Стоит ознакомиться с описанием этой дамы хотя бы ради того, чтобы оценить комичность той трагедии, что будоражила двор десять лет назад в связи с якобы недостаточно красивым носом баварской принцессы, которая может не понравиться принцу.

«Приземистая, безобразная, курносая и смуглая старуха», — пишет о девице де Шуэн Сен-Симон. Герцогиня Орлеанская дает более объемную характеристику: «Низенькая, с короткими ногами, круглой физиономией, с толстым, вздернутым носом, она обладала большущим ртом, полным гнилых зубов, вонь от которых чувствовалась на другом конце комнаты… Но у нее такая огромная грудь, которой нет ни у одной из знакомых мне женщин. И именно это обстоятельство привлекло Монсеньора, который мог хлопать по ее бюсту, словно бить в литавры».

Но вряд ли дело было только в этом… Скорее всего, в некрасивой и всеми презираемой девице Великий Дофин просто нашел родственную душу. Ему было хорошо в ее обществе, обычно молчаливый и замкнутый, с ней он мог говорить обо всем на свете и обрел в ее лице друга и остроумную собеседницу.

Поначалу мадам де Шуэн жила в Париже и приезжала в Медон, — резиденцию Великого Дофина, — тайно по ночам, одетая как простая горожанка. Ее проводили во дворец, «на антресоли», где Монсеньор проводил с ней какой-то время.

Но потом встречи стали более открытыми.

«С антресолей она перебралась в парадные комнаты и тут спокойно восседала в кресле в то время, как герцогиня Бургундская довольствовалась табуретом. Даже приветствуя принцессу и самого Монсеньора, она не покидала кресла. Высказывалась она немногословно, повелительно и явно претендовала на оказание ей королевских почестей», — пишет Жорж Ленотр.

Вероятно, к тому времени, а это был 1694 год, мадам де Шуэн и Великий Дофин были уже женаты.

Казалось бы, некрасивой фрейлине суждено было повторить судьбу Франсуазы де Ментенон и стать некоронованной королевой при французском дворе, Людовик XIV старел, жить ему явно оставалось уже недолго. Но — неисповедимы пути Господни. Сыну Людовика XIV не суждено было править. Он умер за четыре года до смерти короля.

8 апреля 1711 года Монсеньор впервые почувствовал сильную головную боль. На следующий день из-за приступа слабости и невыносимой мигрени ему пришлось прервать охоту, вернуться в Медон и лечь в постель. Придворные лекари, тотчас явившиеся к нему, заподозрили оспу. И не ошиблись.

«На следующий день к вечеру на теле появились маленькие пузырьки, — пишет Франсуа Блюш, — 12-го вечером нависла большая опасность, Монсеньор бредил «с открытыми глазами»; король запретил входить в комнату сына. На следующий день вновь появляется надежда, и даже 14-го утром надежда еще живет в каждом». «А к семи часам вечера, — записал де Сурш, — он находился в состоянии агонии и к одиннадцати часам вечера скончался. Король тут же приказал закладывать кареты (он не боялся заразиться, пока пытались спасти его сына, теперь же он подает пример для принятия некоторых предосторожностей), он уезжает из Медона в половине двенадцатого и направляется в Марли. Недалеко от Версаля он повстречался с каретой герцогини Бургундской, которая ехала ему навстречу с несколькими дамами, король остановился, чтобы ей сообщить эту печальную новость, и сразу отъехал; приехав в Марли, он смог лечь в постель только через три часа после того как приехал: его боль была так велика, что он не мог избавиться от сильнейших приступов удушья».

Людовик очень переживал из-за смерти сына, это был первый по-настоящему серьезный удар, который ему пришлось перенести.

Лизелотта Пфальцская писала: «Я видела короля вчера в 11 часов, его печаль так сильна, что она умилостивила бы даже каменное сердце; однако он не досадовал, со всеми разговаривал и отдавал приказы с большой твердостью в голосе, но всякий раз его глаза наполнялись слезами, и он едва сдерживал рыдания. Я страшно боюсь, как бы он сам не заболел, так как у него очень плохой вид. Я его жалею от всей души».

С уходом Великого Дофина началась череда смертей, унесших менее чем за год почти всех наследников французской короны. Будто кто-то проклял стареющего короля, вынудив его видеть, как умирают его внуки, которых он так любил, наблюдать за тем, как вымирает его род, рушатся все его надежды, а он ничего, совершенно ничего не может с этим поделать.

Неожиданная смерть Великого Дофина мгновенно изменила жизнь его старшего сына Людовика, герцога Бургундского. Если тот и думал о наследовании престола, то явно не догадывался, что стать королем ему придется так скоро. Ведь отец был так крепок и здоров, и ему было всего пятьдесят лег…

В раннем детстве воспитанием его никто особо не занимался, и, по некоторым свидетельствам, герцог Бургундский был просто кошмарным ребенком, жестоким, злым и заносчивым, до крайности избалованным. Но в 1689 году, — как только мальчику исполнилось семь лет, — его отдали под опеку Франсуа Фенелону, известному богослову, писателю и, судя по всему, гениальному педагогу, который за несколько лет воспитал из чудовища «доброго, человечного, терпеливого, ласкового, скромного и благочестивого принца». Слегка даже переусердствовав с культивированием всех этих добродетелей.

В декабре 1697 года, когда герцогу Бургундскому было пятнадцать лет, состоялось его бракосочетание с Марией-Аделаидой Савойской, старшей дочерью Виктора-Амадея II и его жены Анны-Марии Орлеанской, — дочери Филиппа Орлеанского и его первой супруги Генриетты. Девочке в то время было всего лишь двенадцать лет. Со свадьбой можно было бы и подождать, но она была одним из пунктов тайного союза между Людовиком XIV и герцогом Савойским в Войне за пфальцское наследство.

Принцесса приехала во Францию за год до бракосочетания в октябре 1696 года и в начале ноября была принята королем, который сразу же проникся к ней самой искренней симпатией.

«У нее очень красивые и живые глаза; чудесные черные ресницы; очень ровный белый с розовым цвет лица; самые красивые, какие только бывают, светлые волосы; полные алые губы; крупные, не совсем ровные зубы; кисти рук очень хорошей формы, но типичного для этого возраста цвета. Она неловко делает реверанс и немножко похожа на итальянку; говорит она мало; она скорее мала, чем велика ростом, худенькая, как и подобает в одиннадцать лет; она совсем не смущается, когда ее рассматривают…» — писал его величество мадам де Ментенон из Монтаржи, куда поехал встречать юную принцессу.

А на следующий день в Фонтенбло состоялось знакомство невесты с женихом.

Чопорный герцог Бургундский дважды поцеловал ей руку, помог расположиться в карете, после чего они отправились в Версаль.

Король лично занимался воспитанием девочки. Мария-Аделаида посещала открытую в 1684 году мадам де Ментенон школу в Сен-Сире недалеко от Версаля. Вместе с его величеством она часто совершала прогулки, слушала хоровое пение в капелле и церковные проповеди. Вместе с придворными дамами она готовила пирожные в Менажери или удила рыбу в пруду Швейцарцев. Со своим женихом она встречалась раз в две недели в присутствии множества придворных, и постепенно эти встречи становились все более непринужденными, в конце концов будущим супругам было позволено танцевать друг с другом и вместе играть.

В декабре состоялась свадебная церемония, но она была чисто символической.

«После пышного обеда весь двор проводил новобрачных в их покои. По приказанию короля мужчины удалились, и принцесса разделась в присутствии дам, — пишет Жорж Ленотр, — рубашку ей подавала английская королева. Раздевшись в соседней комнате с помощью английского короля, принц возлег на ложе жены. Полог оставался раздвинут, и через несколько минут муж был уведен к себе».

По-настоящему осуществиться брак должен был только через два года, и до этого момента герцог Бургундский мог видеть свою жену только в присутствии третьего лица, беседовать с ней и сопровождать ее в церковь. Обоих супругов все это вполне устраивало.