– Как вам угодно…

Их разговор был прерван приходом Ширли, Гэри и Гортензии, нагруженных покупками и раскрасневшихся от холода. Они притопывали, дули на замерзшие пальцы и громко требовали шампанского. Жозефина представила всех друг другу. Эрве Лефлок-Пиньель церемонно поклонился Ширли и Гортензии. «Рад с вами познакомиться, – сказал он последней. – Ваша мама много о вас рассказывала». «Вот новости, – подумала Жозефина, – я вообще ничего о ней не говорила». Гортензия наградила Лефлок-Пиньеля самой любезной из своих улыбок, и Жозефина поняла, что тот сразу раскусил ее дочь. Гортензия явно была польщена и прониклась к нему величайшей симпатией.

– Вы, кажется, изучаете моду?

«Откуда он знает?» – удивилась Жозефина.

– Да. В Лондоне.

– Если вдруг я смогу вам помочь, скажите, у меня много знакомых в этой среде. В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке.

– Спасибо большое! Я запомню. Это очень кстати, мне скоро понадобится стажировка. Могу я записать ваш номер телефона?

Жозефина, не веря своим глазам, смотрела, как Гортензия пляшет вокруг Лефлок-Пиньеля, опутывает его паутиной, щебечет, кивает, записывает номер мобильного и заранее благодарит за помощь. Они еще поговорили о жизни в Лондоне, о системе образования, о преимуществах двуязычия. Гортензия рассказала, как она работает, принесла большую тетрадь, куда вклеивала образцы понравившихся тканей, показала наброски, которые делала, исходя из цвета и фактуры материи, вылавливая интересные силуэты среди прохожих. «Все, что ты нарисовал, надо уметь сшить. Это правило номер один нашей школы». Эрве Лефлок-Пиньель задавал вопросы, она отвечала неторопливо и подробно. Ширли и Жозефине достались роли статисток. Не успел он удалиться, как Гортензия вскричала: «Мама, вот мужчина для тебя!»

– Он женат, и у него трое детей!

– И что? Ты можешь с ним спать, а жене об этом знать не обязательно. И твоему исповеднику тоже.

– Гортензия! – возмутилась Жозефина.

– Отличное шампанское. Какого года? – спросила Ширли, чтобы сменить тему.

– Не знаю! Должно быть написано на этикетке, – рассеянно ответила Жозефина.

Что это еще за разговоры про соседа?! Нет, это надо прекратить, надо ей объяснить, что любовь – серьезная вещь, что нельзя кидаться на шею первому попавшемуся франту.

– Ну а ты, девочка моя, – спросила она, – ты сейчас… влюблена в кого-нибудь?

Гортензия отпила глоток шампанского и вздохнула:

– Ну вот! Снова здорово! Опять высокие слова! Ты хочешь знать, не встретила ли я красивого, богатого и умного мужчину, от которого потеряла голову?

Жозефина с надеждой кивнула.

– Нет, – проронила Гортензия после небольшой паузы. – Но зато…

Она протянула матери бокал за новой порцией шампанского и сказала:

– Но зато я повстречала парня… Красивого… Правда красивого!

Жозефина тихо ахнула.

Ширли следила за их разговором и молила про себя: «Не верь, моя Жози, не мечтай, опять налетишь на каменную стену». Гэри улыбался: он предвидел, каким ударом для сентиментальной Жозефины будет ответ ее дочери.

– И сколько это продолжалось?

– Две недели. Мы сплелись в душной страсти…

– А потом? – спросила Жозефина, еще на что-то надеясь.

– А потом все, стало неприкольно. Ни-че-го. Глушняк. Представляешь, однажды у него задралась штанина, и я увидела белый носочек. Белый носочек на волосатой лодыжке… Брр, чуть не стошнило!

– Боже правый! Ну у тебя и представления о любви! – вздохнула Жозефина.

– Да это не любовь, мама!

– Они сейчас сперва ложатся в постель, а потом уже влюбляются, – пояснила Ширли.

– Влюбленные мужчины такие скучные! – зевнула Гортензия.

– Но я в любом случае не собираюсь сплетаться в душной страсти с Эрве Лефлок-Пиньелем, – пробормотала Жозефина. Ей казалось, что все над ней смеются.

– А я бы на твоем месте не зарекалась, – хмыкнула Гортензия. – Он вполне в твоем вкусе и не сводил с тебя глаз. А глаза-то блестят! И он как будто ощупывал тебя, не касаясь, это было… неотразимо!

Ширли почувствовала, что Жозефине неловко. Пора кончать шутки, а то подруга воспринимает их слишком серьезно. Что случилось с ее чувством юмора? А может, этот человек ей и правда нравится? Он, my God, is really good looking[38].

– Уж не знаю, как это у мамы получается, но вокруг нее вечно вьются привлекательные мужчины, – примирительно заключила Гортензия, пытаясь свести все к комплименту.

– Спасибо, милая, – сказала Жозефина с натянутой улыбкой, чтобы закрепить это хрупкое перемирие. – А ты, Гэри? Ты романтик или потребитель, как Гортензия?

– Вынужден тебя разочаровать, Жози, но на данный момент я охочусь за жирной богатой телкой. Так что учусь быть жирным телком!

– Ясно. В общем, я одна среди вас такая клуша, как всегда…

– Ну нет, не одна! – проворчала Гортензия. – Есть же еще красавчик Лука! А кстати, почему он отсутствует? Ты его не пригласила?

– Он встречает Рождество с братом.

– Надо было и брата пригласить! Я видела его фотку в Интернете. Агентство «Сапфир», галерея Вивьенн. Этот Витторио Джамбелли обалденно красивый! Такой загадочный язвительный брюнет. Уж я бы его не упустила!

Их разговор прервал еще один звонок в дверь: явился Филипп с целым ящиком шампанского. За ним мрачно плелся понурый, тихий Александр.

– Шампанского на всех! – провозгласил Филипп.

Гортензия запрыгала от радости. «Рэдерер Розе», ее любимое шампанское! Филипп поманил Жозефину в прихожую – якобы помочь повесить их пальто.

– Надо поскорей развести кутерьму с подарками. Мы только что из клиники, это было ужасно.

– Стол накрыт. Индейка почти готова, через двадцать минут можно садиться. А потом подарки.

– Нет! Сперва подарки. Он тогда немного развеется. Поужинаем потом.

– Ладно, – согласилась она, удивленная его властным тоном.

– А Зоэ нет?

– Она у себя в комнате, сейчас позову…

– А ты-то как?

Он взял ее за руку, притянул к себе.

Она почувствовала тепло его тела под влажным шерстяным пиджаком, ее уши вспыхнули; она поспешно затараторила, скрывая замешательство: да-да, ничего, будь добр, разожги камин, а я пока переоденусь и причешусь. Он прижал палец к ее губам, постоял с минуту, пристально глядя на нее – Жозефине показалось, что прошла целая вечность, – и со вздохом сожаления отпустил.

В камине потрескивал огонь. На паркете, выложенном елочкой, сияла груда подарков. Компания разделилась на два лагеря: взрослые предвкушали лишь радость дарить и втайне надеялись, что не промахнулись, а молодое поколение нетерпеливо ожидало, сбудутся ли его сокровенные мечты. Одни слегка тревожились, а другие гадали, придется ли скрывать разочарование или можно будет предаться бурному и искреннему восторгу.

Жозефина не любила ритуал раздачи подарков. Каждый раз она испытывала какое-то необъяснимое разочарование, как будто разбивалась иллюзия бескорыстной любви, и каждый раз оставалась в уверенности, что не сумела выразить всю свою любовь. Ей хотелось разродиться горой, а на поверку почти всегда выходила мышь. Уверена, Гэри понимает мои чувства, сказала себе Жозефина, поймав его пристальный, ободряющий взгляд, говоривший: «Давай, come on[39], Жози, улыбнись, Рождество все-таки, ты нам весь вечер испортишь своей похоронной миной». «Что, так заметно?» – глазами спросила Жозефина, удивленно вздернув брови. Гэри утвердительно кивнул. «ОК, постараюсь», – кивнула она в ответ.

Она повернулась к Ширли, которая объясняла Филиппу, в чем состоит ее деятельность по борьбе с тучностью школьников.

– В мире каждый день умирают восемь тысяч семьсот человек, и все из-за этих торговцев сахаром! В одной только Европе что ни год становится больше на четыреста тысяч тучных детей! Сначала они морили рабов на плантациях сахарного тростника, а теперь взялись за наших малышей и обсыпают их сахарной пудрой!