— Наш бравый Ферриски, — сказал Шанахэн.

В комнате был сам Шанахэн, устроившийся перед камином вытянув ноги, слева от него Ламонт и смутно различимый седобородый старик, сидевший на кровати, опираясь на клюку и пристально глядя своими старыми глазами на красные языки пламени, как человек, чьи мысли витают где-то в далеком древнем мире, если не в мире ином.

— А вы быстро обернулись, — сказал Ламонт.

— Закройте дверь, — перебил его Шанахэн, — но прежде убедитесь, что вы в комнате. Закрывайте дверь и располагайтесь в кресле, мистер Ф. Что ж, вы и вправду скоро управились. А вы двигайтесь сюда, мистер Л.

— Ну, я бы не назвал это профессией, — томно произнес Ферриски. — Нельзя сказать, чтобы я был обречен на это пожизненно.

— Нет, конечно, нет, — ответил Ламонт. — Вы совершенно правы.

— Не беспокойтесь, — с состраданием в голосе протянул Шанахэн, — у вас еще все впереди. Не волнуйтесь, мы нам подыщем работенку, верно, мистер Ламонт?

— Уж позаботимся, чтоб за глаза и за уши хватило, — подхватил Ламонт.

— Вы оба очень порядочные люди, — сказал Ферриски.

Он сел на стул и протянул к огню свои растопыренные веером пятерни.

— Ох, и устаешь же от этих женщин, право слово, — сказал он.

— Неужто? — недоверчиво переспросил Шанахэн. — Впервые такое слышу. Послушайте-ка, мистер Ферриски, — так, значит, вы...

— О, все было прекрасно, — сказал Ферриски. — Как-нибудь потом расскажу.

— Разве я не говорил вам, что все будет прекрасно? Разве не говорил?

— Говорили, — сказал Ферриски.

Он взял из маленького портсигара сиротливо лежавшую там сигарету.

— Я все вам потом расскажу как на духу, только не сейчас, — сказал он и кивнул в сторону кровати. — А этот спит или как?

— Может, и спит, — ответил Шанахэн, — но, клянусь, еще пять минут назад на это было не похоже. Мистер Сказочник глядел в оба.

— Так точно, в оба, — подтвердил Ламонт.

— Пять минут назад он тут такие пули лил, — сказал Шанахэн. — Нет, с этим типом просто так не поболтаешь. Стоит уши развесить, и он тебя до смерти заговорит. Только не спрашивайте, откуда я это знаю, взгляните лучше на мою седую голову. Что, правду я говорю, мистер Ламонт?

— Для человека в его летах, — начал Ламонт веско и авторитетно, — рассказчик он неплохой. Я бы сказал, рассказчик хоть куда. Он-то уж точно больше повидал в жизни, чем все мы вместе взятые, — вот в чем секрет.

— Верно, верно, — поддержал его Ферриски, сладко поеживаясь от растекавшегося по телу тепла. Он выпускал дым аккуратной струйкой, направляя его в дымоход. — Конечно, он человек пожилой, бывалый.

— Надо отдать ему должное, его истории вовсе не такие плохие, бывают и хуже, — сказал Ламонт, — и голова, и хвост — то есть начало и конец — все на месте.

— Вам виднее, — сказал Ферриски.

— О да, рассказывать он умеет, тут я с вами согласен, — сказал Шанахэн, — не станем преуменьшать его заслуг. Но дело, видите ли, в том, что в историях его не хватает соли, если я хоть что-нибудь в этом смыслю.

— То есть не слишком они, на ваш вкус, соленые? — спросил Ламонт.

— Я сказал не соленые, а соли, мистер Л.

— Несомненно, — подтвердил Ферриски.

— Поведай им, — сказал незримо присутствовавший в комнате Конан, — поведай им сказ о пире в Дун на н-Геэ.

Финну в мыслях было уютно со своими людьми, как в гнезде.

— Я имею в виду, — произнес Ламонт, — что какой бы — длинной или короткой — ни была побасенка, я хочу, чтобы мне рассказали ее с чувством и толком. Люблю, когда человек знает, как взяться за дело, а не переливает из пустого в порожнее. Люблю, знаете ли, знать, что почем. Где начало, а где, извиняюсь, конец.

— Воистину, — молвил Финн, — не промолвлю ни слова.

— И то правда, — сказал Шанахэн.

— Поведай им, — молвил Конан, — о безумии, обуявшем короля Суини, и о том, как в безумии своем он скитался по всему Эрину.

— Эх, тепло, — сказал Ферриски, — много ли еще человеку надо? Тепло, постель и крыша над головой. Ну, и чтоб пожевать чего было, конечно.

— Хорошо вам говорить, — сказал Ламонт, — у вас нынче к чаю такой десерт, какой нам и не снился, верно, мистер Шанахэн? Понимаете, куда я клоню?

— На кудыкину гору, — ответил Шанахэн.

— Прошу вас, господин председатель, учесть, — вмешался Ферриски, — что я вполне разделяю ваши чувства. Кому куды, а кому — ни туды и ни сюды.

Все трое враз прыснули.

— Слушайте, — возвестил Финн.

— А, вот мы и проснулись, — сказал Ферриски.

— Медоточивыми словами и напевным голосом поведу я речь, — продолжал Финн, — о первопричине безумия короля Суини.

— Двигайтесь поближе, друзья, — сказал Шанахэн. — Это уж точно на всю ночь, только держись.

— Просим вас, приступайте, сир, — сказал Ламонт.

— Правил некогда в Дал-Араде король по имени Суини, и был он человеком, подверженным частым вспышкам гнева. Близ дома его была пещера святого Ронана — заступника от всякого зла, человека благородного, великодушного, дружелюбного и неутомимого, который на рассвете обходил стены новой церкви, вызолоченные солнцем, и звонил к заутрене.

— Славно сказано, — молвил Конан.

— И когда услышал Суини звон церковного колокола, то голову его, и селезенку, и кишки его то вместе, то порознь охватило пламя неистового гнева. Бросился он опрометью из своего дворца, не имея на теле ни лоскутка, дабы прикрыть свою наготу, потому что выскочил из своих одежд, когда жена его, Эоранн, пыталась удержать его, призывая к благоразумию, и не успокоился, пока не вырвал из рук священника прекрасную, искусной рукой переписанную псалтырь и не швырнул ее в озеро, на самое дно; после чего впился он в руку святого и повлек его за собой, подобно быстрокрылому ветру, не переводя духа и не выпуская святой руки, ибо взбрело ему на ум упокоить священника рядом с его псалтырью в озере, а точнее, на самом его дне. Но не дала судьба свершиться злому делу — раздался в сей миг реву бури и грому грома подобный, зычный голос кухонного слуги, призывавший Суини скрестить мечи с врагом на поле битвы у Маг-Рат. Оставил тогда Суини священнослужителя скорбеть и печалиться из-за безбожных королевских побоев и оплакивать свою псалтырь. Однако выдра принесла ему из темных озерных глубин святую книгу, водой не тронутую. И тогда возвеселился Ронан, и возблагодарил Господа, и вернулся к своим благочестивым делам, а на Суини наложил проклятие, произнося лэ из одиннадцати сладкозвучных строф.

Вслед за тем отправился он сам со своими псаломщиками на поле Маг-Рат, дабы восстановить мир и согласие между воинствами, и дал святой обет как слуга Господа, что брань будет прекращаться на заходе солнца и ни один человек не должен быть убит, пока не будет дозволено продолжать сечу, в чем сам он, как слуга Господа, является святым залогом. Однако зла бывает судьба, и Суини презрел уговор, каждое утро убивая по воину до установленного часа. И вот в одно утро Ронан и восемь его псаломщиков шествовали по полю, окропляя воинов святой водой, дабы уберечься им от злых ран, и упала капля святой воды между прочих и на голову Суини. И метнул в гневе Суини копье, и обагрил его и белые одежды одного из псаломщиков кровью, и разбил колокол Ронана, при виде чего священнослужитель произнес такое сладкозвучное лэ: