Когда семья снимает квартиру частным образом, ей (семье) приходится сталкиваться со множеством больших и малых неудобств, так или иначе связанных с действием на территории СССР паспортной системы, но самым неприятным из них является то, что хозяин в любой момент может вас с этой квартиры попросить, и еще хорошо, если он будет так любезен и предупредит об этом заранее (скажем, за неделю). И нам с несчастной Мариной З. довелось в полной мере испытать на себе это главное неудобство. Достаточно сказать, что за те два неполных года, по истечении которых мы с ней наконец смогли оформить свои разводы, вступить в брак и поселиться на законных основаниях в моей комнате на улице Усиевича (каковая, между прочим, на протяжении всего времени наших скитаний стояла пустая, и мы не только не могли по уже изложенным причинам жить в ней сами, но и без согласия достойной Елизаветы Павловны Р. не имели даже права ее (комнату) сдать, чтобы хоть немного облегчить себе тяжелое бремя дорогостоящего найма жилой площади), нам пришлось шесть раз со всеми бебехами переезжать с квартиры на квартиру. Причем помимо прочих радостей жизни это всякий раз было связано с таким захватывающим и требующим полной самоотдачи делом, как устройство на каждом новом месте малолетнего Вити З. в детский сад.
Честно говоря, я уже не чувствую себя в силах описывать все эти переезды, равно как и последующие, потому что с водворением на улице Усиевича, где я, дабы обеспечить надежные тылы, устроился даже работать диспетчером в местный ДЭЗ, наши квартирные мытарства отнюдь не закончились, а, можно сказать, только начались. Поэтому я, быть может, несколько неожиданно для читателя здесь, пожалуй, и закончу свое повествование, хотя, безусловно, я мог бы рассказать еще очень много занимательного и поучительного из области квартирных обменов, коммунального общежития и жилищного законодательства. Так, в частности, можно было бы поведать миру о том, как я пытался купить для себя и своей семьи трехкомнатную (потому что меньшую пришлось бы очень долго ждать) кооперативную квартиру, каковую негоцию должна была по мере сил субсидировать Вера М., с тем чтобы остаться одной в моей комнате и надеясь (ввиду преклонных лет Елизаветы Павловны Р.) в перспективе занять всю квартиру, и как мне было официально в этом отказано на том основании, что у моей бывшей жены еще нет достаточного стажа московской прописки и поэтому она не имеет права быть ответственным квартиросъемщиком той комнаты, в которой она останется, если я получу другую квартиру, и, следовательно, до того, как она это право обретет, я не могу улучшать свои жилищные условия. Словом, повторяю, много еще было в моей семейной жизни всяческих небезынтересных событий и нетривиальных ситуаций, но лучше оставим это до другого раза.
А пока в результате многочисленных переездов, афер и обменов нам удалось добиться того, что мы с моей женой Мариной З., ее сыном Витей З. и нашей маленькой дочерью (назовем ее на всякий случай вымышленным именем Сарра Ф.) занимаем сейчас одну комнату в трехкомнатной коммунальной квартире (еще 2 семьи, 6 человек), причем в этой комнате вместе с моей семьей прописан не я, а Коля З., проживающий без прописки на квартире у своей новой жены, а я по-прежнему прописан со своей бывшей фиктивной женой Верой М. и ее сыном в моей комнате на улице Усиевича, в которой, как и прежде, уже два года никто не живет и которую мы недавно попытались обменять с одними из наших соседей по трехкомнатной коммуналке, рассчитывая заполучить ее целиком, поскольку вторые соседи должны вот-вот получить отдельную квартиру. Но этот обмен исполком Тимирязевского района нам незаконно запретил, а мы, в свою очередь, обжаловали запрещение в суд и в данный момент пребываем в нетерпеливом ожидании справедливого решения суда и в неизбывных упованиях на лучшую долю.
Из воспоминаний еврея-грузчика
После того, как в марте 1984 года в третьей больнице МПС мне произвели венэктомию обеих ног, я был вынужден проститься (и, очевидно, навсегда) с милой моему сердцу профессией грузчика и обратиться в качестве источника заработка к литературному труду. Нет, конечно, я и прежде не был чужд изящной словесности и даже в некотором роде почитал ее делом своей жизни. Но ввиду специфических особенностей нашей литературной действительности меня отпугивало совмещение высокого служения музам с низменными меркантильными интересами, поскольку на данной ступени развития общества я не видел возможности соблюдать вторые без невосполнимого ущерба для первого, и наоборот. Поэтому вплоть до момента, когда я утратил способность к тяжелому физическому труду, и даже еще какое-то время спустя я принципиально предпочитал не связывать свое благосостояние с занятиями литературой, тем более что финансовое положение не пьющего на работе грузчика не может идти ни в какое сравнение с зыбким существованием никому не известного литератора, который помимо скромного дарования обладает еще и рудиментами щепетильности и чувства собственного достоинства. И должен сказать, что, когда в силу упомянутых чрезвычайных обстоятельств мне пришлось поступиться этими достаточно, впрочем, неоригинальными принципами, я лишний раз убедился в их горькой справедливости.
Однако, как читатель может заключить из заглавия моего произведения, речь в нем пойдет не о тяготах профессиональной литературной жизни, в зловонную пучину которой я начал погружаться сравнительно недавно и успел погрузиться еще не настолько глубоко, чтобы мой рассказ о ней мог представлять какой-то интерес. Напротив того, мне бы хотелось поделиться с читателем воспоминаниями о тех, увы, невозвратных временах, когда я вполне удовлетворял свои невеликие материальные запросы преимущественно на поприще древнейшей из профессий (не знаю, как читателю, а лично мне претит расхожее однозначное толкование этого эвфемизма), фигурирующей в современных штатных расписаниях под названиями: грузчик, разнорабочий, подсобный рабочий и т. д.
Хотя, конечно, в странствиях по жизни мне доводилось испытывать себя и в иных ремеслах. За годы моей бурной молодости и легкомысленной зрелости побывал я киномехаником и преподавателем литературы, музыкальным работником в детском саду и диспетчером ДЭЗа, приемщиком заказов на фирме «Заря» и дворником, актером и вахтером, завхозом и Дедом Морозом, музыкантом на свадьбах и педагогом-организатором, заведующим игротекой и председателем товарищеского суда, взрывником и экспедитором, завклубом и агентом по доставке железнодорожных билетов, заливщиком катков и типографским бракером. Вкусил я и горького, как полынь, хлеба журналистики. Один мой приятель говорил, что моя трудовая книжка (я, впрочем, не помню точно, которую из трех он имел в виду) по искусности построения интриги и, главное, по объему вполне может соперничать с авантюрными романами Александра Дюма «Виконт де Бражелон» и «Граф Монте-Кристо». Но все это были лишь случайные эпизоды, досадные отклонения от магистральной линии жизни, поскольку сердце мое всегда лежало только к благородной профессии грузчика. К ней одной я постоянно испытывал некое влечение, род недуга, и только занимаясь физическим трудом, я чувствовал, что честно ем свой хлеб.
Это пристрастие к подъему тяжестей как к способу зарабатывать на жизнь объяснялось двумя взаимодополняющими особенностями моей конституции: довольно значительной физической силой и абсолютным отсутствием самых элементарных технических навыков, вплоть до неспособности толком забить гвоздь. Надо сказать, что у людей моей национальности первое встречается настолько же редко, насколько часто имеет место второе. Но если говорить персонально обо мне, то это второе не ограничивалось простым неумением сделать что-то социально ценное своими руками, а усугублялось вдобавок удивительным талантом ко всевозможным разрушениям, авариям и поломкам. Если я начинал копать, то почти всегда ломал лопату. Если я брался просверлить дырку в стене, то, как правило, ломал сверло, а иногда заодно и дрель. Однажды в Сибири моя хозяйка попросила меня поколоть в сарайчике дрова. Первый же взмах топором закончился тем, что я зацепил им за крышу сарая и выворотил из нее несколько досок, в результате чего топор сорвался с топорища, угодил прямо в натянутое полотно двуручной пилы и разбил его на мелкие кусочки, причем одним из осколков зарезало курицу. Если я, не дай Бог, садился за руль, то в лучшем случае я три километра ехал в «Волге» своего приятеля, не сняв ручного тормоза, и до тех пор удивлялся, почему она у меня так плохо идет, пока не повалил дым из сгоревших тормозных колодок. А в худшем — опрокидывал в пропасть на Военно-Осетинской дороге опрометчиво вверенный мне грузовой автомобиль ГАЗ-66 с двумя тоннами взрывчатки в кузове. Это произошло во время одной из моих геофизических экспедиций. Там же я небрежным движением руки замкнул два каких-то контакта на дорогостоящей американской сейсмостанции, после чего шесть наших техников и инженеров две недели приводили ее в рабочее состояние, отзываясь обо мне в таких резких выражениях, которые я, даже отнюдь не будучи ханжой (в чем у читателя еще будет возможность убедиться), не рискну воспроизвести на страницах художественного произведения. А уж потом, когда я сложил в одну сумку детонаторы и динамитные шашки и только чудом не взорвал всю нашу экспедицию в полном составе, за мной прочно утвердилось прозвище: специалист по экономической диверсии. Впрочем, если говорить о подходящих определениях для этих моих способностей, то сам я, ввиду неисправимой склонности к литературным реминисценциям, предпочитал употреблять применительно к себе известное высказывание Н.В.Гоголя о руке полицейского, которая устроена так, что за что ни возьмется — все вдребезги. Тогда как обладавший развитым образным мышлением мой отец (а для него, замечу в скобках, не существовало секретов ни в каких механизмах, от туалетного бачка до цветного телевизора) неоднократно с горечью констатировал, что руки у меня растут из жопы.
