— Это правда, — согласился Стивен. — На глубине двух футов термометр Фаренгейта показывает не меньше шестидесяти восьми градусов [49]. Полагаю, это Южное течение. Нас преследует акула; это голубая акула, саrcharias. Она тоже наслаждается теплом.

— Где она? Вы ее видите? Мистер Парслоу, принесите мне пару мушкетов.

— Она под днищем корабля. Но, несомненно, вскоре появится. Время от времени я бросаю ей куски тухлого мяса.

Откуда-то сверху с носовой части судна послышался сдавленный крик сорвавшегося с рея матроса. Ничтожную долю мгновения он, весь изогнувшись, будто цеплялся за воздух, а затем камнем полетел вниз, пока не ударился о бакштаг. Его отбросило в сторону, и он упал в воду возле бизань-русленей.

— Человек за бортом! — орали матросы, суетясь и швыряя в воду что им попадало под руку.

— Мистер Гудридж, извольте поставить судно против ветра, — распорядился Джек Обри, снимая башмаки и готовясь нырнуть с поручней в воду.

«Как освежает — превосходно!» — подумал он, когда пузырьки воздуха с шумом проносились мимо его ушей и в нос его попала чистая морская вода. Изогнувшись, он поплыл кверху, глядя на покрытую рябью серебристую поверхность моря; вынырнул, отфыркиваясь и тряся соломенными волосами, после чего ярдах в пятидесяти увидел барахтающегося матроса. Джек был сильным, но не ловким пловцом и рассекал воду, держа над ее поверхностью голову и плечи, словно ньюфаундленд, глядя туда, где еще виднелась над поверхностью голова моряка. Обри добрался до него: выпученные глаза, обезумевшее лицо. Он выплевывал воду, тянулся кверху, боясь бездны (как и большинство моряков, он не умел плавать). Сделав круг, Джек Обри схватил его за основание косички и произнес:

— Спокойно, Болтон. Держись. — Извиваясь, Болтон изо всех сил судорожно цеплялся за него. Пнув его, Джек освободился от объятий и прокричал ему на ухо: — Сцепи руки, дурак! Руки сцепи, тебе говорят! Поблизости акула, будешь плескаться, она тебя схватит.

Слово акула дошло даже до сознания перепуганного, полупьяного, наглотавшегося воды моряка, который застыл неподвижно, сцепив руки, словно сила, с какой он это делал, могла спасти его. Джек поддерживал его на плаву. Так они лежали на воде, качаясь на волнах зыби до тех пор, пока их не подобрала шлюпка.

Смущенный Болтон сидел на дне шлюпки, с пристыженным и глупым видом выплевывая воду. Чтобы скрыть смущение, он неуклюже притворился, будто у него судороги, поэтому его пришлось поднимать на борт.

— Несите его вниз, — распорядился Джек. — Вы не взглянете на него, доктор?

— Он контужен сильным ударом в грудь, — сказал Мэтьюрин, возвращаясь на шканцы, где стоял Джек Обри, с которого ручьями текла вода. Он обсыхал, облокотясь о поручни и любуясь спорой работой такелажников. — Но ребра целы. Позвольте поздравить вас с его спасением. Шлюпка не успела бы добраться до него вовремя. Такая сообразительность, такая находчивость! Отдаю вам должное.

— Славно постарались, не так ли? — спросил Джек. — Отличная работа, честное слово, — добавил он, кивнув в сторону грот-мачты. — При такой скорости завтра мы поставим и стаксели. Я сказал: стаксели, Стивен, а вы несете какую-то чушь!

Что это — бравада? Или смущение? Нет, решил Стивен. Он, как всегда, искренен, в этом нет и тени позерства

— Неужели вы не боялись, — спросил доктор, — когда вспомнили об акуле, ведь вам же известны их наглость и прожорливость?

— Акулы-то? Все это пустые страхи, никакой опасности эти твари не представляют. Если не пролита кровь, они предпочитают объедки и помои с камбуза. В Вест-Индии я однажды решил поплыть за четверкой и, нырнув, угодил прямо на спину огромного хищника, но он меня даже не тронул.

— Скажите, такое часто случается с вами? Разве это не огромное событие в жизни?

— Событие? Я бы так не сказал. Болтон двадцать второй, а может, двадцать третий, кого я спас за время службы. Ребята из Общества спасания утопающих однажды прислали мне золотую медаль и весьма трогательное письмо. Это было очень кстати с их стороны — я имею в виду медаль. Мне пришлось заложить ее в Гибралтаре.

— Вы мне об этом не рассказывали.

— А вы не спрашивали. Но в этом нет ничего особенного, главное — не теряться, когда тонущий цепляется за тебя. Какое-то время, ясное дело, чувствуешь себя этаким молодчиной, достойным гражданином и все такое. Это приятно, не отрицаю. Но в действительности это сущий пустяк, который ничего не значит. Я бы бросился спасать даже собаку, а не только матроса первого класса. В теплую погоду я, пожалуй, спас бы даже судового врача, хаха-ха! Мистер Паркер, думаю, нынче вечером мы сможем поднять паруса, а завтра первым делом уберем обломок бизань-мачты. Тогда вы сможете навести на палубе порядок и привести корабль в надлежащий вид.

— На судне сейчас действительно кавардак, сэр, — отвечал старший офицер. — Должен извиниться, сэр, за то, что не встретил вас достойным образом. Позвольте принести вам поздравления.

— Благодарю вас, мистер Паркер: матрос первого класса — ценный приз. Болтон один из наших лучших матросов, работающих на верхних реях.

— Он был пьян, сэр. Я занес его в список тех, кто подлежит наказанию.

— Может быть, на этот раз простим его, мистер Паркер? Теперь можно забираться наверх, поставив одну ногу здесь, а вторую возле люка, воспользовавшись оттяжкой, ведущей к третьему бугелю на грот-мачте.

Вечером, когда стало слишком темно, чтобы продолжать наблюдения, а вниз спускаться еще не хотелось, Стивен заметил:

— Вам не кажется, что если у вас войдет в привычку недооценивать спасение людей, то другие тоже перестанут ценить такие поступки? Что впредь вы уже не получите благодарности?

— Раз уж вы заговорили об этом, то, полагаю, так оно и должно быть, — отозвался Джек Обри. — Все зависит от человека. Некоторые относятся к этому очень по-доброму. К примеру, Бонден. Я его спас в Средиземном море, если помните. Так человека благодарнее его я не видел. Но большинство, как я убедился, не придают этому большого значения. Таково было бы и мое собственное отношение, если бы речь не шла о близком друге, который прыгнул бы в воду со словами: «Черт меня побери, но я вытащу из воды Джека Обри». Нет. В целом, — продолжал Обри, сделав торжественное лицо, — мне кажется, что добродетельный поступок сам по себе является наградой.

После этого оба замолчали, каждый думал о своем, а кильватерная струя меж тем становилась шире, и над португальским берегом одна за другой стали всходить звезды.

— Я решил! — воскликнул Стивен, хлопнув себя по колену. — Наконец-то я решил, что научусь плавать.

— Думаю, что завтра, определив течение, — сказал Джек Обри, — мы поставим и штормовые стаксели.

— Штормовые стаксели работают как надо, они сильно помогают рулевому, — произнес мистер Макдональд.

— Капитан доволен? — спросил доктор.

— Более чем. Сильного ветра, чтобы испробовать их по-настоящему, нет, но, по-моему, управляемость судна значительно улучшилась. Разве вы не заметили, что оно движется гораздо легче? Так что мы снова можем иметь удовольствие обедать в обществе казначея. Заявляю вам, доктор, что, если эта чернильная душа будет нарочно рыгать или ковырять в зубах за столом, я его убью.

— Наверное, для этого вы и чистите свои пистолеты? Но я рад тому, что вы сообщили о парусах. Может быть, теперь будет меньше разговоров об этих шкимушках, стрелах, летучих кливерах, простых кливерах — словом, о кливерах из кливеров, прости меня, Господи. Моряки — славные ребята, но очень уж они засоряют язык жаргонными словечками. Какие красивые у вас пистолеты. Можно их подержать?

— Прелесть, верно? — спросил Макдональд, передавая ему футляр.

— Давно я не держал в руке пистолета, — заметил Стивен. — Да и кортик тоже. Но когда я был помоложе, то приходил в восторг от оружия. Я и сейчас еще таков. Оружие обладает очень своеобразной красотой. Кроме того, оно по-настоящему полезно. Знаете ли, у нас в Ирландии люди чаще выходят на улицу, чем в Англии. Полагаю, так же обстоит дело и у вас?