Из него будто воздух выпустили, ткнув в бок тонкой спицей. Он сдулся как-то разом весь, уронил свое колышущееся жиром тело на стул, опустил голову и замолчал.

– И че ты им скажешь, овца? – прошептал он минуты через три и уставил на нее остекленевшие глаза.

– Скажу что надо! – отрезала она и поднялась со стула, отряхнула курточку, поправила воротник. – О превышении полномочий, о домогательстве, надругательстве и много чего еще. А еще о презумпции невиновности напомню. Знаешь, что это такое, а?!

– Су-ука… – выдавил он. – Теперь я не я буду, но тебе сидеть, сука, пошла вон!

Она ушла вроде бы и непобежденной. А зареветь тут же захотелось.

Оля села в свою машину и минут пять сидела, тупо наблюдая, как дворники разгоняют летящий на ветровое стекло снег. Потом решила позвонить Герке.

– Что? – зашипел он. – Что ты сказала?

– Что слышал, – вяло огрызнулась Оля.

– Повтори! – тут же потребовал дружище. – Только без соплей!

Она повторила с чувством, с толком, с расстановкой. И когда закончила, Гера выдохнул:

– Убью, падлу!

– Которую? – попыталась она пошутить. – Витьку или этого жирдяя?

– Обоих! – и отключился.

А Оля потом весь вечер металась по дому в тревоге за него. Не наделал бы глупостей. И телефон отключил. И Люськи, этой-то чего нет дома?! Как не нужна, вот она! С печеньицем, с пирожком, с тортиком топчется на пороге. Как нужна, с собаками не сыщешь!

Так и бродила часа полтора по комнатам, сильно волнуясь за Герку и мимоходом коря себя за несдержанность. Вот сдержалась бы в тот момент, и ничего такого бы не было. Ни Витькиной разбитой башки, ни отвратительного следователя.

Хотя Витькина башка здесь совсем ни при чем. Не она ему ее пробила. Она ему посадила пару синяков на спине и плече. И сильно надеется, что растеребила черствую душу, выставив вон из дома. Это он кому-то еще успел насолить, раз подвергся нападению. Что же, она теперь каждый его шаг стеречь должна? Караулить, чтобы с его головы редкие волосы не разлетались?!

Она с ним разводится, все!

Оля подошла к окошку в кухне и прильнула к стеклу.

На улице вьюжило. Свет от фонарей еле угадывался. И народу не было никого ни перед домом, ни в скверике, а там каток залили, хороший лед, ровный. Она еще собиралась в выходные покататься на коньках. Теперь ни до чего. Теперь ей надо осторожничать и все время заботиться об этом, как его… алиби, вот.

– Ты теперь постоянно должна быть на виду. Двое минимум, а лучше трое, должны все время видеть тебя и знать, что ты делаешь, – шипел ей в спину следователь, когда она от него выходила. – Не будет алиби, любую пакость на тебя повешу, так и знай.

И ей вдруг сделалось страшно. А что, если в эту самую минуту кто-то где-то на окраине города или на краю земли погиб?! Что тогда будет с ней? В этой беде ее обвинят?

– Здрасьте… – Оля широко и приветливо улыбнулась пожилой супружеской паре, дуэтом открывшей ей свою дверь. – Вы меня, ради бога, извините!

– Ничего, ничего, Олечка, – улыбнулся ей в ответ пожилой мужчина, кажется, его звали Егор Иванович. – Тебе чего не спится-то?

– Да вот, собралась к завтраку пирогов поставить. А дрожжи сегодня забыла в магазине купить, – изложила она тщательно продуманную ложь. – У вас не найдется немного? Не выручите?

– Щас, – кивнул ей Егор Иванович и, пропустив мимо ушей предостерегающее шипение пожилой супруги, скрылся в недрах квартиры.

Супруга, кажется ее звали Ирина Васильевна, продолжала стоять возле приоткрытой двери и рассматривать Олю в упор.

– Не похоже, – изрекла она разочарованно через минуту и вздохнула.

– На кого? – Оля продолжала улыбаться так, что за ушами покалывало.

– Не похоже, чтобы ты пила, Оля.

– А кто вам сказал?! – изумилась она вполне искренне, хотя прекрасно знала кто. – Я вообще не пью.

– А перегаром давеча пахло! – Ирина Васильевна ткнула указательным перстом в бетонный пол лестничной площадки. – Когда Витя от тебя уходил, пахло же?

– Ну да… В тот день мы с Людмилой… Вернее, накануне. Сами же знаете, что случилось.

Говорите, люди добрые! Говорите с ней! Долго, пространно, обо всем, обо всем! Чтобы было у нее это чертово алиби на ту минуту, когда в городе вдруг что-то где-то случится!

Это, конечно, было сумасшествием, и она это прекрасно понимала. Но это было спасительным сумасшествием.

– Мы не знаем.

Ирина Васильевна широко распахнула глаза, взгляд ее поплыл от предвкушения, она тут же приветливо распахнула дверь. И, двинув Егора Ивановича, принесшего пакетик сухих дрожжей, локтем в бок, проворчала:

– Чего через порог передаешь? Нельзя! Примета плохая. Заходи, Оля. Негоже соседку на пороге держать.

Оля вошла в тесную прихожую, освещаемую старомодным бра возле зеркала. Отказалась от предложенных стоптанных тапочек, перепугавшись, что тогда на всю жизнь пропахнет нафталином.

– Я в домашних, они чистые, – пояснила она и пошла за супругами в комнату.

Там тоже было полутемно. Под потолком висела красивая тяжелая хрустальная люстра, но лампочка была вкручена только одна, и такая слабенькая, что рассмотреть, что там, в дальнем углу комнаты, находится, Оля не сумела даже при стопроцентном своем зрении.

– Присядь, Оля, поговорим, – почти приказным тоном потребовала Ирина Васильевна.

Оля послушно опустилась на краешек продавленного креслица с деревянными подлокотниками, уставилась на супругов, занявших разложенный ко сну диван. Оля мельком окинула глазами их постель, и тут же ей сделалось грустно. Две подушки возлежали далеко друг от друга. Два одеяла, сложенные аккуратными прямоугольниками. Вот так, вроде и рядом, а врозь.

– Расскажи, во-первых, почему вы с этой профурой напились? – снова жестко потребовала Ирина Васильевна. – Мы всегда считали тебя женщиной серьезной, обстоятельной. Семью вашу образцовой. Немного похожей на нашу в молодости. И тут вдруг! За стеной вопли, крики! Грохот такой, что хоть полицию вызывай!

– Наверное, надо было вызвать, – промямлила Оля.

Ей было неуютно в доме этих людей, где неприятно пахло кислым хлебом, луковой шелухой и лекарствами. Неприятно было сидеть перед ними навытяжку и тешить их любопытство. И еще более неприятно было от мысли, что она сейчас их просто-напросто использует! Она ведь не за сочувствием к ним пришла, и уж тем более не за дрожжами. Их у нее в доме полно!

Она к ним пришла за алиби, черт бы его побрал! Которое может понадобиться, если вдруг чего! И которым она может ткнуть в отвратительную жирную физиономию следователя, вознамерившегося во что бы то ни стало наказать ее, все равно за что!

– Не соседское это дело, Оля, полицию вызывать. Думали, дело молодое, поругались, помиритесь. Кто же знал, что все у вас так серьезно!

– Серьезнее не бывает, – подтвердила она кивком. И чуть привстала. – Наверное, мне пора.

– Сиди! – звонко выкрикнула Ирина Васильевна, заставив Олю вздрогнуть. – Сиди и рассказывай, что же у вас там произошло-то?! Почему такой грохот стоял? Почему Витя ушел? Почему ты напилась?

– Я… Я застала его дома в постели с другой женщиной, – произнесла она едва слышно. – И я не сдержала себя, начала ругаться. И, кажется, уронила что-то тяжелое.

И ее едва не стошнило прямо на аккуратно вычищенный старенький ковер супругов.

Вот ведь! И Герке рассказывала, и Люське, и многим из своей многочисленной родни, чтобы они донесли информацию до остальных и меньше потом было расспросов. И даже следователю толстому рассказывала почти в подробностях: как вошла, как увидела, что говорила и что делала. Думала, что каждый следующий ее рассказ сможет притупить боль, выцедить отвращение по капле.

Психологи советуют не замыкаться и проговаривать свою проблему как можно чаще, даже наедине с собой. Она ее и выговаривала. Еще час назад, блуждая по своим комнатам и пялясь в занесенное снегом окно, спрашивала себя о том, почему все так сложилось, и сама же себе отвечала, какую из этого извлечь для себя пользу.