Как быть служанке, потерявшей место? Куда пойти девушке, лишившейся дома?

Ни денег, ни крыши над головой, ни родни…

Нерхар? Он если не сегодня, так завтра в плаванье уйдет. Сам хвастался: в наррабанские земли, на «Попутном ветре». Так что он своей девчонке не помощник и в беде не заступник. Сам бездомный, как морской ветер.

Подружки прежние, зубоскалки эти? Ну… может, и помогут. Пристроят к работе за медяки. Но сначала обдерут острыми язычками всю кожу: как же ты, Гортензия, у нас в порту приживешься? Ты же с серебряных блюд есть привыкла, верно? И платья не иначе как бархатные носила, не хуже супруги Хранителя? И спишь на перинах лебяжьего пуха – где ж мы тебе такое раздобудем? И беседовать наловчилась с важными господами – с нашими-то парнями уже и двух слов не свяжешь, Гортензия?

Ладно. Это она выдержит. И похуже выдерживать приходилось. Но нужно немного денег на первое время. Жалованья она не получила… и с хозяйки уже не спросишь… ох!

Вскинув руки к лицу, девушка расплакалась.

Там, в доме, при виде мертвой старухи служанка была потрясена, но не уронила ни слезинки. А теперь мысль о том, что госпожа, такая аккуратная в денежных делах, уже не вручит ей деньги с назидательными словами, как делала это в последний, сороковой день каждого месяца, вдруг сделала всё неотвратимым, окончательным.

А ведь это госпожа научила Гортензию писать и считать! И манерам хорошим учила, и разговаривать не по-портовому, и рукодельям всяким пробовала обучать, да у Гортензии, видно, пальцы грубые. И больше никогда… ой, жалость-то какая, горе какое!

Сейчас госпожа вспоминалась не вздорной, крикливой и придирчивой, а требовательной, строгой, но не злой женщиной, которая желала добра своей ленивой и непослушной служанке и была для нее единственным близким человеком…

Слезы высохли так же быстро, как и хлынули. Девушке из Отребья хныкать не пристало. Все равно мир вокруг не пожалеет, не утешит. «Подыхай, но смейся!» – учит своих детей веселый город Аршмир.

Госпожу не вернешь. И прежней жизни, спокойной и сытой, тоже не возвратишь. А заплаканные глаза, покрасневший нос и растрепанные волосы не помогут найти новую работу.

Девушка вскинула руки – поправить волосы. И вздрогнула: пальцы коснулись холодных гладких зерен.

Заколка! Бисерная заколка-бабочка! Сине-зеленая, красиво сплетенная… а ведь есть еще и два браслета, тоже бисерные, с сине-голубым узором! Она же их так и не сняла!

Вот оно, жалованье Гортензии!

Руки сами дернули удобные, с зажимом шнурочки, снимая браслеты…

Подходящая лавчонка сыскалась рядом, на Галечной улице: маленькая, безлюдная – если не считать хозяина, торчащего за прилавком среди полок, заваленных всякой всячиной. В таких лавочках можно купить всё: от иголки до горшочка с мягким мылом, от пакетика порошка от блох до недорогого украшения… Ну да, в плоском ящичке, что хозяин предусмотрительно держит возле своего локтя, разложены браслеты с цветным стеклом, стальные перстни-печатки, бисерные налобные повязки и бусы из оленьего рога, распиленного на бляшки.

Девушка скромно шагнула через порог, с поклоном выложила перед хозяином браслеты и заколку и сообщила, что хотела бы на пробу продать образцы своей работы. Если господин останется доволен, она принесет еще.

Пожилой хозяин помедлил с ответом, разглядывая изящные, умело сплетенные вещицы. Обычно он не покупал украшения у случайных людей. Предпочитал иметь дело с мастерами и мастерицами, которые раз за разом приносят ему на продажу труды рук своих. А с незнакомцами свяжись – еще погоришь на скупке краденого!

Но бисерное плетение – это не серебро, не модная нынче резьба по кости, не золотое шитье. Милый пустячок. Можно и купить, если дешево. Такая прелесть на прилавке не залежится. Хоть об заклад бейся – уже сегодня вещички улетят к покупателям…

Хозяин улыбнулся девушке и приготовился торговаться за каждый медяк.

Лекарь Ульден вступил в свой дом, где не был лишь несколько дней, с таким чувством, словно вернулся из долгой отлучки. И встречен был с такой радостью, словно домашние год за годом с тоской высматривали его у ворот во все глаза.

Всплеснула руками, заголосила старая вольноотпущенница Ворчунья, что ведала хозяйством в маленьком домике на Кошачьей улице.

Кухарка-наррабанка заявила, что в два счета состряпает что-нибудь вкусненькое для господина, который наголодался у чужих людей… Что значит «удрал с пира»? Знает она эти замковые пиры! Небось одна пережаренная дичина да море выпивки! Нет чтоб напечь человеку любимых яблочных оладушек!

Мальчишка-раб без приказа подхватил ведра и помчался за водой: господин, конечно же, пожелает вымыться с дороги!

Звонкоголосая собачонка Пилюля – комок рыжего меха и пара блестящих глаз – заплясала, запрыгала перед хозяином. А когда тот подхватил малышку на руки, восторженно вылизала ему лицо.

И сам Ульден разглядывал свое скромное холостяцкое хозяйство взглядом путника, что обошел все ближние и дальние земли и наконец прибрел к родному порогу. Если не считать службы в армии, молодой человек редко покидал Аршмир даже на несколько дней.

Сейчас Ульден предвкушал мирные удовольствия домашней жизни: баню (он пристроил за домом будочку на гурлианский манер, ибо брезговал общими банями), вкусный завтрак (яблочные оладьи он и впрямь обожал), совсем немного поваляться на кровати (нечасто он это позволял себе)… В больницу для бедняков он пойдет после обеда. В конце концов, он не единственный врач в городе, да и положенное ему время в этом месяце он уже в больнице отработал. До обеда еще успеет в лаборатории посидеть…

Ульден заулыбался в предвкушении самого драгоценного, самого утонченного из наслаждений.

Лаборатория была требовательна. Она занимала его мысли, отбирала каждое свободное мгновение и тянула из кошелька деньги с настырностью корыстной и хитрой любовницы. Зато и воздавала сторицей: позволяла краешком глаза взглянуть на великий мир неведомого, дразнила, обещала близкое познание истины… вот-вот, сейчас, еще немного – и перед ним откроется то, чего не видел никто до Ульдена.

И где-то там, на бескрайних просторах, не измеренных человеческою мыслью, горел его маяк, его светоч, его мечта, к которой молодой врач тянул руки с того самого дня, когда посвятил себя своему ремеслу.

Снадобье Всеисцеляющее, лекарство от всех болезней… конечно, кроме старости, ибо предел жизни человеческой положен богами. Нельзя человеку желать бессмертия, ибо он и так бессмертен: душа, попадая в Бездну, очищается от грехов в негасимом пламени и, чистая и обновленная, достается рожденному на свет младенцу. Если оборвать эту цепь обновления, человек будет жить столетие за столетием, но душа под тяжестью накопившихся грехов загниет, зачервивеет, прахом изойдет. И человечество станет – хуже крыс в железном котле, пожирающих друг друга.

Это всё, конечно же, правильно. Но это не значит, что путь в Бездну должен быть короток и наполнен страданиями. Болезни не должны сокращать человеку срок, отмеренный Безликими.

Когда Ульден создаст Снадобье Всеисцеляющее (а он его непременно создаст), люди будут доживать до глубокой и бодрой старости. И никто не увидит на погребальном костре малыша, который и грехов-то на душу набрать не успел.

Вот цель, ради которой не следует жалеть ни сил, ни времени, ни денег!

Денег, да…

Заказана в Наррабане и скоро прибудет в Аршмир увеличительная труба, вещь редкая и дорогая. Не из тех труб, что служат звездочетам для наблюдения за светилами. Нет, другое устройство, делающее большими совсем крошечные предметы. Ульден видел такое чудо у одного знатного пациента, исследующего живую природу, и едва не заболел от зависти и вожделения к невероятному прибору.

Но то устройство, что он заказал в Наррабане, еще сильнее по силе увеличения. Мудрый Харрахт, ученый из Васха-до, в одном из своих трактатов уверяет, что в капле обычной колодезной воды сумел разглядеть множество крохотных живых существ… невероятно! Он, Ульден, не будет знать покоя, пока не проверит сам, лжет ли Харрахт, ошибается ли… или действительно совершил небывалое открытие! О, если это так, то он, Ульден из Аршмира, пойдет дальше Харрахта и выяснит, влияют ли эти загадочные существа на здоровье и долголетие человека и могут ли они приблизить создание Снадобья Всеисцеляющего!