклейке?

– Ну, мне по-прежнему нравится название «Экстракторы».

– «Экстракторы»? Ну нет, слишком панковское. Уж тогда лучше «Вибраторы» или «Душители».

– Ха-ха! – отозвался я. – Только не это. Не будем вновь начинать этот спор. Просто напиши наши фамилии. Адамс и Оутс.

– Похоже на Холл и Оутс, – сказал Пол, который забрел в комнату с таким видом, будто его не интересует наш первый сингл. – Люди подумают: «Надо же! Оутс расстался с Холлом и взял себе нового партнера». А затем они сообразят, что это совсем не тот Оутс и выкинут кассету в мусорную корзину.