– Вот хорошо, что я тебя нашел! – сказал усталый батюшка и сел на стул.

– А что бы вам хотелось узнать? – начала разговор госпожа Мара издалека, надеясь выудить что-нибудь из него самого.

– У меня, – сказал батюшка, – большие неприятности, и мне хотелось бы… хотелось бы, чтобы вы мне все сказали.

– Может, кто тяжело заболел?

– Нет!

– А может, у вас…

– У меня неприятности, и ничего больше. Я в этом не виноват, а ничего не могу поделать… Знаете, как бывает, когда на человека возведут ложное обвинение?

– Ну, а теперь посмотрим, что нам скажут карты!

Убрав со стола, госпожа Мара взяла карты, всегда лежавшие у нее под подушкой, села за стол против батюшки и стала мешать карты, но, мешая, продолжала занимать его разговором:

– Вы, верно, вдовец?

– Нет! – отвечал батюшка. – Но лучше б мне быть вдовцом!

– Конечно, лучше, – подзадорила госпожа Мара, – а то попадья уж больно мешает.

– Еще как мешает! – согласился поп.

– И вы, наверно, приехали в Белград, чтобы немного отдохнуть от попадьи?

– Нет, не поэтому, неприятности заставили. Завтра у меня суд, вины на мне нет, вот я и пришел узнать, что скажут карты.

– Мои карты вам всю правду скажут. Потому у меня и слава такая.

– Да, мне люди говорили.

Решив, что ей хватит мешать карты, а также хватит для начала выуженных сведений, госпожа Мара дунула на карты, дала дунуть на них батюшке и начала раскладывать их. Выложила четыре ряда по семь карт и еще четыре взяла в руку, чтобы покрывать.

– Покрыть вашу жену?

– Лучше б ее земля покрыла, прости меня, господи! Что мне до нее, ведь она мне все это и устроила!

– Ну, ладно, тогда покроем эту молодую даму?

– Не надо, из-за нее меня и судят.

– Покроем тогда важного короля?

– А кто он такой, этот важный король?

– Важный король – это генерал, министр или что-то в этом роде.

– А может он быть митрополитом?

– Может, – сказала госпожа Мара.

– Тогда покрывайте митрополита!

Госпожа Мара покрыла митрополита, покрыла молодую даму, покрыла известие, покрыла удар. Потом перевернула карты, которыми покрывала, и с сомнением покачала головой.

Батюшка сидел ни жив ни мертв.

– Карты говорят, батюшка, что вы не очень-то жалуете свою жену.

– Чего с нее начинаешь! Посмотри ты, госпожа Мара, жалует ли меня митрополит?

– Погодите, батюшка, скажу вам все по порядку. Погодите… раз, два, три, четыре…

Госпожа Мара отсчитывала по семь карт, шепча про себя и крутя головой.

А батюшка не спускал с нее глаз, будто книгу какую читал. Наконец госпожа Мара оторвалась от карт и сказала:

– Карты говорят мне, батюшка, что вы совершили что-то нехорошее.

Поп заерзал на стуле и хотел было возразить, но смолчал и стал слушать, что еще говорят карты.

– Жена ваша не на вашей стороне, и все из-за какой-то молодой дамы.

– Точно, из-за нее! – сказал батюшка.

– И вам, скажу я, угрожает какая-то опасность со стороны важного короля.

– Это митрополит! – вскричал батюшка. – Он меня еще вчера обещал расстричь.

– У вас будет суд.

– За тем меня и вызвали.

– Судьи какие-то черные.

– Духовный суд.

– И добром для вас дело не кончится.

– Еще бы! Весь мир против меня!

– Вот что говорят мои карты!

– Угадала ты все, до последнего слова! Но я невиновен…

Госпожа Мара хитро усмехнулась, взяла его руку и всмотрелась в ладонь.

– Простите, батюшка, но здесь вот ясно видно, что вы большой озорник.

– А где это написано? – поразился батюшка.

– Здесь вот, я по руке читаю. И не только озорник, вы мастер обольщать женщин, нет такой женщины, которая бы устояла перед вами!

– Неужто правда? – восхищенно гаркнул батюшка.

Тут вошла племянница с кофе на подносе.

– Прошу! – сказала госпожа Мара. – Моих клиентов я без кофе не отпускаю.

Батюшка протянул руку за чашкой и посмотрел на племянницу, а та мило улыбнулась и вышла.

– Вот, вот, я говорила вам, что вы озорник. Стоило вам взглянуть на девушку, как она уже улыбнулась вам.

– Она не сестра вам?

– Никто она мне, просто живет у меня…

– А вы, это самое, – запетлял батюшка, – может, комнаты сдаете?

– Не сдаю, а так, если заедет добрый знакомый, могу принять на ночь-другую. За хорошую плату, конечно.

– Да, да, – засуетился батюшка, – а я, сказать вам откровенно, как раз собирался в скверную гостиницу. Денег мне не жаль, но хотелось бы вечерком поболтать с кем-нибудь. Бывает так, знаете… Когда у человека на душе большая забота, хочется поговорить.

– Ну, что ж, оставайтесь, если нравится у меня.

– Большое спасибо. Неудобно мне, священнику, жить в гостинице. В частном доме-то лучше…

Договорились, что батюшка купит мясо и вино, племянница приготовит ужин, и они посидят вечерком, чтобы утешить попа.

Если бы было принято в романах, чтобы автор разговаривал непосредственно с персонажами своего романа, то разговор между автором и этим попом выглядел бы примерно так:

Автор: Послушай, батюшка, а я вроде тебя знаю!

Батюшка: Может быть, сударь, только я не помню, чтоб мы встречались когда.

Автор: Как же это не помнишь, батюшка? Не ты ли тот самый поп, что вертелся возле Аники?

Батюшка: Какой Аники?

Автор: Аники, вдовы Алемпия.

Батюшка: Да, покойного Алемпия я помню.

Автор: А как же ты тогда не помнишь Анику?

Батюшка: Так это была вдова Алемпия?

Автор: Конечно, Алемпия! Итак, я видел тебя, батюшка, в первой главе романа у Аники; видел я тебя и в пятой главе романа, когда ты крестил ребенка Аники; видел я тебя, мой распрекрасный батюшка, в десятой главе романа, когда ты на рассвете вышел из села, неся младенца под рясой; а еще я тебя видел, батюшка, у уездного начальника, где ты извивался, как змея в лещедке; вспомни-ка, батюшка, что я был свидетелем твоего позора и в двенадцатой главе романа, когда едва не разнесся слух, что ты разродился; потом мы с тобой встретились еще раз в четырнадцатой главе романа, в конторе адвоката Фичи. Это была наша последняя встреча. Ты вернулся в село, а я с ребенком остался на некоторое время в городке, и потом мы тронулись в Белград.

Батюшка: Да, теперь я вижу, что мы знакомы. Как поживаете?

Автор: Слава богу! А как вы, батюшка?

Вот какой мог быть разговор между автором и батюшкой, потому что поп, который пришел к госпоже Маре узнать про свою судьбу, был не кто иной, как поп Пера из Прелепницы.

А теперь, зная, что это за поп, давайте-ка не спускать с него глаз, такой озорник способен даже убежать от нас, и тогда автор оказался бы в пиковом положении, не ведая, как ему закончить эту главу.

Дело было к вечеру, а батюшка уж тут как тут, переселяется из гостиницы к госпоже Маре. Тащит переметную суму, а в ней, кроме смены белья, есть еще мясо, хлеб, фрукты, вино и всякие закуски. Вечер, можно сказать, прошел в доме госпожи Мары прекрасно, почти по-семейному.

Сперва батюшка немного смущался, но то ли доброе вино, то ли ласковые взгляды племянницы поправили дело, и он растаял, как снег на печи.

Батюшка первым делом рассказал о своей «сороке» (если у читателей хорошая память, то они должны помнить, что так он называл свою жену). Он сжал пальцы в кулак и, показывая костяшки суставов, сказал: «Вот какая у нее спина». Потом он болтал о том о сем, пока госпожа Мара с племянницей не заставили его откровенно признаться, за что его завтра судят, так как чувствовали, что рассказ будет занятным.

– Ах, это, должно быть, очень интересно! – говорила племянница, умоляя попа Перу поведать, за что его судят.

– Да ни за что, – отпирался батюшка. – Неприятность одна случилась, ничего особенного.

– Ну, расскажите же нам! – настаивали госпожа Мара с племянницей.

– Живет в нашем селе девушка Стана, – начал свой рассказ батюшка. – Выросла стройная, как сосенка, щеки у нее, как две половинки румяного персика, а глаза – как две горящие лампадки, залитые маслом до краев. Пройдет мимо, нельзя не обернуться.