Огюст Пюжен. Лувр.

Огюст Пюжен. Тюильри.

Мнение карлиста: это было прекраснейшее, лучшее в мире празднество, зрелище испанское, мавританское, феерическое, пленительное; прелестные женщины, повсюду цветы, цветы! Море цветов! Настоящее чудо! Как жаль, что вы не приехали.

Мнение сторонника «золотой середины»[341]: устроено неплохо, много света, много цветов, но мало хорошеньких женщин, и вдобавок странные особы, которым не место на таком бале!.. (Как известно, представители «золотой середины» убеждены, что хорошенькие женщины встречаются только в их кругу.)

Так вот, из этих двух мнений мы вывели третье, наше собственное:

Праздник был великолепный, очень хорошо устроенный, бал в пользу неимущих, который можно было принять за бал в посольской резиденции; на этот бал съехалось множество очень хорошеньких женщин, которые, впрочем, изобилуют повсюду, ибо красота лишена предрассудков, она не чуждается ни одного звания, ни одной секты, ни одной партии (не говорим: ни одного возраста, ибо к возрастам это, увы, не относится); так вот, на балу присутствовали очень хорошенькие женщины, а также женщины элегантные и изысканные, а также знатные господа, а также чаровницы из малого большого света и юноши из числа фешенебельных причудников, а также, помимо всех перечисленных, еще и пара фантастических чужеземных персон, которых никто не знает, но которых все сразу узнают, — тех самых злых фей, которые никогда не получают приглашения; пленительных, но грозных призраков, с которыми все хотят встретиться глазами, но которым никто не дерзает поклониться; знаменитых красавиц, чье имя никому не известно; элегантных модниц, чересчур гордых собственным нарядом, — неизбежных посетительниц всех публичных, а порой и частных балов[342].

Пересказать все те развлечения, которые кружили головы парижан в течение последней недели, — задача воистину непосильная; у каждого сословия были свои праздники, в каждом этаже — свои балы; в ход шли и золотые канделябры, и медные подсвечники, и хрустальные люстры, и жестяные кенкеты: при самом тусклом свете и при самом ослепительном сиянии в одно и то же время, но в разных местах разные люди собирались, чтобы повеселиться. О! после таких бурных радостей потребуется длительный отдых. Если кто и выигрывает от удавшегося карнавала, так это врачи…

Балы Мюзара и Валентино по-прежнему в моде. Бал Мюзара можно уже назвать старинной забавой, она освящена временем и сделалась привычной. Молодые люди хорошего рода, наследники самых знатных родов являются туда, чтобы растратить хотя бы часть той силы, которая по причине их внутренней эмиграции и политических предрассудков остается совершенно невостребованной; они танцуют, галопируют, вальсируют исступленно, страстно, так, как сражались бы, веди Франция войну, как любили бы, сохрани Франция в своем сердце хоть каплю поэзии. Они не ездят на балы во дворец; как можно! Ведь там они рискуют встретить своего нотариуса и своего банкира; зато они ездят к Мюзару; там они наверняка встретят своего камердинера и своего кучера — но это пустяки! Танцевать в обществе этих людей — не значит себя компрометировать. Дух партий изобрел тысячи неслыханных аргументов, причудливых отговорок, в которых мы, к счастью, ровно ничего не смыслим; согласно новым понятиям о политической щепетильности, служить своей стране в качестве офицера, дипломата или чиновника — значит предать веру отцов и честь собственного рода; зато дни напролет курить, играть и пить до умопомрачения, рвать шпорами канапе танцовщицы, злословить с нею насчет женщин из высшего общества, которым хватает ума над вами смеяться и которые предпочитают вам старых щеголей эпохи Империи; хладнокровно изрыгать самые грубые проклятия; одним словом, не служить ни науке, ни любви, ни славе — это называется сберегать свои убеждения, хранить верность правому делу, наконец, исполнять все, чего требуют ваше звание и ваше имя. О приверженцы благородной партии! Как превосходно исполняете вы свой долг! Как был бы счастлив юный король, о возвращении которого на престол вы мечтаете[343], когда бы смог увидеть ваши досуги! Как порадовался бы он возможности обзавестись двором столь рыцарственным и столь блистательным! А какое сочувствие пробудили бы в его сердце картины столь трогательные! Какая счастливая гармония связует его существование с вашим; как слаженно преследуете вы одну и ту же цель, шествуете одним и тем же путем, как отвечают ваши мысли мыслям молодого государя! Одни и те же занятия, одни и те же досуги. Он трудится… вы играете в карты!.. Склонившись над толстыми фолиантами, он изучает историю, погружается в науки… Склонившись над бильярдным столом, вы изучаете шансы не промахнуться!.. Каждый вечер он падает на колени перед образом Христа и, молясь страстно, исступленно, обращает свои мысли к возлюбленному отечеству, к вам, своим защитникам и друзьям… И вы тоже каждый вечер падаете и валяетесь под столом в пьяном угаре; правда, мысли свои вы ни к кому не обращаете, за отсутствием таковых. Вот его жизнь и вот ваша. О! если бы он воротился два дня назад, какой восхитительный прием вы бы ему устроили, с какой готовностью бросились бы ему навстречу из Верхнего Куртия в костюмах трубадуров и извозчиков, лодочников и чертей, Роберов Макеров и ямщиков из Лонжюмо[344]! Теперь, когда карнавал позади, признайте откровенно, господа: эта роль вам не пристала. Не так должны вести себя в столице Франции наследники славных родов, защитники старинной монархии, сторонники партии, столь благородно представленной в изгнании двумя женщинами, исполненными отваги, и двумя детьми, исполненными достоинства. Разумеется, описанные безумства распространены не повсеместно. Мы знаем не одного юного герцогского сына, который проводит жизнь в трудах и которого не пугают грядущие опасности и лишения. Мы могли бы привести несколько примеров самоотверженности и решительности, которым не могут не рукоплескать все здравомыслящие соотечественники; однако эти исключения вызывают в свете так мало сочувствия, их обсуждают с таким насмешливым удивлением, что они лишь подтверждают нашу мысль и доказывают, что из всех партий, которые оспаривают власть над Францией, хуже всего осознает свое предназначение именно та, которой следовало бы вести себя наиболее достойно, раз уж она клянется в верности священным воспоминаниям.

Из новшеств отметим бал-маскарад в пользу неимущих; его постигнет судьба всех наших новшеств: успешными они становятся лишь после того, как перестают быть новыми; мы, слывущие непостоянными и легкомысленными, привыкаем к новому с большим трудом: всякая перемена нам отвратительна; мы допускаем разнообразие, но лишь в пределах трех-четырех одинаковых вещей; мы часто переезжаем, но не покидаем родного квартала. Говорят: это имеет успех, потому что это ново; на наш взгляд, гораздо правильнее было бы сказать иначе: это имеет успех, несмотря на то что это ново, потому что это произошло вовремя. Новым предприятиям прощают их новизну, только если они очень своевременны и в них уже давно ощущалась нужда. Между тем, поскольку нужда в бале-маскараде для великосветского общества повсеместно не ощущалась, бал, состоявшийся в минувший понедельник, был принят весьма прохладно. Между тем он удался: приехало множество мужчин, правда, далеко не все в домино. Вдобавок оригинальные домино уничтожают всякую тайну, всякую интригу: любую женщину в таком наряде нетрудно узнать. Прежде все домино были одинаковы, все одного фасона, из одной черной тафты, с одними и теми же украшениями; точь-в-точь как венецианские гондолы — одну от другой не отличишь; вот потому-то Венеция и считается городом тайн! Женщины были одеты все одинаково, и проистекавшая из этого великая путаница сбивала с толку самых хитроумных наблюдателей. Одна и та же женщина заговаривала с вами дважды или трижды, а вы думали, что с вами говорили три разные женщины; она бросала вам кокетливую фразу и исчезала в толпе; вы устремлялись вдогонку, останавливали другую женщину и обращались к ней с ответом, предназначенным той, первой женщине. Порой два, а то и три или целых четыре домино уславливались и затевали с вами четверную интригу, от которой у вас шла голова кругом; теперь же каждая дама жаждет отличиться: одна надевает розовый чепец, другая — короткую мантию с капюшоном, одна предпочитает черный атлас, а другая — кружевные воланы. Кажется, будто все женщины в домино добиваются только одного — чтобы их поскорее узнали; спешим заверить: им это прекрасно удается. Мы на этот бал не ездили и объявляем об этом совершенно недвусмысленно всем тем людям, которые утверждают, будто нас там видели; зато накануне бала с нами приключилась история столь забавная, что мы не можем отказать себе в удовольствии ею поделиться. Нам любезно прислали пропуск на бал-маскарад, который должен был избавить нас от часового ожидания в цепи экипажей. При виде этого всемогущего талисмана муниципальные гвардейцы смягчаются, экипажи расступаются и все препятствия исчезают. Но мы ведь не собирались на бал, и потому волшебной бумаге суждено было остаться без применения, когда бы не один из наших друзей. «Вы ведь не едете на бал нынче вечером? — спросил он. — Нет… — Отчего?.. — Оттого что я еду на бал завтра. — Это не причина. — Нет, это причина, и очень уважительная; одно развлечение вселяет в мою душу печаль, но два подряд нагоняют на меня скуку. — А вот и пропуск! Вам, значит, его прислали? — Да, хотите его взять? Предлагаю от чистого сердца. — Спасибо, возьму; но нужно запечатать его вашей печаткой. — У меня нет при себе моей печатки; дайте мне какую-нибудь другую». И вот мы берем первую попавшуюся, случайную печатку; отгадайте, что на ней значилось? Ставим тысячу против одного, что вы не угадаете!.. Мы так смеялись. Пропуск, призванный избавить от ожидания в цепи экипажей, украсился следующей мудростью: БЕЗ ТЕРПЕНЬЯ НЕТ СПАСЕНЬЯ!