Он будет считать меня сентиментальной клушей.

А я и есть клуша. Витторио постоянно твердит это Луке. Видел сегодня свою клушу? А что эта курица делает на Рождество? Отправится в Ватикан целовать туфлю папе? А хлеб она не крестит, прежде чем съесть? А перед сексом себя святой водой не кропит? Не стоило Луке мне все это повторять. Меня это задевает. Он говорит, что Витторио день ото дня все неадекватнее, все беспокойнее. Хочет сделать себе лифтинг, но денег не хватает. Говорит, потряси свою клушу, она как сыр в масле катается после своей книжонки. Клуши – они добренькие, душа нараспашку. Тоже мне, писательница! Лука вздыхал: я не виноват, что мы с вами редко видимся, ему нужна моя помощь.

В трех медных кастрюлях варились морковь, репа и сельдерей, из которых она собиралась делать пюре. Скоро и каштаны будут сварены и очищены. На закуску у нее фуа-гра и нарезка речного лосося. Зоэ обожала речного лосося. У нее был очень тонкий вкус, а по оттенку или блеску рыбы она сразу могла определить, сочная та или сухая, свежая или не очень. Перед рыбным прилавком она морщила нос. Это был сигнал: «Мам, здесь не бери. Лосось с фермы, чужих какашек наглотался». Зоэ любила вкусы и запахи, старалась как можно точнее выразить оттенок или воспроизвести звук, закрывала глаза и, причмокивая языком, придумывала целую гамму разных привкусов. Она любила зиму с ее холодами: в них она тоже знала толк. Колючий, резкий мороз, сырой холод, хмурый, нависший холод перед снегопадом, мягкий пушистый мороз, в который хорошо сидеть у камина… «Я люблю холод, мам, у меня от него на сердце тепло». Сейчас, наверное, доделывает свои подарки из картона, обрывков шерсти, лоскутков, скрепок, зажимок и блесток. Она делала замечательных кукол, картины, инсталляции. Словно барышня былых времен. В отличие от Гортензии, она не любила ничего покупать. И еще моя дочка не любит перемены, ей нравится, чтобы из года в год на праздник были одни и те же блюда, чтобы на елке висели те же шары и гирлянды, чтобы мы слушали те же рождественские песни. Ради нее я и соблюдаю весь этот ритуал. Дети не любят, когда посягают на их привычки. Они сентиментальны, и привычки придают им уверенности. Зоэ непременно лизнет рождественское полено, прежде чем откусить: она ищет в нем вкус всех рождественских пирогов в своей жизни, и особенно, наверное, тех, которые ела, когда отец еще был с нами. Как встретит Рождество тот человек из метро? Неужели это Антуан? У него шрам, глаз закрыт. Если он жив и разыскивает нас, то должен бродить вокруг дома в Курбевуа. А там теперь новая консьержка, она нас не знает. И в телефонном справочнике моего имени нет.

Зоэ попросила, чтобы за праздничным столом оставили одно свободное место.

– Увидишь, мам, это будет сюрприз, рождественский сюрприз.

– Она нам бомжа приведет! – предположила Гортензия. – Тогда я точно смоюсь!

– Если не Зоэ, то твоя мама уж точно приведет, – заметила Ширли, и глаза ее смеялись.

– Мне всегда так неловко праздновать, когда на улице столько…

– Кончай, мам, хватит! – воскликнула Гортензия. – Я и забыла, что еду к Матери Терезе! Может, тебе открыть сиротский приют для маленьких симпатичных негритят?

«Смешайте фарш с творогом и черносливом. Нафаршируйте индейку». Вот это я в детстве любила больше всего. Набивать индейку ароматным густым фаршем. Живот индейки раздувался, и я спрашивала у папы: как ты думаешь, она не лопнет? Ирис и мама кривились, а папа хохотал. Сегодня Ирис с нами не будет. И Анриетты тоже. Я не почувствую привкуса прежних праздников, с веточкой падуба на двери, тройной ниткой жемчуга на черном платье Анриетты, лиловой бархатной лентой в волосах Ирис и неизменным восхищенным возгласом матери: «Не стоило бы это говорить при малышке, но я никогда не видела глаз такой синевы! А зубы! А кожа!» Она смеялась от восторга, глядя на старшую дочь, так, словно получила в подарок сапфировое колье. А я? Я чувствовала себя уродиной, на которую никто и смотреть не станет. И эта рана не зажила до сих пор.

«Зашейте отверстие суровой ниткой. Обмажьте птицу маслом или маргарином, посолите, поперчите. Положите птицу на разогретый противень. Примерно через 45 мин. убавьте температуру в духовке. Запекайте индейку в течение часа, постоянно поливая растопленным жиром».

После смерти Люсьена Плиссонье потянулась череда грустных праздников, когда место главы семьи оставалось пустым, а потом появился Марсель Гробз в своих клетчатых пиджаках и галстуках с люрексом. На их тарелках выросли груды подарков. Ирис принимала их снисходительно, словно, так и быть, прощала Марселя за то, что он занял отцовский стул, а Жозефине хотелось броситься ему на шею, но она сдерживалась, опасаясь осуждающих взоров матери и сестры. Сегодня Марсель впервые празднует Рождество с Жозианой и сыном. Скоро она их увидит. У нее, наверное, будет ощущение, что она предает свою мать, перебегает во вражеский лагерь; ну и пусть.

В дверь позвонили. Коротко и твердо. Жозефина посмотрела на часы. Семь. Наверное, они забыли ключ.

Это был мсье Лефлок-Пиньель. Пришел с извинениями: возможно, вечером будет шумно, у них с женой семейный прием. На нем был смокинг, галстук-бабочка, белая плиссированная рубашка, широкий черный атласный пояс. Волосы напомажены и разделены четким пробором – прямо кусты во французском регулярном парке.

– Не стоит извиняться, – улыбнулась Жозефина, обкатывая метафору в голове и приходя к выводу, что небрежное очарование английских цветников ей нравится куда больше. – Боюсь, у нас тоже будет несколько шумно…

Наверное, я должна предложить ему бокал шампанского? Она замялась, но поскольку он явно не собирался уходить, пригласила его войти.

– Мне бы не хотелось отнимать у вас время, – извинился он, однако решительно шагнул в квартиру.

Она вытерла руки тряпкой и протянула ему чуть жирную от масла ладонь.

– Вас не затруднит пройти на кухню? Мне нужно следить за индейкой.

Он вежливо пропустил ее вперед, шутливо заметив:

– О! Я допущен в святая святых! Большая честь!..

Он явно собирался что-то добавить, но осекся. Она достала из холодильника бутылку шампанского и протянула ему, чтобы он открыл. Они пожелали друг другу счастливого Рождества и всего самого лучшего в наступающем году. Все-таки он очень обаятелен, даже с этим ландшафтным дизайном на голове. Интересно, что у него за жена? Никогда ее не видела.

– Я хотел у вас спросить, – начал он, понизив голос. – Ваша дочь… как она отреагировала на то, что случилось с мадам Бертье?

– Это был шок для нее. Мы много говорили об этом.

– Дело в том, что Гаэтан молчит. – Вид у него был озабоченный.

– А другие ваши дети? – спросила Жозефина.

– Старший, Шарль-Анри, ее не знал, он учится в лицее. А у Домитиль она никогда не вела… Меня беспокоит только Гаэтан. А поскольку он учится в одном классе с вашей дочерью… Может, они говорили об этом?

– Она мне не рассказывала.

– Я слышал, вас вызывали в полицию.

– Да. На меня тоже напали, совсем недавно.

– Таким же образом?

– Ох, нет! Не сравнить с тем, что случилось с бедной мадам Бертье.

– А вот комиссар полиции сравнил. Я ходил к нему, он меня принял.

– Знаете, полицейские часто преувеличивают.

– Не думаю.

Эти слова он произнес сурово, как будто подозревал ее во лжи.

– В любом случае это неважно, я же не умерла! Я здесь, пью с вами шампанское!

– Я боюсь, как бы он не взялся за наших детей, – продолжал мсье Лефлок-Пиньель. – Надо потребовать, чтобы дом взяли под охрану, чтобы здесь постоянно дежурил полицейский.

– Круглосуточно?

– Не знаю. Это я и хотел с вами обсудить.

– Почему надо устанавливать охрану специально для нашего дома?

– Потому что на вас напали. Вы же не будете это отрицать?

– Я не уверена, что это тот же самый человек. Не люблю все валить в одну кучу и делать поспешные выводы…

– Но, мадам Кортес…

– Можете называть меня Жозефиной.

– Я… нет… Я предпочитаю «мадам Кортес».