* * *
Можно было сесть на трамвай и через полчаса оказаться далеко за Сокольниками, за Яузой, в Богородском и дойти до своей дачи у Пороховых складов. Другой такой большой в округе не было.
Нарядный забор с прорезями начал подгнивать. Створка ворот соскочила с петли и вросла в землю. Дорожки никто не мел. На просторной террасе сушилось белье. Толстым ковром лежали сухие листья. Жильцы ходили через кухню.
Высоко в соснах кричали грачи. Пахло землей и чем-то близким, единственно нужным. Горьким… Из года в год Лидия Ивановна возила сюда сына. Рвала по весне под березами ландыши. Летом искала грибы. Осенью поднимала золотые кленовые листья. И смотрела. До рези в глазах. До комка в горле. Плакать разучилась. После смерти Михаила.
Мария Никитична думала о другом. О том дне, когда Юрий Либединский с товарищами предложили Михаилу похлопотать о возвращении дачи: «Почему бы и нет? Ничего невероятного!» Тогда она замерла: зачем? В этой непонятной жизни? И вздохнула с облегчением, когда после долгого приглушенного разговора Михаил взорвался: «Такой ценой?!» Гости заторопились уходить, недоумевающие и насмешливые. В прихожей повысили голоса: «Ваше дело». — «Мое! Только мое!»
Михаил долго молчал. Ходил по комнатам. Стоял на крыльце. Сел за стол с посеревшим лицом: «Предложили создать условия… Вернуть дачу…» Лидия Ивановна загорелась: «Нашу? В Богородском?» — «Если…» — «Что если?» — «Порвать с перевальцами. И РАПП». Она не поняла. «Рассказы о новой жизни. Обещали печатать…» Женщины молчали. «Сказал, нет». — «Значит, нет».
Надо было сразу же уехать. От всепомнящих глаз. От незабывающих ушей. Лидия Ивановна не любила вспоминать. А эти помнили. Всегда. Упрямо. Были назойливо-любопытны. Она поняла это после разговора с учительницей. Первой учительницей сына.
Агнесса Ивановна Бойко — женщина не первой молодости, с пышной, по старой моде, прической, ровным мягким голосом. На каждого ученика заполнялась учебная карточка. «Отец, мать?..» — «Отца нет. Давно». Извиняясь: «Как пишем, где похоронен?» И после минутной заминки: «Давайте скажем просто: не в Москве. Запомните: не в Москве. Национальность… Достаточно, что мать русская. Уточнения вам не нужны. Просто русская. Вот и хорошо. Придет время, сам решит. А пока — пусть растет спокойно».
Но наступило время расстаться со своей первой учительницей. Мальчик перешел в пятый класс…
Первые успехи в музыкальной школе. На уроках пения сразу проявился вокальный дар, на уроках сольфеджио — способность к «сочинительству». В качестве солиста хора выступал на радио. Дома говорили: талант от деда. Один раз Лидия Ивановна проговорилась учителю: «Как-никак дед дирижер!» — «В каком театре или оркестре? Он член Союза композиторов?» Она не удержалась: «Он в Кракове». — «Что?! Белополяк?» Попыталась сказать об Италии. «Но там же фашизм!» Круг замкнулся. Такому ребенку не место в здоровой советской школе. Тем более «28-й образцовой»! Сколько их было таких в Москве — на пальцах перечесть! Кто-то припомнил: домовладельцы. Кто-то шепнул об отце…
Дальше вступала в действие классическая юридическая формула в отношении обвиняемого: все, что вами будет сказано, может быть использовано против вас. В считаные месяцы лучший ученик оказался худшим. Не по успеваемости, по поведению. Не позволяет учителям на себя кричать. Независимо держится. А эти всегда свежие рубашки! Модные гольфы! Прочные — подумайте только, не рваные! — ботинки.
NB
1934 год. ОГПУ было упразднено и создано ГУГБ в системе НКВД. При ГУГБ существовал внесудебный орган — особое совещание, в состав которого входил прокурор СССР.
27 июля. Из тюремного письма М. Н. Рютина родным.
«…Сначала отрывок из оперы „Евгений Онегин“, ария Ленского, затем „Марш приамурских партизан“ и еще несколько вещичек. Заключительная часть радио, естественно, была посвящена предстоящей хлебозаготовительной кампании. Здесь я уже почти ничего не разобрал, явственно все время доносилось только одно слово: „Сталин“, „Великий вождь т. Сталин…“, „Сталин“».
Лето. Десяти художникам (Е. А. Кацману, В. Н. Перельману, И. Э. Грабарю, П. А. Радимову, И. И. Машкову, Д. П. Осинову и др.) правительство бесплатно предоставило землю и ссуду для строительства собственных домов в Ново-Абрамцеве.
17 августа. Открылся I Учредительный съезд Союза советских писателей. Из доклада М. Горького:
«Основное назначение искусств — возвыситься над действительностью, взглянуть на дело текущего дня с высоты тех прекрасных целей, которые поставил перед собой класс — родоначальник нового человечества. Мы заинтересованы в точности изображения того, что есть, лишь настолько, насколько это необходимо для более глубокого и более ясного понимания всего, что обязаны искоренить, и всего того, что должно быть создано нами. Героическое дело требует героического слова».
24 октября. И. Э. Грабарь — Н. Е. Добычиной.
«…Надо сказать со всей откровенностью следующее:
1) Такие грандиозные дни, а что мы, товарищи, до сих пор сделали? Отразили мы хоть тысячную долю их пафоса? Нет, и миллионной не отразили.
2) Почему? Потому что халтурим, халтурим и халтурим, а в самых лучших, единичных случаях все еще мало умеем, мало над собой работаем, все еще темпы и количество растут за счет глубины и качества.
3) А еще потому, что борьба с формализмом начинает переходить в проповедь фотографического натурализма.
4) А еще потому, что мы натаскиваем себя на тематику, которой не чувствуем, потому что либо не переживаем, либо не любим…»
Осень. И. П. Павлов — министру здравоохранения РСФСР Г. Н. Каминскому в ответ на поздравительное письмо по случаю 85-летия.
«К сожалению, я чувствую себя по отношению к нашей революции почти прямо противоположно Вам. В Вас, увлеченного некоторыми действительно огромными положительными достижениями ее, она „вселяет бодрость чудесным движением вперед нашей родины“, меня она, наоборот, очень часто тревожит, наполняет сомнениями.
Видите ли Вы ясно, незатуманенными глазами, тоже огромные и также действительные отрицательные стороны ее? Думаете ли Вы достаточно о том, что многолетний террор и безудержное своеволие власти превращают нашу и без того довольно азиатскую натуру в позорно-рабскую? Я видел и вижу постоянно много чрезвычайных примеров того. А много ли можно хорошего сделать с рабами? Пирамиды — да; но не общее истинное человеческое счастье.
Останавливаете ли Вы Ваше внимание достаточно на том, что недоедание и повторяющееся голодание в массе населения с их непременными спутниками — повсеместными эпидемиями подрывают силы народа? В физическом здоровье нации, в этом первом и непременном условии, — прочный фундамент государства, а не только в бесчисленных фабриках, учебных и ученых учреждениях и т. д., конечно, нужных, но при строгой разборчивости и надлежащей государственной последовательности.
Прошу простить, если я этим прибавлением сделал неприятным Вам мое благодарственное письмо. Написал искренно, что переживаю.
Преданный Вам Иван Павлов».
* * *
Дом Правительства… Черная громада, перечеркнувшая остров между Москвой-рекой и Канавой (так в городе принято называть Водоотводный канал). Ущелья-дворы, без солнца и света. Плотные решетки ворот. Сотни вымытых до зеркального блеска врезанных в плоскость серых стен окон. Без занавесок. Без цветов. С открытым светом зажигающихся по вечерам высоко под потолками ламп. Низкие одностворчатые двери. Стеклянные. Двойные. Перед которыми бесшумно останавливаются автомобили. Хлопок дверцы. Высовывающийся на тротуар начищенный сапог или ботинок. Небрежно-снисходительное шоферу: «Спасибо, товарищ!»
Свой мир. Удобный. Добротный. И — насквозь просвеченный всеми возможными органами. Начало конвейера по уничтожению. Сначала всех, потом — этих. Все исчезнут без следа и поминания. Об «этих» будут написаны повести и романы, в том числе трогательный, со слезой, «Дом на набережной» Юрия Трифонова. В 1996-м откроют музей, чтобы никого не забыть, каждому воздать (славу, уважение!), страдание (превосходительств) увековечить. Памятник палачам, если они даже были всего-навсего инженерами или занимались делами народного образования.
