– Я звякнул секретарше моего редактора, и она наскребла пару штук. Может, прямо в «Харкорте» и завалялись. – (В «Харкорте» они и впрямь завалялись; вы представляете, а? Наверное, я еще расскажу, как так вышло.) – Позови пацана.

– Привет, – сказал тот спустя секунду.

– Слушай, Джейсон, – сказал я. – Мы думали подарить тебе велик, но решили, что не будем.

– Ну ты даешь. У меня уже есть велик.

Джейсон унаследовал от матери полное отсутствие чувства юмора. Может, он смешной, а я как раз нет, не знаю. Но мы редко смеемся вместе – это точно. Выглядит мой сын Джейсон невероятно – если выкрасить его в желтый, ему прямая дорога в школьную команду сумоистов. Он как дирижабль. Без остановки набивает брюхо. Я слежу за весом, старушку Хелен и не разглядишь, если передом не повернется, и вдобавок она ведущий детский психолог на Манхэттене, а нашему пацану быстрее перекатываться, чем ходить. «Он выражает себя через пищу, – твердит Хелен. – Себя и свою тревожность. Научится справляться – похудеет».

– Эй, Джейсон? Мама говорит, сегодня книжку принесли. Эту, про принцессу. Хорошо бы ты ее, может, почитал, пока меня нет. Я ее в детстве обожал, и мне интересно, как она тебе.

– А я обязан ее полюбить?

Что тут скажешь? Сын своей матери.

– Да нет. Только правду, ровно то, что думаешь. Я по тебе соскучился, здоровяк. В твой день рождения поболтаем.

– Ну ты даешь. У меня сегодня день рождения.

Мы трепались дальше, хотя уже нечего было сказать. Потом то же самое с супругой, и я повесил трубку, пообещав вернуться через неделю.

Вернулся через две.

Совещания затягивались, продюсеров посещали озарения, которые следовало осторожненько пригасить, режиссеров требовалось гладить по самолюбию. Короче, я застрял в солнечной Калифорнии. В конце концов мне дозволили вернуться в уютное и безопасное лоно семьи, и, пока никто не передумал, я рванул в лос-анджелесский аэропорт. Приехал заранее – я всегда так делаю на обратном пути, потому что надо еще набить карманы всякими штуками для Джейсона. Едва я вхожу в дом, он бежит (ковыляет) ко мне, вопя: «Покажи, покажи карманы!» – перерывает их все, добывает свою мзду и, собрав трофеи, обнимает меня. Кошмар, да? Чего не сделаешь, дабы почувствовать, будто ты нужен.

– Покажи карманы! – крикнул Джейсон, надвигаясь на меня по коридору.

Четверг, дело к ужину, и едва сын приступил к ритуальному обыску, из библиотеки вышла Хелен, чмокнула меня в щеку со словами «какого красавца я отхватила» – это тоже ритуал, – а нагруженный дарами Джейсон меня как бы обнял и кинулся (заковылял) к себе.

– Анджелика готовит ужин, – сказала Хелен. – Ты удачно подгадал.

– Анджелика?

Хелен прижала палец к губам и прошептала:

– Она у нас третий день, но, по-моему, она довольно-таки сокровище.

В ответ я прошептал:

– А что не заладилось с прежним сокровищем? Когда я уезжал, она у нас всего неделю проработала.

– Она меня разочаровала, – сказала Хелен. Вот и все.

(Хелен блистательно умна – на предпоследнем курсе колледжа была членом «Фи-Беты»[31], собрала все возможные академические награды, интеллект ее поистине изумляет широтой и прочими достоинствами, но ужиться со служанкой она не способна. Во-первых, она, я думаю, угрызается, что кого-то нанимает, – нынче все эти «кто-то» чернокожие или латиноамериканцы, а Хелен у нас ультрасуперлибералка. Во-вторых, она такая умелая, что они пугаются. Она все делает лучше их и сама это понимает, и понимает, что они тоже понимают. В-третьих, она психоаналитик и, вогнав их в панику, объясняет им, почему не следует пугаться, и после добрых получаса самокопаний в обществе Хелен они пугаются взаправду. Короче, за последние годы мы перевидали в среднем по четыре «сокровища» в год.)

– Нам просто не везло, но все наладится, – сказал я по возможности утешительно. Раньше я над ней подтрунивал из-за прислуги, но пришел к выводу, что это не слишком мудро.

Вскоре ужин был готов, и я, обняв жену и сына, устремился в столовую. В ту минуту мне было и уютно, и безопасно, и вообще хорошо. На столе ужин – салат из шпината, картофельное пюре, тушеное мясо в подливе; просто загляденье, хотя тушеное мясо я не люблю, я люблю мясо с кровью, зато обожаю шпинат, так что в целом на скатерти мне предстал вполне съедобный натюрморт. Мы расселись. Хелен подала мясо, остальное мы разложили сами. Мой кусок был не очень-то сочен, но подлива решала проблему. Хелен позвонила. Появилась Анджелика. Лет восемнадцати или двадцати, смуглая, медлительная.

– Анджелика, – начала Хелен, – это мистер Голдман.

Я улыбнулся, сказал «привет» и помахал вилкой. Анджелика кивнула.

– Анджелика, я совершенно не имею в виду тебя критиковать, это целиком моя вина, но давай мы обе очень постараемся запомнить на будущее, что мистер Голдман любит ростбиф с кровью…

– Это ростбиф? – спросил я.

Хелен на меня покосилась.

– Так вот, Анджелика, не случилось никакой беды, я сама должна была не раз тебе напомнить, каковы вкусы мистера Голдмана, но давай в следующий раз, когда будем жарить мясо, постараемся оставить середину розовой, хорошо?

Анджелика ретировалась в кухню. Еще одно «сокровище» коту под хвост.

Напоминаю: мы трое садились за стол счастливыми. Двое по-прежнему довольны, Хелен явно взбудоражена.

Джейсон опытной рукой механически накладывал себе пюре.

Я улыбнулся пацану.

– Эй, друг, – рискнул я, – может, чуток полегче?

Он плюхнул на тарелку еще один громадный ком.

– Джейсон, у тебя ведь уже целая гора, – сказал я.

– Я правда есть хочу, пап, – сказал он, не глядя на меня.

– Ну так поешь мяса, – посоветовал я. – Мяса ешь сколько влезет, я слова не скажу.

– Я вообще ничего не буду! – ответил Джейсон, оттолкнул тарелку, скрестил руки на груди и уставился в пустоту.

– Если б я торговала мебелью, – сказала мне Хелен, – или, скажем, работала кассиршей в банке, я бы поняла; но ты столько лет женат на психиатре – Уилли, как ты можешь? Ты какой-то средневековый пережиток.

– Хелен, у мальчика лишний вес. Я предлагаю оставить миру пару картофелин и объедаться прекрасным тушеным мясом, которое к моему триумфальному возвращению сготовило твое сокровище.

– Уилли, не хотелось бы тебя шокировать, но у Джейсона не только очень острый ум, но также исключительно зоркие глаза. Уверяю тебя, он и сам видит в зеркале, что не худышка. Это потому, что сейчас он не хочет быть худым.

– Ему скоро на свиданки бегать – и что тогда?

– Дорогой, Джейсону десять, и девочки его сейчас не интересуют. Его интересуют ракеты. Если человек любит ракеты, какая разница, есть ли у него немножко лишнего веса? Когда он захочет быть худым, уверяю тебя, ему хватит интеллекта и силы воли похудеть. А до того прошу при мне ребенка не огорчать.

Перед глазами у меня танцевала Сэнди Стерлинг в бикини.

– Я не буду есть, и все дела, – сказал Джейсон.

– Милое дитя, – отвечала ему Хелен (подобный тон она приберегала на такие вот случаи). – Рассуди здраво. Если ты не поешь картошки, расстроишься ты, расстроюсь я, а твой отец уже и так расстроился. Если ты поешь картошки, мне будет приятно, тебе будет приятно, твоему животику будет приятно. С твоим отцом ничего не поделать. В твоей власти расстроить всех либо одного, с кем, как я уже сказала, ничего не поделать. Вывод ясен, но я верю, что ты в состоянии сделать его сам. Поступай как знаешь, Джейсон.

Джейсон налег на картошку.

– Распустила парня, – сказал я, но расслышали только мы с Сэнди.

Затем я глубоко-глубоко вздохнул: всякий раз, когда я возвращаюсь домой, все наперекосяк, и это потому, говорит Хелен, что я приношу напряжение с собой, мне вечно нужны нечеловеческие доказательства того, что по мне скучали, что я нужен, любим и т. д. Я знаю только, что ненавижу уезжать, но возвращаться – хуже некуда. И особо не заведешь пустую болтовню: «Что новенького с моего отъезда?» – мы с Хелен и так разговаривали каждый вечер.