Вообще он отличался редким радикализмом взглядов, твердостью в мнениях и крайней резкостью суждений. Он проявлял принципиальность даже в самых незначительных вещах. Так, в то время как его брат Гирш и сестра Хася давно уже звались «Григорий Павлович» и «Ася Павловна», он не допускал, чтобы кто бы то ни было обратился к нему иначе как «Лейб Пейсахович». Для него не существовало никаких бытовых условностей. Если к нему в дом приходили люди, которые его не интересовали, он безо всякой демонстративности ложился с книгой на диван, обращал к гостям то, что лишь из вежливости можно назвать спиной, и за весь вечер не произносил ни слова. Он мог совершенно натурально и нисколько не рисуясь во весь голос храпеть в партере на не нравящемся ему спектакле. Это, впрочем, случалось довольно редко, так как Лейб Пейсахович вообще не жаловал театр и бывал там считанные разы.
С юных лет в нем кипела неистребимая страсть к ученью. Несколько раз его как родственника классово чуждых элементов исключали из различных средних и высших учебных заведений, но, несмотря ни на что, он все-таки сумел закончить сначала рабфак, а потом — с красным дипломом! — Институт тонкой химической технологии.
Во время многочисленных кампаний и чисток, которыми была так богата история нашей страны, его неоднократно снимали с различных руководящих должностей, и каждый раз он упорно начинал восхождение сначала. Последние двадцать лет жизни, когда этих кампаний стало поменьше и они уже не с такой беспощадной неуклонностью приводились к осуществлению, он проработал начальником патентного отдела НИИ им. С. Орджоникидзе.
Большую часть своего свободного времени он отдавал чтению. Он читал все на свете. Круг его интересов был чрезвычайно широк. Помимо своей основной специальности он самостоятельно (и весьма капитально) изучал самые разнообразные предметы — от древней истории до современной лингвистики. Он мог читать (и читал!) на древнееврейском, английском, французском, немецком, испанском, итальянском и всех скандинавских языках.
Сразу после войны, уже будучи вполне зрелым мужем, он женился на Белле Исааковне Аршавской (о ней я расскажу более подробно, когда очередь дойдет до семьи Аршавских), и в 1946 году у них родился сын Евгений.
В отличие от большинства из тех, о ком я пишу, я не раз встречался с Лейбом Пейсаховичем и довольно неплохо его помню. Это был невысокий, крепкий, коренастый мужчина с жесткими, коротко стриженными седыми кудрями и со скупыми, но энергическими движениями. На людях он всегда был замкнут, серьезен, молчалив. Держался очень солидно. уверенно и даже немного высокомерно. Кажется, характер у него был не из легких. Его жена рассказывала мне, что он был чрезвычайно вспыльчив, невероятно упрям и вдобавок виртуозный матерщинник. Впрочем, что касается этого последнего качества, то мне представляется, что у Фрейдкиных оно было фамильным — во всяком случае, мой родной отец по этой части тоже мало кому мог уступить.
После того как в 1976 году Лейб Пейсахович скоропостижно умер (он с вечера как ни в чем не бывало лег спать и не проснулся), его сын Женя еще долго ходил с рюкзаком по московским библиотекам, сдавая десятки и десятки книг по абонементам своего отца.
Брат Лейба Пейсаховича, Гирш (или, как все его звали, Гриша), в конце 20-х годов окончил клинцовский энерготехникум и уехал по распределению в город Егоршино Челябинской области. Там он вскоре создал прецедент ассимиляции рода Фрейдкиных, женившись на русской женщине, некоей Клавдии Ивановне, которая, между прочим, занимала должность директора фабрики, куда Гриша был распределен. Фамилию Клавдии Ивановны мне, к сожалению, установить не удалось.
Надо сказать, что этот прецедент оставался для Фрейдкиных единственным на протяжении еще более чем 50 лет, пока грешный автор этих строк не последовал примеру своего двоюродного дяди. И представьте себе мое удивление, когда, после трех лет супружества и десяти лет знакомства, я совершенно случайно узнал, что отец моей жены и все ее предки по отцовской линии происходят, оказывается, все из той же Красной горы.
Хотя по вполне понятным причинам некоторые родственники и пытались в своих рассказах опорочить образ Клавдии Ивановны, предъявляя ей традиционные в таких случаях еврейские обвинения в невежестве, вульгарности и наследственном алкоголизме, у меня, хотя я ни разу в жизни ее не видел и по сути дела совершенно ничего о ней не знаю, тем не менее, сложилось впечатление, что этот брак был удачным (говорю это отнюдь не для того, чтобы в какой-то мере оправдать и собственный выбор).
В 30-х годах их семья перебралась в Челябинск, и вскоре после окончания фармацевтического медтехникума туда же приехала на постоянное жительство сестра Гриши — Ася. К этому времени у Гриши и Клавдии было уже трое детей — Надежда, Лев и Татьяна. А с приездом в 41 году родителей, Пейсаха и Баси, а чуть позже и племянника Баси, Бени Лившица (сына Иды Фрейдкиной и Лейбы Лившица), в Челябинске образовалась довольно внушительная колония Фрейдкиных и Лившицев, процветающая и сегодня. Правда, Ася, будучи, по рассказам, крайне нехороша собой, так и не сумела выйти замуж, но благодаря бракам детей Гриши и Клавдии за будущее челябинской ветви нашей фамилии беспокоиться не приходится.
Что же касается непривлекательной внешности Аси, то с этим связано еще одно семейное предание. Рассказывают, что в 1917 году, во время исторической ссоры Фрейдкиных-Лившицев с младшими Фрейдкиными и Резниковыми, мой прадедушка Гирш Мовшевич Резников в припадке гнева проклял Басю Лившиц, которая являлась одной из самых активных участниц этой ссоры и как раз была в то время беременна Асей, примерно таким (несколько, на мой взгляд, вычурным) проклятием: «Пусть у нее родится ребенок, который не увидит свой след!» И это проклятье отчасти сбылось — Ася родилась с сильным косоглазием, что и отразилось самым печальным образом на ее женской судьбе.
Младший сын Пейсаха Фрейдкина и Баси Лившиц, Евель, названный в память «дедушки Евеля» и, по слухам, являвшийся автором вышеприведенной непристойной частушки про Рейзу Лившиц и Мендла Гельфанда, у которых он одно время жил в Сураже, погиб в 1942 году под Сталинградом.
9. СОЛОМОН ФРЕЙДКИН
Младшим сыном Гесл-Лейба Фрейдкина и Гинеси Гензелевой являлся, как я уже неоднократно говорил, мой дед Соломон.
Я понимаю, как трудно приходится читателю из-за этих бесконечно повторяющихся имен, но, к сожалению, ничем не могу ему помочь.
По рассказам, Соломон был высок ростом, светловолос и голубоглаз. Многие считали, что как в его внешнем облике, так и в душевных качествах фамильные черты Фрейдкиных нашли наиболее полное выражение. Он был горд, замкнут, остроумен, немногословен, но втайне болезненно нежен к близким, щепетильно честен и порядочен — и почти всю свою жизнь очень беден.
Вообще младшие Фрейдкины в большинстве своем были людьми среднего достатка и никогда не жили (кроме, повторяю, Соломона) в какой-то особенной нищете. Но, очевидно, для контраста с богатыми родственниками, они считали бедность и бессребренничество своими главными фамильными добродетелями и чрезвычайно (пожалуй, даже несколько демонстративно) ими гордились. Поэтому когда А. Рыбаков в своем романе «Тяжелый песок», написанном в форме автобиографической семейной хроники, вывел под фамилией «Фрейдкин» скупого и трусливого толстосума и ростовщика, многие Фрейдкины восприняли это как тяжелое и незаслуженное оскорбление, тем более что действие этого романа протекало как раз в наших местах (мне говорили, что Рыбаков описывал Почеп), а Фрейдкины — фамилия достаточно редкая. Во всяком случае, мне не приходилось встречать ее, кроме как у своих родственников. Хотя совсем недавно я получил из Молдавии письмо от некоего Павла Фрейдкина, который прочел интервью со мной в какой-то газете и заинтересовался, не родственники ли мы. К сожалению, я не смог однозначно ответить на этот вопрос, поскольку не получил от Павла Фрейдкина практически никакой информации о его предках, но ни сам он, ни его отец Лазарь Фрейдкин в моих списках не значатся. Впрочем, они вполне могут принадлежать к тем ветвям Фрейдкиных, о которых у меня нет или недостаточно сведений. А что касается Рыбакова, то, возможно, у него и были какие-то фактические основания для такого использования нашей фамилии, не говоря уже о том, что писатель, безусловно вправе давать своим персонажам имена и фамилии по собственному усмотрению.
