Дни текли, похожие один на другой.

Когда мало впечатлений, время идет быстрее. Мне нравился этот спокойный, равномерный ход времени. Я не хотела потрясений, которые приносит любовь, потому что любовь очень часто превращается в мусорные баки, от которых воняет.

Люська приходила раз в неделю. В четверг. Но однажды пришла в понедельник, с пустыми руками и встревоженным лицом.

– Век, дай пятьсот рублей. Вовке на гроб.

Я онемела. Но что тут скажешь…

– Жалко Вовку, – произнесла я самое простое, что можно было сказать.

– Конечно, жалко, – согласилась Люська.

– Переживаешь?

– Тяжело…

Ушел олень беспутный. Грохнулся посреди жизни.

– Дашь? – еще раз проверила Люська.

– Ну конечно. Только приходи завтра, у меня сейчас нет русских денег.

Я получала тогда в долларах, и с рублями была проблема: ехать в обменный пункт, менять, возвращаться. Но куда деваться? В то время как-то все незаметно перешли на доллары. Рубль – валюта неуважаемая. Его прозвали «деревянный».

– А когда прийти? – уточнила Люська.

– Завтра в это же время.

– Ой, спасибо, я приду.

– Как там Нэля? – поинтересовалась я.

– В карты играет с соседскими бабами. В подкидного дурака.

– Понятно.

– Что понятно? – насторожилась Люська.

– Игра для дураков.

– Ты книжки пишешь, а корову подоить не можешь. А у меня хозяйство. Я все держу одна, а ты за собой тарелку помыть не можешь.

– Могу, – возразила я.

– Твои книжки можно читать, а можно не читать. А молочные продукты нужны каждый день.

– Это правда, – согласилась я.

– А пятьсот рублей дашь? – проверила Люська.

– Дам. Приходи завтра в это же время.

На другое утро я пошла на прогулку. У меня был привычный маршрут, вдоль речки и обратно. Прогулка на сорок минут, вдохнуть небо и речку, зарядиться от космоса.

От санатория мне навстречу двигался мужичок, похожий на гнома. На нем была вязаная шапка колпаком с оттянутой макушкой. Он шел, сгорбившись, нес на спине большой мешок с пустыми бутылками.

Поравнявшись со мной, гном повернул ко мне лицо. Это был Володька. Я не поверила своим глазам. Я собиралась давать деньги ему на гроб, а он – вот он, собственной персоной.

– Здрассьте, – поздоровался гном.

– Привет, – ответила я, продолжая изучать его глазами.

– Поэтесса? – уточнил гном.

– Вроде того, – согласилась я.

Володька слышал звон, но не знал, где он. Ему какая разница – проза, поэзия.

– А вы Володя? – прямо спросила я.

– Ну… – согласился он. – Не узнали?

Я повернулась и пошла, слегка недоумевая. Ну и Люська… Ради денег, причем маленьких денег… Ничего святого.

На другой день Люська явилась не запылилась. Смотрела на голубом глазу.

– А я видела твоего Володьку, – сообщила я. – Бутылки собирал.

– Как? – удивилась Люська и вытаращила глаза в притворном недоумении.

– Очень просто. Целый мешок набрал.

Люська помолчала, потом спросила:

– А пятьсот рублей дашь?

– Дам.

– А тысячу?

Я открыла кошелек. Все купюры были исключительно по тысяче рублей. Не буду же я рвать тысячную бумажку пополам.

– Дам, – сказала я. Протянула деньги.

Люська никак не ожидала такого поворота событий. Она опасалась, что не получит ничего, а тут целое состояние.

Люська грохнулась на колени и уткнулась головой в пол. Как мусульманин на молитве.

– Чаю хочешь? – спросила я.

Люська поднялась, постояла несколько секунд, приличествующих моменту, потом села за стол.

О Володьке мы больше не говорили. О чем говорить? И так все ясно. Помощи от него никакой. Живой он или мертвый – для Люськи «без разницы», как говорят в деревне. Для Володьки, конечно, большая разница: живой он или мертвый.

– Какие новости? – спросила я.

– Дочка замуж выходит.

– За кого?

– За таджика.

– А где вы его взяли?

– У нас вся деревня в таджиках и в наркоте. Гастарбайтеры.

– И ваш наркоман? – испугалась я.

– Наш нет. Он продает, а сам не употребляет.

– А жилье у него есть?

– Нет. У нас жить будет.

– Тебе это надо?

– А что делать? Люська беременная. Куда пойдет с ребенком?

Помолчали.

– Ничего, он заработает. Купит себе квартиру.

– Ты знаешь, сколько стоит квартира? – спросила я.

– Ну…

– Ему на эту квартиру надо будет работать всю жизнь. Лет двадцать.

Люська молчала.

– Почему так получается, – продолжала я, – деньги идут к деньгам, а нищета липнет к нищете? Вот и Люська твоя будет плодить нищету.

– Не пророчествуй, – строго сказала Люська.

Я поразилась: какое точное слово она нашла. Видимо, общение со мной шло ей на пользу.

Мне стало неловко. Действительно, ситуацию уже не переиграть. Надо поддержать человека, а не каркать. Кому нужна моя дурная правда? Видимо, я заразилась от Люськи. Мы взаимно влияли друг на друга.

– Ребенок красивый будет, – успокоила я. – Смешанные браки полезны для потомства.

Люська не поддержала эту тему. Видимо, ей самой этот таджик не нравился.

– Какие у тебя планы? – спросила я.

– Заменить в доме окна. Старые выбросить, поставить пластиковые, а то дует…

– Сколько окон?

– Восемь.

– Дорого, – посочувствовала я.

– Так это ж мечта. Я могу мечтать на любую сумму.

– Ну да… – согласилась я.

– А у тебя какая мечта? – спросила Люська.

– Хочу дом на Кипре.

– А сколько он стоит?

– Пять нулей.

– В рублях?

– В долларах.

– А если в рублях?

– Тогда шесть нулей.

– Ну, это я не понимаю… Спасибо тебе за тыщу. Все-таки три нуля.

Люська собралась уходить. Я проводила ее за калитку, смотрела, как она удаляется по дороге. Модная юбка полоскалась вокруг ее ног, кто-то подарил из богатых клиентов.

Чем отличаются люди друг от друга? Количеством нулей и качеством мечты. И еще: соотношением добра и зла в душе.

Моя мечта – написать новую книгу. Мечта Хиллари Клинтон – стать президентом США. А у Люськи – вставить пластиковые окна. Она вставит окна, и у нее не будет сквозняков.

Три нуля… Пять нулей… Девять нулей…

А в остальном… Как писал поэт, «знатная леди и Джуди О’Грэди во всем остальном равны». Все люди – люди. Каждый человек – человек.

Начался дождь. Хлынул как из ведра. Я пошла в дом, не ускоряя шаг. Я люблю ходить под дождем.

Февраль – последний месяц зимы. Месяц короткий. Природа как бы выпроваживает зиму, как задержавшегося гостя. Но зима – стоит. Белый снег под серым небом. Хочется на Мальдивы, где всегда солнце и пальмы.

Я выхожу на крыльцо своего дома. Сосны, березы, снега.

В центре белизны, на середине моего участка, на моем личном пространстве – вывернутая из пакетов помойка. Я подхожу ближе, вглядываюсь. Пустые пластиковые бутылки, картофельные очистки, селедочная требуха, использованные презервативы. Продукты жизнедеятельности таджиков.

Я легко догадываюсь: это безобразие принес мой пес Фома с соседней стройки. Таджики оставляют свой мусор в пакетах, а Фома приносит их на мой участок. Вываливает на землю и спокойно выбирает: что можно съесть. Не исключено, что он угощает и меня, дескать: бери, не стесняйся.

От злобы у меня вскипают мозги. Мне хочется заорать на Фому и даже пнуть его ногой. Я кручу глазами, выискивая Фому. Фома залез в будку и выглядывает оттуда со сконфуженным видом. Он не понимает: чем я недовольна?

Я на секунду задумываюсь. Надо орать сразу, как он явился. Вот Фома занес мусор – тут же заорать, чтобы он связал эти два события: мусор и ор. А так… по прошествии времени он не сможет понять: чего это хозяйка разоряется в середине дня. Он принес пакеты накануне вечером, с тех пор прошла ночь, и раннее утро, и позднее утро.

К тому же Фома, с его точки зрения, ничего плохого не сделал. Это добыча. Он сам кое-что скушал и хозяйке оставил. Чем тут можно быть недовольной?