— Что вы об этом скажете, мистер Гудридж? — спросил он.

— Думаю, сэр, это контрабандисты с Диля, так называемые «золотые утопленники», или, по словам других, «гинейные» шлюпки. Судя по ее виду, она везет тяжелый груз. Должно быть, на ней вовремя увидели таможенный тендер или крейсер, поскольку им приходится бороться

с течением, которое относит их в сторону. Намерены перехватить ее, сэр? При течении со стороны мыса это можно сделать сейчас или никогда. Вот удача!

Джек прежде никогда не видел таких судов, но, разумеется, слышал о них: это скорее были речные гоночные суда, для моря они не годились — всеми правилами безопасности их владельцы пренебрегли ради скорости; однако барыш при контрабанде золота был настолько велик, что обитатели Диля с охотой переправляли его через Ла-Манш. Они могли скрыться от кого угодно, двигаясь навстречу ветру, и, хотя контрабандисты часто тонули, арестовывали их редко. Капкан захлопывался, когда они при встречном течении оказывались с подветренной стороны от преследователя или были утомлены продолжительной греблей. Случалось и так, что они просто натыкались на поджидающее их военное судно.

Золота в этой утлой скорлупке было немного: возможно, пятьсот-шестьсот фунтов, а еще семь первоклассных матросов — лучших на всем побережье, — но это законный приз, поскольку ни один адвокат не возьмется их защищать. Джек находился в выгодном положении — с наветренной стороны. Надо было только наполнить ветром фор-марсель, повернуть, поднять все паруса и подойти к шлюпке с наветра. Чтобы ускользнуть от него, им пришлось бы грести изо всех сил против течения; выдерживать же такую гонку долгое время контрабандисты не смогли бы. У него в распоряжении было минут двадцать-тридцать. Затем пришлось бы возвращаться на свою позицию, а он знал, каковы «возможности» шлюпа.

— До трех еще есть время, сэр, — произнес штурман, находившийся рядом с капитаном.

Джек Обри снова поднес часы к глазам; старшина посветил ему фонарем. На шканцах воцарилась напряженная тишина. Все матросы собрались на корме, но даже вчерашний сухопутный плотник на шкафуте понимал, что происходит.

— Потеряем всего семь минут, сэр, — заметил штурман.

Нет, так не пойдет.

— Следите за рулем, — оборвал его Джек, увидев, как «Поликрест» рыскнул на целый румб вправо. — Мистер Пуллингс, проверьте синие ракеты, — произнес он и вновь принялся расхаживать взад и вперед.

Первые пять минут ему было тяжело — всякий раз, как он доходил до поручней, на глаза ему попадалась шлюпка с золотом, которая все ближе подходила к берегу; ее еще можно было перехватить. После двадцатого поворота капитана контрабандисты пересекли невидимую черту: шлюп уже не мог отрезать их от берега, и капитана перестали терзать сомнения.

Пять склянок. Джек проверил местоположение корабля, взяв пеленг на колокольню и башню маяка. Пасмурная полоса на норд-весте приближалась к созвездию Большой Медведицы. Шесть склянок, и ввысь взлетела синяя ракета, разорвалась и была унесена в подветренную сторону, освещая запрокинутые, с неестественно открытыми ртами лица: в ее призрачном свете они казались удивленными.

— Мистер Пуллингс, будьте добры, пошлите на топ надежного матроса с ночной подзорной трубой, — распорядился Джек Обри. Пять минут спустя он спросил: — Эй, на топе грот-мачты! Что видите? Не идет ли шлюпка со стороны берега?

После паузы послышался ответ:

— Ничего не видно, сэр. Вижу в подзорную трубу линию прибоя, но никакой шлюпки пока не отходило.

Семь склянок. В море вышли два хорошо освещенных судна, шедших к югу, — конечно, нейтралы. Восемь склянок, и новая вахта застала «Поликрест» на прежней позиции.

— Отведите шлюп подальше от берега, мистер Паркер, — сказал Обри. — Пусть судно окажется вне видимости земли, но только не забирайтесь к югу. Завтра ночью мы должны снова вернуться сюда.

Но следующей ночью «Поликрест» оказался на противоположной стороне Ла-Манша, дрейфуя возле Дандженеса и принимая при этом столько воды, что Джек Обри подумал: ему следовало бы укрыться у острова Уайт и, поджав хвост, доложить адмиралу, что задание не выполнено. Но на рассвете ветер переменился на западный, и шлюп, пустив в ход все помпы, пополз назад под глухо зарифленными марселями, рассекая бурные волны — такие короткие и крутые, что корабль совершал судорожные движения, вызывавшие тошноту, в результате чего в кают-компании никакие решетки для столовой посуды и никакие ухищрения обедающих не смогли сохранить еду на столе.

Место казначея, как это всегда происходило, едва был взят первый риф, оказалось пустым. Сев за стол, Пуллингс сразу же начал клевать носом.

— Вы не страдаете от морской болезни, сэр? — спросил у Макдональда Мэтьюрин.

— Нисколько, сэр. Но когда я возвращаюсь с Западных островов и мы садимся в шлюпки, то тотчас становимся бледными как полотно.

— Западные острова… Западные острова. Некогда существовал Рыцарь Островов. Не был ли он вашим предком, сэр?

Макдональд поклонился.

— Этот титул мне кажется самым романтическим, — продолжал Стивен. — Правда, у нас тоже имеется Белый рыцарь, Рыцарь Глена, Дон О'Коннор, Мор Мак-Карта, Лис О'Шоннак и так далее. Но Рыцарь Островов… этот титул производит впечатление какого-то необъяснимого величия. Я вспоминаю, что сегодня я испытал весьма странное ощущение — ощущение вновь обретенной памяти. Два ваших пехотинца, оба, по-моему, зовутся Макри, вели частный разговор, полируя свое снаряжение одним куском белой трубочной глины. Я стоял поблизости, ничего особенного, сами понимаете, не происходило, между ними просто возникло какое-то разногласие по поводу этого куска глины, причем один из них предлагал своему приятелю поцеловать его в зад, а второй посылал первого к черту и все прочее в таком же духе. И я прекрасно, без всяких усилий, их понимал.

— Так вы знаете гэльский язык, сэр? — воскликнул Макдональд.

— Нет, сэр, — отвечал Стивен. — Дело в том, что я не говорю на нем; я полагал, что и не понимаю. И вдруг, без всякого усилия с моей стороны, выяснилось, что я все понимаю. Я даже не представлял себе, что гэльский и ирландский языки так похожи. Я-то полагал, что оба диалекта развивались по разным законам. Скажите, пожалуйста, могут ли понять друг друга жители ваших Гебрид и горных селений, с одной стороны, и, скажем, уроженцы Ольстера — с другой?

— Ну конечно же, сэр. Они довольно легко понимают друга, когда речь идет об общих предметах: судах, рыболовстве. Сквернословят они тоже одинаково. Разумеется, отдельные слова отличаются, есть большие различия в интонации, но при известном старании они могут добиться довольно хороших результатов и свободно общаться. Среди мобилизованных есть несколько ирландцев, и я слышал, как они беседовали с моими морскими пехотинцами.

— Если бы я услышал их, они оказались бы в списке лиц, совершивших дисциплинарный проступок, — произнес мокрый, как ньюфаундленд, Паркер, поднявшийся снизу.

— Почему это? — спросил Стивен.

— Ираландский на флоте запрещен, — отвечал старший офицер. — Это нарушение дисциплины. Непонятный большинству язык может быть использован заговорщиками для подготовки бунта.

— Еще одна такая волна, и мы останемся без мачт, — произнес Пуллингс, когда уцелевшую посуду, стаканы и всех присутствующих в кают-компании швырнуло на подветренный борт. — Сначала мы потеряем бизань-мачту, доктор, — продолжал он, осторожно помогая Стивену подняться, — и у нас получится бриг; затем лишимся фок-мачты, и получится маленький старомодный шлюп; потом простимся с грот-мачтой и окажемся на плоту, с чего нам и следовало начинать.

Проявив чудеса ловкости, Макдональд на лету поймал графин. Подняв его, он обратился к Стивену:

— Если вы сумеете найти целую посудинку, то я с удовольствием выпью с вами рюмашку и мы вернемся к разговору об Оссиане. Судя по тому, как уважительно вы говорили о моем предке, мне ясно, что у вас ка редкость верное представление о возвышенном, а возвышенное, сэр, это величайшее доказательство подлинности песен Оссиана. Позвольте мне продекламировать из него краткое описание рассвета.