Переезд продолжался около получаса или немногим больше. Выехав из города, увидели впереди другие сани: то был противник со своим секундантом. Подъехали они к Ко­мендантской даче в 4 1/2 часа, одновременно с Дантесом и д'Аршиаком. Остановились почти в одно время и пошли в сторону от дороги. Снег был по колено. Мороз был неболь­шой, но было ветрено.  По позднейшим воспоминаниям Данзаса, мороза было градусов пятна­дцать. В камер-фурьерском же журнале мороз 27 января утром отмечен в два градуса.

«Весьма сильный ветер, который был в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом леску» (свидетельство д'Аршиака). «Данзас вышел из саней и, сговорясь с д'Аршиаком, отправился с ним отыски­вать удобное для дуэли место. Они нашли такое саженях в полутораста от Комендантской дачи: более крупный и густой кустарник окружал здесь площадку и мог скрывать от глаз ос­тавленных на дороге извозчиков то, что на ней происходило» (позднейший рассказ Данзаса).

Место было выбрано, но множество снега мешало противникам, и секунданты оказались в необходимости протоптать тропинку. «Оба секунданта и Геккерен занялись этой работой, Пушкин сел на сугробе и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец вытоптана была тропинка, в аршин шириною и в двадцать шагов длиною». Секунданты отмерили тропинку, своими шинелями обо­значили барьеры, один от другого в десяти шагах. Противни­ки стали, каждый на расстоянии пяти шагов от своего барье­ра. Д'Аршиак и Данзас зарядили каждый свою пару пистоле­тов и вручили их противникам.

Впоследствии Данзас припоминал следующие подробно­сти: «Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-ви­димому, был столько же покоен, как и во все время пути, но в нем выражалось сильное нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным вы­бранное им и д'Аршиаком место, Пушкин ответил:

«Са m'est fort egal, seulement tachez de faire tout cela plus vite» (мне совершенно все равно, лишь бы побыстрее)

Отмерив шаги, Данзас и д'Аршиак отметили барьер свои­ми шинелями и начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту:

«Eh bien! est-ce fini?» (Все ли, наконец, готово?)

Все приготовления были закончены. Сигнал к началу поединка был дан Данзасом. Он махнул шляпой, и противники начали сходиться. Они шли друг на друга грудью. Пушкин сразу подошел вплотную к своему барьеру. Дантес сделал четыре шага. Соперники приготовились стрелять. Спустя не­сколько мгновений раздался выстрел. Выстрелил Дантес. Пушкин был ранен. Падая, он сказал: «Je suis blesse» (Я ранен).

Пушкин упал на шинель Данзаса, служившую барьером, и остался недвижим, головой в снегу. При падении пистолет Пушкина увязнул в снегу так, что все дуло наполнилось снегом. Секунданты бросились к нему. Сделал движение в его сторону и Дантес.

В воспоминаниях Данзаса — единственного свидетеля, оставившего свои воспоминания о поединке, этот эпизод передан так: «По сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться. Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин, падая, сказал: «Je crois que j'ai la cuisse fracassde» (Мне кажется, что у меня раздроблена ляжка).

После нескольких секунд молчания и неподвижности Пушкин приподнялся до половины, опираясь на левую руку, и сказал: «Attendez, je me sens assez de force pour tirer mon coup» (Подождите, у меня хватит силы на выстрел).

Дантес возвратился на свое место, стал боком и прикрыл свою грудь правой рукой. Данзас подал Пушкину новый пис­толет взамен того, который при падении был забит снегом.

Перемену пистолетов д'Аршиак считал делом неправильным и в описание поединка, которое он вручил князю Вяземскому, по этому поводу внес следующие строки: «Так как оружие, бывшее у Пушкина в руке, оказалось покрытым снегом, то он взял другое. Я мог бы сделать возражение, но знак, данный мне бароном Жоржем Геккереном, мне в этом воспрепятствовал». Данзас горячо протестовал против заявления д'Аршиака. «Я не могу оставить без возражения заключения г. д'Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г. Геккерена. Обмен пистолета не мог подавать повода во время поединка ни к какому спору. — По условию, каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета А. С., усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его; никакого знака ни со стороны г. д'Аршиака, ни со стороны г. Геккерена подано не было. Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предположение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было; если б оно могло возродиться, то г. д'Аршиак обязан бы был объявить возражение свое и не останавливаться знаком, будто от г. Геккерена поданным; к тому же сей послед­ний не иначе мог бы узнать намерение г. д'Аршиака, как тогда, когда бы и оно было выражено словами; но он их не произнес. Я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г. Геккереном, — но решительно опровергаю, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы он мог от себя устранить. Не от него зависело не уклониться от удара своего против­ника, после того, как свой нанес». По поводу этого спора С. А. Панчулидзев пишет: «В данном случае прав д'Аршиак: замена пистолетов, раз они взяты в руки противника, не допускается. Но Данзас прав, что снег, набившийся в дуло пистолета Пушкина, мог на морозе только усилить удар выстрела, а не ослабить его.

Опершись левой рукой о землю, Пушкин стал прицеливаться и твердой рукой выстрелил. Дантес пошатнулся и упал. Пушкин, увидя его падающего, подбросил вверх пистолет и закричал: «Bravo!»

Поединок был окончен, так как рана Пушкина была слиш­ком серьезна, чтобы продолжать. Сделав выстрел, он снова упал. После этого два раза он впадал в полуобморочное со­стояние, и в течение нескольких мгновений мысли его были в помешательстве. Но тотчас же он пришел в сознание и бо­лее его не терял.

«Когда оба противника, — записал князь Вяземский, — лежали каждый на своем месте, Пушкин спросил д'Аршиака:

—  Est-il tue?

—  Non, mais il est blesse au bras et a la poitrine.

—  С'est singulier: j'avais cru que cela m'aurait fait plaisir de le tuer; mais je sens que non.

(— Он убит?

—  Нет, но ранен в руку и в грудь.

—  Странно, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет)

Д'Аршиак хотел сказать несколько мировых слов, но Пушкин не дал ему времени продолжать.

—  Au reste, c'est egal; si nous retablissons tous les deux, ce sera a recommencer»(Впрочем, все равно. Как только мы поправимся, начнем снова).

Между тем из раны Пушкина кровь лилась изобильно. Надо было поднять раненого, но на руках донести его до са­ней, стоявших на дороге на расстоянии полверсты с лишком, было затруднительно. Данзас с д'Аршиаком подозвали извоз­чиков и с их помощью разобрали находившийся там из тон­ких жердей забор, который мешал саням подъехать к тому месту, где лежал раненый Пушкин. Общими силами усадив его бережно в сани, Данзас приказал извозчику ехать шагом, а сам пошел пешком подле саней, вместе с д'Аршиаком. Пуш­кина сильно трясло в санях во время более чем полуверстно­го переезда до дороги по очень скверному пути. Он страдал не жалуясь.

Дантес при поддержке д'Аршиака мог дойти до своих са­ней и ждал в них, пока не кончилась переноска его соперника.

У Комендантской дачи стояла карета, присланная на вся­кий случай старшим Геккереном. Дантес и д'Аршиак предло­жили Данзасу воспользоваться их каретой для перевозки в город тяжелораненого Пушкина. Данзас нашел возможным принять это предложение, но решительно отвергнул другое, сделанное ему Дантесом, — предложение скрыть его участие в дуэли. Не сказав, что карета была барона Геккерена, Данзас посадил в нее Пушкина и, сев с ним рядом, поехал в город.