Приезжающим в Аалсмеер всегда интересно побывать на корпоративном аукционе — он организован просто замечательно и являет собой достойный образец для всех стран, торгующих, например, фруктами и овощами; кроме того, это место, где пышность цветов и богатство их окраски действительно радует глаз. Аукцион проходит в большом кирпичном здании, по-современному простом и элегантном; добраться туда можно и по шоссе, и по каналу. Каждое утро местные садоводы привозят туда срезанные цветы и растения в горшках.

Этот ежедневный урожай (гвоздики, розы, сирень, хризантемы, цикламены, бегонии, папоротники, аспарагусы, зелень, кактусы) поступает в огромные ангары, где все растения раскладывают на тележки. Каждый лот нумеруют, затем его осматривает эксперт, выявляя возможные дефекты. Одну за другой тележки вывозят в центр ступенчатого амфитеатра, где на скамьях сидят покупатели, оптовики, экспортеры, флористы и даже уличные торговцы. Для того, чтобы иметь право делать здесь покупки, нужно быть членом кооператива, иметь свой счет и номер.

Все сиденья пронумерованы; перед каждым покупателем установлена кнопка; по залу разносят кофе с молоком и бутерброды. Продажа проходит невероятно быстро и почти в полной тишине. После того, как лот выставляют на продажу, на большом циферблате в глубине зала, напротив покупателей, за тележкой с товаром, стрелка устанавливается на цифре «100». Потом она начинает быстро вращаться. Как только кто-то из покупателей решает, что цена (например, тридцать сотен) его устраивает, он нажимает кнопку. Стрелка останавливается, в середине циферблата зажигается номер покупателя. И ни единого слова! «Хозяин торгов» регистрирует сделку. Деньги немедленно переводятся со счета покупателя на счет продавца. Так продают до пятисот лотов в час. Поскольку нет шумных и бурных торгов, все происходит очень быстро: покупатель, подгоняемый стремительным бегом стрелки сразу принимать решение. За три часа эти серьезные и степенные люди, неспешно попивающие кофе, проделывают работу, которая в иных условиях заняла бы три дня.

В среднем здесь продают срезанных цветов и растений в горшках на двадцать пять — тридцать миллионов гульденов, то есть более чем на два с половиной миллиарда франков в год. Крупные экспортеры арендуют в здании упаковочный цех, где приобретенные лоты заворачивают в шелковую бумагу и укладывают в коробки, закрепляя деревянными рейками. В середине дня цветы поступают в аэропорт. Сирень отправляют главным образом в Англию и Соединенные Штаты. В залах мое внимание привлекают тележки с блестящими красными бегониями и фиолетовыми каскадами бугенвиллей. Растения в горшках привозят на моторных лодках в огромный крытый порт. На то, чтобы основать, построить и расширить это королевство цветов, ушло менее пятидесяти лет.

— Хотите посетить теплицы? — спрашивает меня мой сопровождающий, консультант по садоводству.

— Конечно!

Я не пожалел об этом, ведь я всегда был помешан на технике. Сложность работы в теплицах превосходит всяческое воображение. Вначале нужно создать каждому растению условия, благоприятные для его развития. Для этого надо обеспечить искусственное освещение и тепло, создающие у растения, в зависимости от его предпочтений, иллюзию короткого или длинного дня.

— В этой теплице весна начинается в октябре, — сообщает мой спутник.

Землю привозят из соседнего озера; кубический метр стоит пятнадцать гульденов. Семена проходят селекцию. Садоводы стараются превратить счастливые случайности в закономерность. Новый сорт возникает в результате внезапной мутации. Именно так появились пурпурные бегонии, которыми я любовался на аукционе.

Растение рождается на свет совсем крохотным. Лист разрезают на маленькие кусочки, высаживают их в землю, и появляются ростки. Затем их пикируют. Сначала в каждом контейнере с перегноем содержится до нескольких сотен таких саженцев. Когда они подрастают, их переносят в новые, более вместительные ящички. Этот труд сродни работе часовщика.

— А что с тюльпанами? — спрашиваю я.

— Тюльпаны, — отвечает консультант, — выращивают за дюнами, на песчаных почвах между Хаарлемом и Гаагой. Они занимают около восьми тысяч гектаров. Мы экспортируем луковицы. Срезанными же цветами торгуют только в самой Голландии. Они продаются в Голландии. Экспорт луковиц гиацинтов, тюльпанов, нарциссов, гладиолусов, крокусов, корневищ георгинов приносит девяносто миллионов гульденов в год. Чтобы вывести новый сорт, нужно семь лет, а чтобы запустить его в продажу — пятнадцать.

С нами здоровается человек в кепке, занятый чем-то вместе с другими рабочими.

— Это хозяин. В этом городе есть очень состоятельные люди, но никто не выставляет напоказ свое богатство. Аалсмеер — образец демократии. Здесь хозяйская дочка еще может выйти замуж за славного рабочего парня.

Мы выходим. Каналы и теплицы окутаны легкой дымкой.

— Но в цветах по-прежнему сияет солнце, — замечает мой провожатый-садовод.

После Аалсмеера мы едем в Утрехт, чтобы повидаться с моим голландским издателем, а потом пообедать в гостях у Нико Йессе, врача и фотографа, который работал со мной над альбомом «Женщины Парижа». Дорога идет вдоль маленьких озер, в которых отражаются мохнатые плюмажи камышей. Совершенно гладкая равнина простирается под серым небом до самого горизонта, где между небом и землей, вдоль тонкой горизонтальной черты вырисовываются низенькие домики, колокольни, башни, выделенные чуть более темным серым цветом.

Немного поближе, среди лугов, виднеются правильной формы кучи, сложенные из брикетов торфа. Голландские недра богаты этой черной, жирной землей. Голландцы определяют места ее залегания по тому, как пружинит почва, мягко проседая под ногами, а потом выравниваясь. «Het land leeft, — говорят они, — здесь земля живая». Плиний и Тацит восхищались бретонцами, готовившими пищу на «кострах из земли». Прежде чем в Голландию пришли уголь и электричество, торф сослужил стране неоценимую службу. Поэты усматривали в этом топливе, которое медленно разгорается, но долго не гаснет, символ голландского терпения и постоянства.

Процесс образования низинных торфяников по-своему загадочен и прекрасен. Торф получается из перегнившего дерна и древесины. И в наши дни можно видеть в стоячей воде каналов слой ярко-зеленого ила. Если его убирают, чтобы очистить канал или чтобы продать, потому что этот ил ценится очень высоко, на том же месте вскоре образуется новая зеленоватая пленка. В те времена, когда вся Голландия представляла собой одно огромное болото, мох, камыши и тростник падали в воду, и на дне постепенно формировался слой из растительных остатков. Постепенно перегнивая и задерживая пузырьки воздуха, он становился легче воды и всплывал на поверхность. На этой плавучей земле вырастала трава. Со временем появлялись кустики ольхи и ивы; их корни насквозь пронизывали торфяные островки, поднимавшиеся и опускавшиеся вместе с уровнем воды, покорные воле ветра. Плиний описывал ужас римлян, увидевших ночью на одном из озер лес, плывший навстречу их кораблям. «Пришлось, — говорил он, — вести морское сражение против деревьев».

Нико Йессе живет в маленьком городке, насчитывающем две тысячи жителей, близ Утрехта. Прелестный старинный Амейде стоит на реке Лек, одном из рукавов Рейна. Нико пригласил меня на семейный обед, ничем не нарушивший повседневного уклада жизни. В просторной гостиной, выходящей окнами на реку, дети важно приветствуют меня: «Bonjour, monsieur!». В школе они учат французский, английский и немецкий. Мне предлагают традиционную можжевеловую водку. Столовая служит одновременно и комнатой для приготовления уроков. В большой клетке пронзительно перекликаются желтые и голубые попугайчики. На стенах — яркие картины, написанные в манере Ван Гога.

Меню: великолепный суп, аромат и вкус которого усиливают хорошо проваренные колбаски; тосты с копченым угрем и uitsmijter. Это — простое и здоровое национальное кушанье. Вы берете из корзинки ломтик хлеба, кладете на него тонкий ломтик ветчины, а хозяйка дома увенчивает это сооружение яйцом-пашот. В общем, получается то же самое, что англичане называют «ham and eggs», только хлеб не обжарен, и ветчина холодная.