Кася слушала внимательно, так и не понимая, почему Александрова рассказывает эту историю. Вера Осиповна заметила выражение вежливой скуки на ее лице.
– Вы спрашиваете себя, почему эта старуха рассказывает про какую-то там Манюню и какое это имеет отношение к вам? – резко спросила она.
– Вы не ошиблись, – призналась Кася.
– Только отношение все это имеет к вам самое непосредственное! – взорвалась бывшая прима и, с трудом взяв себя в руки, продолжила слегка надорванным голосом: – В тот день Манюня призналась мне, что картины, к которым мы все привыкли, на самом деле подлинники известных мастеров. Две большие принадлежали перу Ильи Репина и Константина Коровина, с которыми ее дед был дружен, автором акварельного «Портрета неизвестной» на самом деле был Александр Бенуа. И вот теперь она решила подарить все это Художественному музею. Совершенно не знаю почему, но я попыталась отговорить ее. Предлагала отложить решение, не встречаться с хранителями, подумать о наследниках. Но Манюня была непреклонна. Тем более из близких у нее остался только племянник, который почти не поддерживал с ней никаких отношений. И она искренне опасалась, что ее единственный родственник просто продаст картины, и тревожилась за судьбу родительской коллекции. Я ее так и не уговорила. Манюня отправилась за советом к нотариусу. Но не успела она составить дарственную, как на нее вышел представитель какого-то фонда или иностранной галереи, Манюня так точно и не поняла, и предложил купить картины. Манюня отказалась, сказав, что в деньгах она не нуждается. Для нее важнее было увидеть имя своих родителей на дарственных табличках рядом с картинами. Представитель звонил еще несколько раз, приходил, даже подключил к делу племянника, который ради такого случая попытался восстановить отношения с тетей, но она не соглашалась. А потом с Манюней произошел несчастный случай: она попала под машину. Того, кто сидел за рулем, так и не нашли, дело закрыли. А после похорон племянник продал все картины за очень приличную сумму этому самому фонду.
Кася замерла, один вопрос вертелся на губах, наконец она решилась:
– Вы полагаете, что смерть вашей подруги не была несчастным случаем?
– Нет, – просто ответила Александрова, – нет, я не верю в совпадения. Конечно, вы можете сказать, что достаточно было украсть картины. Но, насколько я понимаю, никакая галерея и никакой уважающий себя аукцион не выставит на продажу краденое. Основным условием было законное приобретение картин. Поэтому смерть Манюни оказалась очень и очень кстати…
Две женщины сидели друг напротив друга и молчали. Вера Осиповна смотрела невидящим взглядом в окно, глаза ее на этот раз были сухими, лицо застыло маской. Кася уставилась в пол, словно боялась поднять глаза и встретить презрительный взгляд ее собеседницы.
– Поэтому я вас и спрашиваю, покажется ли сумма, которую вы мне только что предложили, вашим хозяевам приемлемой, и не будет ли она стоить мне жизни? – снова разорвала молчание Александрова.
– Я была уполномочена предложить вам именно столько.
– Хорошо, на этом мы и остановимся. Как будет происходить продажа?
Кася коротко объяснила, желая только одного: уйти. Выйдя от Александровой, она первым делом набрала полные легкие воздуха. В определенный момент ей показалось, что она задыхается. Быстрым шагом вышла на набережную и в течение почти пятнадцати минут тупо смотрела на легкие волны, пробегающие по маслянисто-черной поверхности реки. Только почувствовав, что окончательно пришла в себя, вернулась в гостиницу, позвонила Шарову и передала согласие клиентки.
С Алексом она решилась поговорить гораздо позже, почти через две недели после встречи с экс-примой Мариинского театра. К ее удивлению, Алекс отреагировал на рассказ Каси вполне спокойно и только пожал плечами:
– Слушай, ну а какая тебе, собственно, разница? Мы к этой самой Манюне никакого отношения не имеем. Инвестиционные фонды, вкладывающие капиталы в произведения искусства, бывают разными, и методы их отличаются. Потом ты должна понять, что это просто одна из форм капитала, а деньги, как известно, не пахнут. Ты же не будешь задавать вопрос банкиру, чувствует ли он ответственность за клиента, который пустил себе пулю в лоб, или менеджеру, не переживает ли он, что уволенный им работник стал бездомным бродягой. Этот мир просто так устроен. Да и в конце концов тебе ведь самой никого убивать не предлагают.
– То есть тебе все равно, что в результате твоей деятельности кто-то может пострадать? – констатировала Кася.
– Что за винегрет у тебя в голове? Ты, может, начнешь, как буддийские монахи, метелочкой перед собой мести, чтобы, не дай бог, не раздавить какую-нибудь букашку?
– Не преувеличивай, речь идет не о какой-нибудь букашке, а о вполне конкретных людях, которым наше вмешательство вполне может стоить жизни! – взорвалась было Кася и тут же остановилась. Просто она почувствовала, что все ее слова имеют такой коэффициент полезного действия, как и война с ветряными мельницами. «Совесть Шарова не покупается за деньги, а только за очень крупные суммы», – горько усмехнулась она про себя. Впрочем, он не слишком отличался от большинства земных и вполне нормальных людей, которые любят говорить, что у них есть голова на плечах, что они знают, о чем говорят, и твердо стоят на своем клочке земли. Поэтому дальнейший разговор не имел никакого смысла.
В этот же день, вернувшись домой, Кася подняла все свои записи. Из самых недавних дел она выбрала троих владельцев, которые отказались от предложенного вознаграждения. Первым был майор в отставке Зинкевич Владимир Иванович. Ему от дедушки достались несколько старинных икон, две из которых принадлежали перу неизвестного художника школы Максима Грека. Майор никак не желал расставаться с иконами и ни о каких предложениях и слышать не хотел. Дрожащей от волнения рукой Кася набрала номер майора и с огромным облегчением услышала хорошо запомнившийся ей суховатый голос:
– Я вас слушаю.
Кася торопливо повесила трубку. Она совершенно не представляла себе, о чем говорить с бывшим военным. Второй в ее списке была Чегодаева Марина Степановна, главный бухгалтер какого-то строительного треста, мама которой купила в свое время по сравнительно недорогой цене несколько картин Зинаиды Серебряковой и несколько набросков Кустодиева. Марину Степановну не устроила цена, предложенная Касиными заказчиками, и она ожидала другого, более выгодного покупателя. Трубку сняла дочь Чегодаевой, Вика. На просьбу Каси поговорить с ее матерью Вика заявила, что та в командировке и приедет только через неделю. Но если ее, Касю, интересуют картины, то три из них уже проданы, а с остальными они расставаться пока не собираются. На этот раз Кася повесила трубку с явным облегчением и с совершенно легким сердцем набрала третий номер: Натальи Витальевны Муромской, известного в прошлом архитектора.
На звонок никто не ответил, скорее всего, хозяйки квартиры не было дома. Кася перезвонила Муромской через день: телефон молчал. Недолго думая, она собралась и отправилась по знакомому адресу. На звонок домофона никто не отвечал, попыталась позвонить соседке, но день был рабочим, и в соседской квартире, по всей видимости, никого тоже не было. Кася слонялась около подъезда уже минут пять, когда наконец к подъездной двери подошла пожилая женщина с двумя продуктовыми сумками.
– Скажите, пожалуйста, вы незнакомы с Натальей Витальевной Муромской, она живет в вашем подъезде на пятом этаже, – обратилась к пожилой женщине Кася.
Женщина остановилась, поставила сумки на скамейку, окинула Касю внимательным взглядом и, слегка задыхаясь, уточнила:
– Жила в нашем подъезде…
– Она переехала? – с надеждой в голосе переспросила Кася.
– Переехала, – спокойно подтвердила женщина, – все туда переедем… Месяц как похоронили…
У Каси подкосились ноги, и она плюхнулась на скамейку рядом с продуктовыми сумками незнакомой женщины. Та, внимательно рассматривая побелевшее лицо девушки, спросила:
