Она была заперта. Вера громко, двумя руками стала стучать. Наконец дверь открылась, на пороге стояла немолодая грузная женщина с полотенцем в руках.

– Простите, я хочу узнать… – прерывистым от бега и волнения голосом заговорила Вера. – Анатолий… студент из Ленинграда… у вас живет?

– Кто? – растерянно спросила женщина, и Вере показалось, что она хотя и смотрит на нее, но ничего не видит перед собой.

…Анатолий лежал в крохотной, похожей на закуток комнатке, где умещались только кровать и стул. Его лоб прикрывало свернутое в узкую полосу полотенце.

– Это ты? – произнес Анатолий, не поворачивая головы.

– Что с тобой, Толя? – спросила Вера испуганно.

– Ничего. Здоровенный бугай схватил воспаление легких. – Он говорил устало и зло, и дыхание его было тяжелым и хриплым.

Все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло, Вера опустилась на стул и дотронулась до полотенца, лежащего на его лбу. Оно было сухим и теплым. Вера сняла полотенце и положила руку на его горячий и влажный лоб.

– У тебя высокая температура, Толя! – воскликнула Вера.

– Выше некуда, – усмехнулся Анатолий, – врач сказал – тридцать девять и восемь. Помоги, я сейчас встану… Я знал, что ты придешь и поможешь…

Он положил руки на Верины плечи и попытался приподняться.

– Нет, нет, лежи, тебе нельзя вставать при такой температуре, – настойчиво сказала Вера, снимая его руки со своих плеч, – ты должен лежать!

– Ты… ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь! – крикнул Анатолий. – Неужели ты не слышала радио?! Я должен немедленно ехать в Ленинград!

– Мы поедем завтра, – сказала Вера, прижимая его плечи к подушке. – Завтра у тебя спадет температура, и мы поедем.

– Позови хозяйку, скажи, чтобы дала мою одежду, – сказал, не обращая внимания на ее слова, Анатолий.

Вера вышла в соседнюю комнату. Та женщина теперь сидела за столом, опустив голову, и Вере снова показалось, что мысли ее далеко отсюда и она по-прежнему ничего не видит перед собой.

Вера вернулась и растерянно пожала плечами.

– Все равно, – сказал Анатолий, – я должен…

Он не докончил фразу, охваченный приступом жесткого, судорожного кашля.

Потом кашель прошел. Теперь Анатолий лежал обессиленный, на лице его выступила испарина.

– Я должен ехать… – чуть слышно произнес он, – все это чепуха… Я немедленно должен ехать…

В середине июня 1941 года командование Ленинградского округа инспектировало войска и проводило тактические учения.

Они происходили на севере, недалеко от Мурманска. Это направление, так же как и Карельский перешеек, оставалось для войск округа важнейшим оперативным направлением.

Майор Звягинцев был среди тех штабных командиров, которые по приказу командования еще в первых числах июня выехали на север, чтобы подготовить все необходимое к началу учений.

Однако, уже прибыв на место, Звягинцев получил от своего начальства новое указание. Ему было приказано отправиться в Выборгский укрепленный район и принять все необходимые меры к скорейшему окончанию монтажа артиллерийских систем в новых, железобетонных оборонительных сооружениях. Вместе с начальником штаба УРа, подполковником Гороховым, Звягинцев все дни и большую часть ночей занимался проверкой боеготовности дотов и дзотов, качества работы строительных и саперных батальонов, памятуя главное полученное им указание о необходимости как можно скорее закончить монтаж.

…Тот день Звягинцев и Горохов провели, как обычно, вместе, инспектируя объекты. Белые ночи были уже в разгаре, поэтому рабочий день затягивался. Когда Звягинцев и Горохов попрощались, чтобы встретиться рано утром, часы показывали полночь.

Звягинцев вернулся в отведенную ему комнату в командирском общежитии, снял гимнастерку и, по армейской привычке подпоясав себя полотенцем, взял мыльницу и зубную щетку, собираясь идти в умывальню. Но в это время в его комнату постучали. Звягинцев открыл дверь и оказался лицом к лицу с красноармейцем, который, отступив на шаг и вскидывая руку к надвинутой на лоб пилотке, доложил, что подполковник Горохов просит товарища майора немедленно прибыть в штаб.

Звягинцев недоуменно пожал плечами, однако ответил коротко: «Доложите, сейчас буду», – снова натянул гимнастерку, затянул ремень и вышел из дома.

Подполковник ждал Звягинцева в своем кабинете и, как только тот появился, сказал:

– Вот какая петрушка случилась, товарищ майор, – вы уж извините, что спать не дал… Звонили мне сейчас от пограничников. Зовут срочно к себе. Там их человек на ту сторону ходил, а теперь вернулся. Любопытные вещи рассказывает… – Горохов побарабанил пальцами по столу и повторил: – Куда как любопытные!.. Вот я и подумал, сейчас вы здесь старший штабной командир из округа. Не худо бы и вам этого человека послушать. С пограничниками я договорился – не возражают…

Звягинцеву не хотелось ввязываться в дела, которые не касались его по службе. Однако настойчивость Горохова его насторожила. Он не мог не знать, что пограничники, как и все, кто работал в системе Наркомата внутренних дел, обычно ревниво оберегали от посторонних все, что было связано с делами их компетенции.

Он бросил короткий, испытующий взгляд на подполковника. Тот был явно взволнован. Тонкая ниточка его пробора, всегда тщательно расчесанного в любое время дня и ночи, когда Звягинцеву приходилось видеть Горохова, сейчас сбилась куда-то в сторону, исчезла в волосах, спутанных на макушке.

– Хорошо, – коротко сказал Звягинцев и встал. – Я готов.

…Вызванная подполковником «эмка» за пятнадцать минут доставила их в расположение пограничников. Штаб размещался в одноэтажном здании из красного кирпича. Часовой, очевидно, был предупрежден о приезде командиров и, пропуская их, сказал Горохову вполголоса:

– Полковник приказал, чтобы вы сначала к дежурному прошли.

Дежурный, младший лейтенант с красной повязкой на рукаве, вскочил из-за стола:

– Сейчас доложу, товарищ подполковник, одну минуту…

Они присели у дощатого стола, на котором лежала толстая книга в коричневом конторском переплете – для записи дежурств, шахматная доска, несколько потрепанных экземпляров журналов «Пограничник» и «Огонек».

Вскоре дверь открылась, и на пороге появился невысокий, грузный полковник. Горохов и Звягинцев встали.

– Прибыли? – сказал полковник, кивнул Горохову и остановил свой взгляд на Звягинцеве. Тот представился. – Что ж, пойдемте, послушайте, – сказал полковник. – О секретности, думаю, предупреждать не надо, – добавил он, обращаясь главным образом к Звягинцеву. Он еще с минуту постоял на месте и пробормотал, ни к кому не обращаясь, точно про себя: – Голос мне его не нравится…

Затем он махнул рукой, приглашая следовать за собой.

В кабинете полковника на большом старомодном письменном столе стояла канцелярская лампа под зеленым стеклянным абажуром. Свет лампы падал на стол, и поэтому Звягинцев не сразу разглядел сидящего неподалеку человека.

Когда Звягинцев и Горохов вошли, этот человек встал.

– Сиди, сиди, Тойво, – сказал полковник с каким-то особым вниманием, даже лаской. – Товарищ подполковник – наш армейский сосед, а майор – из штаба округа… Присаживайтесь, товарищи, – добавил он, указывая на стоящие у стены стулья.

Теперь Звягинцев мог рассмотреть того, кого полковник называл просто по имени: «Тойво».

Это был человек лет пятидесяти, низкого роста, в крестьянской одежде, с невыразительным, блеклым лицом, на котором белесые брови были почти неразличимы. Казалось, все на этом лице – губы, нос, брови – намечено лишь пунктиром. Такое лицо совершенно не запоминалось. Его трудно было восстановить в воображении.

Полковник сел в деревянное кресло за столом.

– Так вот, Тойво, – сказал он, придвигая к себе блокнот, – давай начнем сначала. Пусть товарищи тоже послушают. Итак…

– Там… немцев много, – сказал после паузы Тойво.

У него был тихий голос, такой же невыразительный, как и лицо. Пожалуй, среди остальных обычных, ничем не примечательных голосов этот голос мог выделяться лишь своим финским акцентом.