Внутри каюты на небольшом столе ярко горела свечка, не какая-нибудь там дешевая, сальная, нет – настоящая, из доброго воска, что шел ганзейским купцам по дюжине кельнских серебряных грошей за бочку. Рядом со свечкою на столе стоял кувшин с каким-то питьем, а у небольшого оконца на ложе лежал и сам больной в портах и белой полотняной рубахе.
– Ты, что ли, лекарь? – Увидев вошедшего, больной приподнялся, сел, пригладив ладонью растрепанные седоватые волосы.
Под воротом рубахи, на шее, золотом блеснул крестик. Да-а… не приказчик – похоже, что сам купец. С такого можно и поболе спросить за леченье-то!
Сняв шапку, коновал вежливо поклонился:
– У тя, мил человек, зубы боляти?
– Да не совсем зубы… Что-то все тело ломит.
– Ничо, поглядим! – Кузьма Еловец потер руки и уселся на край ложа. – Ты сам-то, господине, – приказчик али купец?
– Торговый гость Ерофей Ушников! – горделиво выпятил грудь больной. – Ты мне отвар какой-нибудь присоветуй, а я уж в долгу не останусь, ага.
– Лихоманка посейчас есть ли? – наскоро осмотрев купца, участливо осведомился лекарь. – Лоб-то у тя, господине, не так чтоб уж очень горяч… но и не холоден.
Ушников сверкнул глазами:
– Лихоманка третьего дня была, посейчас, слава Богу, отпустило. Да вот боюсь, не возвернулась бы; знаю, так часто бывает – вот тебя и велел привести. Отвару дашь ли?
– Пришлю, – поднялся на ноги Кузьма. – И отвар, и настой, и из земляных червей зелье. Отвар и настой – внутрь принимать, зелье – в грудину втирать. Смотри, господине, не перепутай.
– Да не перепутаю. – Купец слабо улыбнулся. – Уж червей-то не стану жрать! Да уплачу, не сомневайся – немецкие гроши, пфеннинги, ордынские да московские деньги… Тебе чем лучше?
– Лучше московской деньгой, – застенчиво потупился коновал. – Потом менять не надо. Отвар дюжину серебрях стоит да настой столько же, а уж зелье отдам и за полдюжины.
– Одна-ако! – покряхтев, больной потянулся к лежавшему в изголовье кошелю-кошке, прозванному так за то, что такие вот кошели частенько из кошачьих шкур шили.
Пальцы послюнявив, отсчитал денежку:
– Вот пока тебе половина – задаток. Остальное – как зелья да отвары свои принесешь.
– Сам не понесу, – обернулся на пороге Кузьма. – Есть у меня малец-оголец, зовут Сенькой. Пришлю – с отварами, ему и денежку передашь, господине.
Ерофей покачал головою:
– Не боишься мальцу своему доверять?
– А ты мне, господине торговый гость? – прищурившись, вопросом на вопрос отозвался лекарь. – Доверил ведь, хоть и половину. Пусть для тебя, чаю, и не велика сумма, а все ж – серебро. Ну да и Сенька у меня – парень честный. Самое главное – кулаки мои помнит да знает, что бежать-то ему некуда. Сирота – никому не нужон!
– Только ты, мил человек, до утра уж постарайся управиться. Мальца своего поскорее пошли.
– Поскорее?
– Я еще с полдюжины монет доплачу.
– Угу, – довольно кивнул Кузьма. – На том и уговорились. Жди, господине. Жди.
Проскрипели под сапогами сходни, зашуршала высокая полевая трава, коновал возвращался домой напрямик, поторапливался – это только кажется, что ночь длинная, до утра-то не так и много осталось.
Вернувшись на усадебку, коновал тщательно затворил за собой калитку, висевшую на ременных петлях, погладил вскинувшегося было навстречу пса да, не заходя в избу, зашагал к сеновалу, разбудил спящего там парня, подергал за ногу:
– Эй, Сенька, вставай! Зелье мне поможешь делать, потом, куда скажу, отнесешь.
– Угу, господине Кузьма, встаю уже… Вот!
Зашуршав соломою, отрок спрыгнул наземь, прихлопнул усевшегося на лоб комара.
– Инна в овине огонь разожги, – негромко приказал коновал. – Малую печячку.
– За травами в избу сбегати?
– Не надо. Сам принесу.
Немного и времени прошло, а в овине, в малой, обложенной камнями печи уже вздулось пламя, закипела в котелочке вода – варево.
– Чабреца подложи, – развалившись в уголке, на копне еще сыроватого, спрятанного от возможного дождя сена, приказал Кузьма. – Теперь мяты подсыпь… Да больше, больше! Теперя – толченых жаб. Сушеных червей добавь, вон они, в туеске…
– Знаю, господине.
– Знает он, – приподнявшись, коновал усмехнулся. – Смотрите, какой умник выискался! А ну-ка, подойди, отроче!
– Так варево ведь…
Кузьма повысил голос:
– Подойди, сказано! Голову опусти… Вот тебе, вот!
Отвесив мальцу несколько хороших затрещин, так, что по щекам отрока потекли слезы, лекарь потянулся и назидательно пояснил:
– Это – чтоб умней других себя не считал, червь. Понял?
– Понял, господине. За учебу – благодарю.
Низко поклонившись хозяину, Сенька обернулся к печке:
– А варево-то… Ой!
– Так ухвати, ухвати!
Отрок схватил было котелок руками, да тут же их и отдернул – едва не обжег, – взял подолом рубахи.
– В миску немножко отлей, – деловито распорядился Кузьма. – Остальное еще чуток прокипяти – и снова слей, уже в другую миску, вон в ту, в щербатую. А что останется – осадок – в леднике остудишь.
– Понял, хозяин. Все, как велишь, сделаю.
– Из той, первой миски, как остынет, в малый кувшин перельешь – то отвар. – Зевнув, коновал продолжал свои наставления: – Из миски щербатой – в скляночку. То – настой. А что из котелка выскребешь – то в березовый туес – зелье. Тако купчине болезному и повторишь – отвар с настоем внутрь, зельем грудину мазать. Не шибко-то и больной купец-от, Бог даст, выздоровеет. Да! Ты босиком-то на лодью не беги, надень постолы да рубаху смени на праздничную – чай, не шпынь какой-нибудь!
– Сделаю, господине, ага.
Дождавшись, когда отвары и зелье остынут, Арсений аккуратно разлил их по кувшиничкам-туесам да, сложив все в суму, побежал было в избу – за постолами и рубахой.
– Постой, – схватив парня за локоть, просипел Кузьма. – Сам все вынесу, а то перебудишь всех, с тебя станется. Тут вот, у крыльца стой. Жди.
Переодевшись в праздничную – с богатой вышивкою – рубаху, Сенька сноровисто намотал на ноги онучи, завязал ремни постолов, кожаной плетеной обувки, притопнул – все ли ладно? – и, закинув на плечо суму, зашагал к калитке. Никто его с усадьбы не провожал, разве что дворовый цепной пес махнул дружелюбно хвостищем да замычал в скотиннике откармливаемый на мясо бык Прошка.
Ночка выдалась нынче светлая, звездная, серебристый свет месяца заливал луга, отчего и трава тоже казалась серебряной. Идя по знакомой тропинке, Арсений представил вдруг, будто бы это не трава, а настоящее серебро – ух, какие деньжищи! И если б эти все деньжищи да ему – то что б он, Сенька, тогда сделал? А перво-наперво ушел бы от дядьки Кузьмы – злой он, да и лекарь нехороший. Чему от такого научишься – вот как сейчас – обману только. Иное дело, в Угличе – лекарь Амброзиус Вирт из голландских немцев, что как-то по весне еще на рядок заезжал, лечил старосту от какой-то хвори. Дядько Кузьма за леченье-то и не брался – понятно почему, а вот Амброзиус вылечил, и Арсений ему в том помогал – голландцу расторопный служка понадобился, вот Кузьма и дал Сеньку, не забесплатно, конечно. Всего-то неделю отрок при голландском лекаре был, а сколько чему научился! И чем жар снимать знал, и как от мигрени спасать, и от подагры… А самое главное – ведал, какую болезнь можно вылечить, а какую, увы, нет. От мора лютого, от смерти черной, можно лишь бегством спастися! А черная смерть, говорят, нынче едва ль до самого Углича не дошла, сам князь великий, всея Руси государь и многих земель немецких император, самолично мор сей удержать явился. Оно и верно – кому, как не помазаннику Божию, с делом таким совладати? Вот вроде мор и на убыль пошел… слава Господу, до рядка Бродского не добрался.
Много чего Амброзиус-лекарь рассказывал, любил поболтать, тем более при таком-то благодарном слушателе, как Сенька. По-русски голландец говорил хорошо, бойко, хоть и забавно – иногда путал слова да заменял кое-что на свое, голландское. О черной смерти много чего рассказывал, о других морах – оказывается, не каждый мор одинаков! Жаль, мало побыл на рядке господин Амброзиус Вирт, мало с ним Арсений общался. А вот были бы денежки, поехал бы в Углич, подался бы к голландцу в ученики, со временем и сам стал бы знаменитым лекарем, дом бы выстроил, жил, людей лечил… не так, как дядько Кузьма. Ну, коновал, он коновал и есть: руку-ногу кому вправить, рану перевязать – это пожалуйста, ну а ежели что посерьезнее, тогда… тогда вот так вот, как сейчас – из одного котелка и зелье, и отвары, и снадобья. Что ж это за леченье такое? Обман один, ага. Стыдно и деньги брать… а надо! Черт! А сколько монет купец должен? Что дядько-то говорил? Совсем из головы вылетело – вот ведь незадача! Как теперь и быть? Одна надежа – что сам болезный купец про то помнит, не забудет, не захочет обмануть. А ежели забудет, обманет? Тогда уж лучше и не возвращаться – кулаки у дядьки Кузьмы тяжелые, в ухо засветит – можно и оглохнуть навек.
