* * *
Утром, когда Хонор пошла в курятник собирать яйца, их было на две штуки меньше обычного, а курицы казались встревоженными. Хонор сказала Джудит, что наступила на яйца, и они разбились. Ей было очень неприятно, что приходится врать, тем более что Джудит не поверила.
После завтрака, оставшись в кухне одна, Хонор отрезала ломоть кукурузного хлеба, намазала его маслом и завернула в носовой платок. Потом вышла во двор и спрятала сверток под ящик, который еще раньше взяла в сарае, где Джек хранил фермерский инвентарь. На ящик она положила тяжелый камень, как советовала ей миссис Рид. Камень был еще и сигналом, что внутри что-то есть. Это было рискованно: ящик могли обнаружить Хеймейкеры или Донован, если он станет обыскивать ферму. Следующим утром, когда Хонор отправилась собирать яйца, хлеба под ящиком не оказалось, а ее платок лежал аккуратно сложенный. Вечером она положила под ящик несколько кусочков бекона, но утром они остались на месте, облепленные муравьями. Хонор рассудила, что беглецы, видимо, не задерживаются подолгу на одном месте, иначе их заметят.
Она стала внимательнее наблюдать за тем, что происходит вокруг, и очень скоро научилась выявлять признаки присутствия беглецов: шорохи в лесу, лай Дружка ночью; беспокойство коров в амбаре. Но самое главное, Хонор начала чувствовать, когда рядом с фермой появлялся беглец. Будто у нее внутри вдруг заработал барометр, измеряющий изменения в атмосфере — как человек чувствует напряжение в воздухе перед грозой. Изменения были настолько явными, что Хонор удивлялась, почему больше никто этого не замечает. В ее восприятии человеческие существа излучали нечто подобное холодному теплу. Очевидно, это как раз и было то, что Друзья понимают под внутренним светом.
Хонор обычно не видела беглецов и могла быть уверена, что они приходили, только тогда, когда из-под ящика пропадала еда. Она жила в постоянном страхе, что Хеймейкеры обнаружат ее тайник и уличат во лжи. Но никто не заходил за курятник, разве что Джек пару раз брал мотыгу и отправлялся уничтожать змей, живших в норах и воровавших яйца. Но обычно он заранее объявлял, что сегодня пойдет «рубить змей», и Хонор успевала спрятать ящик. К ее удивлению — а иногда и стыду, — она легко научилась обманывать, воровать и скрывать свои действия. Это было не в ее характере и противоречило квакерским принципам честности и открытости. Но с тех пор, как Хонор приехала в Америку, ей с каждым днем становилось все труднее не лгать и ничего не скрывать. Дома, в Англии, ее жизнь была искренней, простой и открытой, и даже разрыв с Сэмюэлом проходил на глазах у семьи и общины. Все знали о ее горестях и печалях. В семье Хеймейкеров все было иначе. Хонор пришлось научиться держать рот на замке, даже когда хотелось высказаться, и делать непроницаемое лицо, чтобы не выдавать свои мысли и чувства.
Хонор ничего не говорила и уже примирилась с тем, что придется подстраиваться под Хеймейкеров, однако не могла согласиться с их точкой зрения на рабство и беглецов. Поэтому она наблюдала, и прислушивалась к себе, и, когда чувствовала, что где-то поблизости есть беглец, старалась помочь ему, не привлекая к себе внимания. Никто не должен заподозрить, что она делает что-то такое, что не одобряет семья ее мужа.
Ей было непросто скрывать свои действия. На ферме все работают сообща, постоянно что-то обсуждают, и человек редко остается совсем один. Если Хонор работала в огороде — а она там трудилась часто, поскольку ей это было знакомо, — то Джудит или Доркас в это время возились в кухне, окна которой выходили на огород. Или же вытрясали ковры, или взбивали масло на заднем крыльце, или развешивали во дворе выстиранное белье. После утренней дойки Джек отводил коров на пастбище, а потом возвращался на ферму и чинил покосившийся забор, рубил дрова, выгребал из свинарника навоз, чистил лошадей. Иногда он до вечера работал в поле или вез в город сыры и другие молочные продукты. Джек постоянно был чем-то занят, и никогда нельзя было предугадать, чем он займется сегодня.
Постепенно Хонор научилась выбирать время, когда можно остаться одной. Она не стремилась помогать с коровами, которых побаивалась до сих пор, но с готовностью взяла на себя обязанность ухаживать за курами. Каждое утро Хонор их кормила и собирала яйца, а раз в неделю чистила курятник. В это время Джек с Доркас доили коров, а Джудит готовила завтрак, так что у Хонор была возможность проверять ящик. Когда она ходила в уборную во дворе, где на всякий случай всегда стояло ведро с чистой водой, она могла потихоньку наполнить водой старую кружку и оставить ее под ящиком или на опушке леса. Хонор делала все, что могла, и при этом жила в постоянном страхе, что когда-нибудь все обнаружится. И что тогда?
Пока было тепло, беглецы, проходившие мимо, оставались в лесу Виланда и заходили на ферму, чтобы забрать еду из-под ящика. Хонор их ни разу не видела и ничего про них не знала, если только их не ловил Донован или какой-то другой охотник за рабами. Донован всегда сообщал Хонор о своих успехах, специально делая крюк, чтобы заехать на ферму Хеймейкеров. Порой с ним находился пойманный беглец — связанный или закованный в кандалы, сидевший позади Донована и еле державшийся на коне.
Однажды вечером, когда Хеймейкеры сидели на крыльце, Донован въехал к ним во двор, приподнял шляпу и столкнул с коня чернокожего беглеца, сидевшего у него за спиной. Тот с глухим стуком упал на землю. Хонор вскочила, но Джек схватил ее за руку и удержал на месте.
— Не вмешивайся, Хонор. Он только и ждет, чтобы ты вмешалась.
— Но ему нужна помощь. Вдруг он ударился?
Беглец лежал лицом вниз и отчаянно дрыгал ногами, пытаясь перевернуться на бок.
— Донован будет очень доволен, если ты к нему подойдешь.
Хонор нахмурилась.
— Делай, что говорит тебе муж, — произнесла Джудит Хеймейкер. — И не смотри на меня так.
Хонор, задетая приказным тоном свекрови, поглядела на Джека, надеясь, что он как-то смягчит резкость матери. Но тот вообще не смотрел в ее сторону. Он не сводил глаз с Донована.
— Хеймейкер, давай-ка ты мне поможешь, — сказал Донован. — А то что-то я притомился, пока за ним бегал. — Джек остался стоять на месте, и Донован усмехнулся: — Ну что, напомнить тебе текст закона? Мне не трудно. «Всем добрым гражданам надлежит всячески помогать и содействовать исполнению данного закона всюду, где это потребуется». Видишь, я даже выучился читать по такому случаю. Так что могу и цитировать, и разъяснять текст закона, если кто-то вдруг не понимает. Ну что, собираешься всячески помогать и содействовать? Или будем привлекать тебя как нарушителя? Неужели хочешь сесть в тюрьму и расстаться со своей прелестной супругой?
Джек стиснул зубы. Выхода у него нет, подумала Хонор. Точно так же, как выхода нет у нее самой. Интересно, что хуже: когда у тебя нет вообще никаких принципов или когда они есть, но соблюдать их невозможно?
Стоя на крыльце, она наблюдала, как ее муж помогает Доновану водрузить чернокожего беглеца на коня. Лицо беглеца было избито, одежда разорвана, но, когда Донован развернул коня, чернокожий мужчина взглянул на Хонор, и на мгновение их взгляды встретились. Донован этого не увидел, но Джек заметил. Он пристально посмотрел на жену, и та опустила голову. Даже взгляды таили в себе опасность.
* * *
Фейсуэлл, Огайо
30 октября 1850 года
Дорогая Бидди!
Я давно собиралась написать тебе, но каждый раз засыпала прямо за столом. Сбор урожая в самом разгаре, и я так выматываюсь за день, что сил уже ни на что не хватает: только поесть, помыться и сразу спать. А утром надо вставать на рассвете и доить коров. Да, теперь я умею доить коров! Джудит настояла, чтобы я освоила эту премудрость. Да я и сама понимаю, что, раз я вошла в эту семью, мне нужно учиться всему, что умеют они.
Честно признаюсь, поначалу я очень боялась коров. Они такие огромные, тяжелые и своевольные. Совершенно меня не слушались. Постоянно топтались и толкали меня. Мне было страшно, что они отдавят мне ноги, поэтому я вечно дергалась. Даже когда Джудит определила мне самых спокойных коров, я все равно еле-еле справлялась. Руки у меня маленькие и слабые. (Руки у Джудит и Доркас такие же крепкие и толстые, как столбы ограды!) Пока я возилась с одной коровой, любой из Хеймейкеров успевал подоить двоих. А поскольку я нервничала и дергалась, то проливала чуть ли не треть всего молока. Думаю, Хеймейкеры были в отчаянии, что им досталась такая неумеха.
Когда прикасаешься к коровьему вымени — это такое странное ощущение. Я не знала, как за него взяться, и думала, что коровам будет неприятно. Но потом Доркас научила меня плевать на руки, чтобы они скользили и не натирали коровам вымя. Мало-помалу у меня начало кое-что получаться, и страх исчез. За прошедшую неделю я не пролила ни капельки молока. Наверное, руки у меня стали сильнее, потому что теперь я справляюсь с одной коровой за пятнадцать минут. Это все равно медленнее, чем у Хеймейкеров. У них уходит по десять минут на корову. Но я стараюсь. Знаешь, мне даже понравилось доить коров: есть в этом занятии нечто умиротворяющее. Иногда у меня возникает то же самое ощущение, которое посещает меня на собраниях: словно мир исчезает, и ты погружаешься в себя.
Рада, что от меня есть какая-то польза и я могу помогать своей новой семье. На самом деле я и должна помогать им во всем, если нам хочется, чтобы ферма росла. Каждый год Хеймейкеры стараются прибавлять к стаду по одной корове, если у них заготовлено достаточно сена, чтобы прокормить еще один рот. Джек очень доволен, что летом у нас получилось собрать целых три урожая сена. Это значит, что мы можем оставить теленка, родившегося в прошлом месяце.
Представляю, как ты улыбаешься, читая мои рассказы о коровах и урожае сена. Я тоже не представляла, что когда-нибудь стану жить такой жизнью. Если бы ты увидела местную кладовую, то удивилось бы, сколько здесь солений и маринадов. Фасоль, горох, огурцы, помидоры и тыквы, заготовленные на зиму. Подвал тоже набит под завязку картофелем и репой, морковью и свеклой, яблоками и грушами. Из вишни мы наварили сиропа, а часть ягод засушили. А сейчас мы занимаемся яблоками, сушим их и варим. Делаем яблочный соус и яблочное повидло.
Конечно, дома у мамы тоже есть сад и огород, но они не такие огромные, как на ферме. Мы заготовили разнообразных солений и сладких варений, наверное, в пять раз больше, чем делает мама. Трудились с утра до вечера. Я вся пропахла рассолом и уксусом и не раз обжигалась горячим сиропом и воском, которым запечатывали банки. Вспоминала, как просто было в Бридпорте: идешь в магазин или на рынок и покупаешь все необходимое. Но тут все иначе. У нас нет лишних денег. К тому же Хеймейкеры — и не только Хеймейкеры, а вообще все — очень гордятся тем, что могут сами себя обеспечить. И, конечно же, это приятно, когда кладовая заставлена до отказа. Сена хватит до следующей весны, зернохранилище доверху наполнено сушеной кукурузой. Свиньи растут и жиреют, через месяц можно будет их забивать. Куриц тоже забьют, мясо замаринуют (представь, здесь курятину маринуют и хранят в банках!), а Джек скоро пойдет охотиться на оленя. В общем, ферма готова к зиме, а зимы здесь, говорят, очень долгие и холодные. Меня это не пугает — уж лучше снег и мороз, чем изнуряющая жара. А вот осень мне нравится. Дни теплые, хотя по ночам холодает, и две недели назад были заморозки. Но больше всего меня радует разноцветье осенних листьев. В Англии я не видела таких ярких цветов. Ярко-красные и оранжевые клены, которых очень много, золотые березы, багряные дубы. Неимоверная красота!
Отношения с Джудит и Доркас постепенно налаживаются. Они видят, что от меня есть реальная польза, и относятся ко мне лучше. Я всегда спрашиваю у Джудит, что и как надо делать, потому что, когда я пытаюсь сделать что-то по-своему, она тут же дает мне понять, что все делаю не так. Я во всем следую ее наставлениям. Это утомляет, но я поняла, что так проще. И теперь, когда я во всем слушаюсь Джудит, у меня появилось больше свободы, ведь она уже не надзирает за мною, как раньше. Да и Джеку легче, ему уже не приходится разрываться между матерью и женой. А то раньше у нас из-за этого случались если не ссоры, то напряженные моменты. Это очень непросто — войти в чужую семью.
А вот с готовкой я оплошала. Им не нравится, как я готовлю; они говорят, слишком нежная пища, они к ней не привыкли. Да и продукты здесь не такие, как дома. Они совершенно меня не слушаются. Когда я пытаюсь варить поссет, молоко не створаживается, а пригорает. Мука слишком грубая, вся моя выпечка распадается на куски. Говядина жесткая, и я не представляю, как сделать ее сочной и мягкой наподобие нашей английской баранины. Здесь баранину не едят, и овец не разводят — только коров и свиней. Ветчина и бекон очень соленые, и их почти невозможно есть. Котелок нагревается слишком сильно, и у меня все всегда пригорает. И что бы я ни пыталась готовить, во всем ощущается привкус кукурузы, даже когда я ее не использую. В общем, больше меня не подпускают к плите. В кухне я делаю только то, что велит мне Джудит: чищу и режу овощи, мою посуду.
Но больше всего меня ценят за мое умение шить. Теперь в доме Хеймейкеров шитьем занимаюсь я. Джудит решила, что это будет моей обязанностью, чему я была только рада. На нескольких «швейных штурмах» меня просили прошить центральную часть, которая первой бросается в глаза, когда одеяло лежит на кровати.
Сейчас я шью одеяло для Доркас — на замену тому, что она отдала мне на свадьбу. Это первое из трех одеял, которые я ей должна. Доркас захотела узор аппликаций, его тут называют «Президентским венком». Это повторяющиеся круги из красных цветов и зеленых листьев на белом фоне. В центре — венок из цветов, вокруг него — листья, а вокруг листьев — опять цветы. Цвета смотрятся ярко и сочно, они усиливают друг друга и выделяются на белом фоне. Получается красиво, но, на мой взгляд, чересчур броско. Мы с тобой привыкли к иным оттенкам, более светлым и нежным. Я нарисовала узор на бумаге, чтобы Доркас посмотрела, нравится ей или нет. Она меня просто замучила: то ей нужны темно-зеленые листья, то светло-зеленые, то большие венки, то поменьше, то только ромашки, а то ромашки вперемежку с тюльпанами. И вот мы вроде бы все решили, и я уже вырезала заготовки, но у Доркас возникла очередная идея. Я думала, мне придется выбросить все лоскутки (а их было немало) и прослыть расточительной и бесхозяйственной, однако в кои-то веки мне на помощь пришла Джудит. Она сказала Доркас, чтобы та меня не донимала, и я сама знаю, как лучше сделать. Хоть в чем-то я сама себе хозяйка.
Мне удалось убедить Доркас, что ткань можно использовать не только однотонную, но и узорчатую. Поэтому на красном рассыпаны крошечные синие точки, а на зеленом — желтые, и аппликация смотрится не такой плоской. Это была моя маленькая победа, и теперь я охотнее берусь за работу. К тому же техника аппликации намного проще лоскутного шитья, и я уже скоро закончу первое одеяло. Возможно, когда я примусь за следующее, у меня получится договориться с Доркас, что это будет лоскутное одеяло. Хотя по времени получится намного дольше.
Иногда я задумываюсь: а почему бы не сшить одеяла себе и, когда они будут готовы, просто отдать Доркас обратно ее одеяла? Мы ими не пользовались. Мы с Джеком спим под моим подписным одеялом и под белым свадебным одеялом, которое нам сшили здесь. Но я ничего не сказала Джудит. Мне кажется, ей и Доркас не понравится такой вариант. Мои одеяла все равно будут качественнее, и Доркас захочет забрать их себе при условии, что я шью узоры, какие она выбирает сама. Мне очень хочется сшить именно лоскутное одеяло, поскольку Доркас не очень знает такое шитье, и я смогу выбирать узоры, которые нравятся мне. Наверное, я стану делать края с простеганными перышками, хотя это достаточно сложно и трудоемко. Тогда, может, за всеми этими красно-зелеными венками и цветами еще будет видно мое настоящее шитье.
Наверное, мама уже попросила тебя вернуть мне одеяло с «Вифлеемской звездой», которое я отдала тебе, уезжая в Америку. Мне было стыдно об этом просить, но я знаю, что ты, моя лучшая подруга, поймешь меня и не обидишься. В силу обстоятельств мне пришлось выйти замуж гораздо раньше, чем я ожидала. И я была к этому не готова — и в том, что касается одеял, и во всем остальном. Надеюсь, когда-нибудь я сошью новое одеяло и отправлю его тебе.
Твоя навеки подруга,
Хонор Хеймейкер
